Дело диких апостолов

— Вы не представляете, как это страшно! — Который раз повторял помощник Софьи Сергеевны. — Когда этот мерзавец хотел стрелять, я бросился, чтобы закрыть ее своим телом, а она (представляете, какая это была женщина! Я ее так уважал!)… Она хотела предупредить меня, чтобы я не рисковал собой. А тут бандит стрелять начал!..

Марат нервно поежился, заново переживая весь ужас вчерашней трагедии, а оперативник, чтобы не смущать его и сделать паузу в разговоре, встал со стула и подошел к окну. Очевидно, что продолжать беседу с раненым было бесполезно. Парень еще больше бы разволновался и, того и гляди, его бы пришлось отпаивать валерьянкой. Касьяненко решил было уходить, но тут заметил на скамеечке, в глубине больничного двора недавнего гостя Марата. «Голубой» друг курил. Но не так, как это делают люди, не знающие, что делать со свободным временем — облокотившись на спинку сидения, вытянув расслабленно ноги и не торопясь пуская дым. Гость сидел напряженно, наклонившись вперед и положив локти на колени. При этом одной рукой он держал сигарету, судорожно затягиваясь, словно торопясь побыстрее докурить.

Смотря на «голубого» друга оперативник вдруг сообразил, чем тот привлек его внимание в больничном коридоре: выцветшие голубые джинсы, рост и телосложение посетителя больницы очень напоминали неизвестного, которого вчера вечером упустил Дима у дома несчастной Софьи Сергеевны! Поэтому, поспешно распрощавшись с Маратом, Касьяненко заспешил к выходу.

Некоторое время сотруднику уголовного розыска пришлось самому покурить в больничном садике, скрываясь за пышными кустами сирени. «Голубой», казалось, кого-то ждал, нервничал, выкурил подряд три сигареты, зажигая их от предыдущих окурков, затем, будто на что-то решившись, решительно зашагал к выходу. Дима незаметно последовал за незнакомцем.

Прежде он никогда не думал, что подобное желание может хотя бы на миг у возникнуть: его представления о порядочности были совершенно противоположными. Даже, когда Нертова предавали любимые женщины, он не мог опуститься до рукоприкладства. Теперь же Алексей едва сдерживал себя, чтобы, наплевав про все законы и собственные принципы, не ударить сидящую перед ним Азартову.

Вот уже второй час юрист пытался выяснить у Елены Викторовны, что же она столь упорно скрывает от сыщиков в связи с происшедшими покушениями. Но та упорно изворачивалась, старательно переводя разговор на другие темы или, в конце-концов, просто безнадежно повторяя: «Я ничего не знаю».

Алексею не помогли ни его опыт допросов с хитрыми уловками, на которые он пускался в разговоре, чтобы заставить явно завравшуюся собеседницу говорить правду. А напоминание о гибели Ивана Гущина, на сколько мог видеть юрист, лишь усугубило желание Азартовой молчать. Более того, она, казалось, чуть не до смерти перепугалась, услышав о трагедии, произошедшей с сыщиком.

По опыту службы в военной прокуратуре Нертов знал, что обычно, если люди говорят хотя бы «А», то через час-другой, обязательно изрекут «Б». Единственный выход — просто тупо молчать, чем порой пользуются матерые рецедивисты (впрочем, до тех пор, пока не будет задержан кто-нибудь из их подельников — тогда, чтобы свалить вину на ближнего и смягчить собственную участь, они начинают наперегонки «закладывать» друг друга). А вот с упрямством, подобным азартовскому, Алексей, пожалуй, столкнулся всего однажды, когда проходил на последнем курсе практику в уголовном розыске. Правда, там ситуация была несколько иная: студент юрфака остался на ночное дежурство со своим наставником, недавно погибшим Леонидом Павловичем Расковым. В это время в «дежурку» доставили сразу нескольких задержанных.

Палыч отправился «колоть» подозреваемого в грабеже, а стажеру, оставив ключи от своего кабинета, велел побеседовать с какой-то гопницей. Вина бедолаги была в том, что она, в три часа ночи шествовала по улице и при этом неосмотрительно несла в руках явно чужую шубу.

— Знаешь, — напутствовал тогда Алексея Расков, — ты пока пообщайся с ней, если шуба окажется ее или, скажем, подружки какой — пусть катится на все четыре стороны. Впрочем, я предварительно успел переговорить с ней, вроде все так и есть — не врет. Но ты объясненице, на всякий случай возьми письменное…

Следуя наставлениям, студент пару часов безуспешно проговорил с задержанной и чем дальше, тем больше убеждался: версия о подружке не выдерживает никакой критики. И адреса гопница назвать не могла, и пару раз запуталась, повествуя о времени и обстоятельствах получения одежки. Когда же Нертов предложил съездить к гипотетической владелице шубы на милицейской машине («Вы тогда нам покажете, где живет Ваша приятельница. Потом я попрошу, чтобы Вас отвезли до дома»), то гопница начала что-то говорить о куриной слепоте, которой якобы страдает с детства.

— А как же тогда, — изумился стажер, — Вы сейчас шли, с шубой? Ведь ночь на дворе — Вы же ничего не видите?..

Но задержанная упрямо продолжала врать, не смотря на очевидную несостоятельность выдвинутой ей версии.

В этот момент в кабинет вошел освободившийся от дел Расков. Он некоторое время постоял за спиной задержанной, внимательно слушая, как стажер торопливо повторяет собеседнице все несуразицы, которые удалось обнаружить в ее рассказе. «Вы согласны, что это совсем не похоже на правду?.. Почему Вы не хотите рассказать, откуда, действительно. У Вас шуба?» вопрошал в который раз Алексей.

В это время Расков неожиданно грубо пнул по ножке стула, на котором сидела бродяжка: «Эй, Ты, какого хрена тут звездишь? Давай, «колись» по-хорошему, пока в «клетку» тебя не забил»!

«Да кто так разговаривает с женщиной…» — попыталась вскочить со стула возмущенная задержанная в то время, как Нертов, слушая наставника, стыдливо прятал глаза, пораженный его грубостью. Но Расков решительно опустил тяжелую ладонь на плечо бродяжки: «Сиди спокойно, пока я тебе встать не разрешил». И, обращаясь к Нертову, уже спокойнее сказал: «Сходи к дежурному, может ему чем помочь надо, а потом возвращайся назад — у нас еще работы невпроворот. Алексей поспешно выскочил из кабинета, рассудив, что шеф не хочет, чтобы ему мешали. Но едва стажер успел докурить, стоя на крыльце РУВД, сигарету, как там показался Палыч.

— Все студент, иди наверх, помоги своей приятельнице «явку с повинной» оформить. Шуба с квартирной кражи. Адреса участников запиши — потом поедем их брать, пока все шмотки продать не успели… Да, только не «выкай», пожалуйста, а то опять мне идти придется…

Обескураженный Нертов поплелся в кабинет оперативника.

Несколько позднее, пока Расков со стажером тряслись в милицейском уазике по дороге в воровской притон, Палыч, хитро взглянув на насупленного Алексея, спросил:

— А знаешь, какой она мне первым делом вопрос задала, когда ты в «дежурку» пошел?

— …

— Этот мальчик, он первый день, что ли, работает или просто решил поиздеваться надо мной? Что он меня постоянно на «Вы» называл? Вот, ты по-человечески — и я тоже, что скрывать, «хату» мужики без меня брали. А я только за водкой потом пошла, думала, за шубу бутылки три дадут. Только учти, под протокол я не скажу, что знала, откуда шуба. Давай так: я тебе адрес, где вещи, а ты мне — явку с повинной. Лады?…

— Так вот, — продолжал оперативник, — запомни, что, разговаривая с людьми, ты должен это делать на их языке.

— Да как же так можно?.. — Алексей, безуспешно проговоривший битых два часа с задержанной, все же не мог смириться с той грубостью, которую ему пришлось услышать, — вы же ее «хренами» обложили, а она все-таки — женщина…

— Пойми, пытался вразумить своего стажера Расков, — она и слов-то других не знает. Видишь, ты на «вы» с ней, а она — сразу про издевательство думает. Впрочем, поступай дальше, как знаешь, но урок в любом случае запомни…

И Нертов не забыл. До откровенного хамства, правда, он не опускался, но от обращения на «вы» в беседах с некоторыми категориями граждан благоразумно воздерживался.