Убийца-юморист (СИ)

- Два года и пять месяцев...

- Вы любили ее?

- Любил...

- Она что, вашей матери не нравилась?

- Ну да, я её из Симферополя привез... Мать считала, раз не москвичка - значит, ради квартиры замуж за меня пошла.

Тут появилась и мама - из двери ванной вышла низенькая полная женщина. Запах стирки сгустился.

- Ну, мама, я же просил! - занудил кандидат каких-то там наук. - Ну я же говорил, что у нас гости.

- Соразмеряй свои желания с необходимостью! - был ответ круглолицей усатенькой мадам. - Белые рубашки носить любишь, а они ведь требуют стирки! Так же, между прочим, как требует усидчивости твоя докторская!

- Ну, мама... - был ответ, увы, не мужа, но мальчика... У нас таких в школах - пруд пруди, как и властных, лелеющих свое единственное чадо, матерей...

Зато с поэтом мы чудесно провели время. Он мне читал стихи, жарил яичницу на древней черной сковороде, а я заваривала чай в его красном чайнике с отбитым носиком. Мы спорили о том, надо ли детям рано читать Достоевского и имел ли право Лев Толстой осуждать свою жену, народившую ему столько детей... Но когда мы допили бутылку красного вина, поэт внезапно заскучал, принялся курить и курить, а потом заговорил вяло, нудно:

- Какой я поэт? Ну, могу кое-что... Ясно, есть и хуже меня, например, Петров-Сидоров... Но разве это утешение?

Он, видимо, надеялся, что я начну противоречить. Но я позволила ему выговориться по полной программе:

- Бывают моменты - жить неохота! Поэзия на задворках! Нервы на педеле! Хочется напиться до бесчувствия. Ноя не могу! У меня давление... И часто, очень часто я гляжу на дома-высотки. Тянет сигануть вниз и - никаких мучений, покой... Ты готова быть со мной рядом? - протянул руку в моем направлении, как Ленин на памятнике.

- Нет, - сказала я.

- Честная, - оценил он. - До тебя приходили и говорили, что готовы. Но я им не верил...

В общем я получила 117 писем. 32 раза отправлялась на свидание с возможными женихами. Не скрою, с четырьмя переспала... Но ни одного не нашлось, которому захотела бы отдать душу. Невольно пришла к выводу: всех мало-мальски толковых, полноценных мужчин разбирают рано, а то, что остается, - товар некачественный, с явным или скрытым изъянцем. Лишний жизненный опыт! А он, говорят, никогда не повредит.

Ирина умолкла, ложечкой покатала по блюдечку золотистую крыжовенную ягоду, извлеченную из банки с вареньем...

Теперь я вовсе не знала, что и думать. Вроде, женщина со мной на пределе откровенности, но именно это меня и смущает. Столько мелких подробностей! Такое количество необязательных деталей!

А я-то ведь тоже кое-что знаю про жизнь... Я-то уже успела обнаружить одну любопытную закономерность: частенько человек, не желающий, чтобы кто-то проник в его сокровеннейшую, опасную для него, тайну, старается оглушить собеседника массой будто бы интересных откровений, заболтать, чтобы не сказать лишнего, не выдать подноготного...

Я и хотела доверять Ирине Аксельрод, и не могла. Душа противилась.

- Как вы великолепно рассказываете! - произнесла я тем не менее, с пылом. - Как интересно! Какие точные характеристики! Вам самой надо писать!

- Правда? - улыбнулась она, явно польщенная.

- Конечно, правда! Вы и говорите, как пишете!

Играла я. Вовсю играла. Но такова профессия, таковы условия, при которых возможен выигрыш.

А в душе: "Что-то тут не то с тобой, разговорница! Что-то очень не то..."

А она ко мне со всей заботливостью и гостеприимством:

- Танечка, извините, я вас совсем заболтала... Но так приятно встретить понимающего человека... Я так рада, что познакомилась с вами. Почему вы не пьете чай? Почему не попробовали варенье из грецких орехов? Я его привезла из Грузии. Там помнят Владимира Сергеевича... Он много помогал грузинским поэтам и писателям, потому что был секретарем Союза писателей. И это попробуйте непременно - я его из Польши привезла, где была недавно, там издают мемуары Владимира Сергеевича... Ой! - спохватилась она. - Я же вам должна эту книгу дать! Сейчас, сейчас...

Ушла, точнее убежала и скоро вернулась с толстым томом в сиреневой обложке, с золотой надписью "Раздумья о былом" и цветным фото В.С. Михайлова со свечой в крупной твердой руке, с уверенным, умным взглядом темных глаз из-под седых, густых бровей.

- Представьте, - сказала Ирина, - какая сила жизни была в этом человеке, какой талантище, какая мощь если он накануне своего восьмидесятилетия написал столько текста! Признаюсь, я поэтому и не могла поверить, что он может умереть! Никак не могла! В то время как его сверстники давно ушли в глухую старость, в безделье, в ностальгию по давнему - Владимир Сергеевич ценил каждый новый день и работал, работал! Дарю вам его мемуары с легким сердцем, - она улыбнулась мне сквозь слезы. Я уверена, что Владимир Сергеевич с удовольствием сделал то же самое.

- Спасибо, - ответила я. - Вот не ожидала...

- Ну что вы, Танечка! Я надеюсь, что эти воспоминания помогут вам в вашей работе над статьей о Владимире Сергеевиче. Вы сможете написать полнее и объективнее. Теперь я хочу рассказать вам, как мы с ним познакомились. Не опускайте глаза! Все мы, женщины, любознательны. Но для вас... из симпатии к вам... я готова приоткрыть, так сказать, завесу тайны над первой встречей моей с Михайловым. Но, - она вдруг перешла на шепот, - лучше не здесь... Я и без того что-то слишком раскрепостилась на этой веранде. Но кругом глаза и уши. Писательская среда! Все подслушивается и подглядывается!

Следом за Ириной я прошла в большую комнату, чтобы утонуть в мягком кожаном кресле. Оглаживая ободок овального стола, Ирина принялась рассказывать мне о самом сокровенном, и в таких подробностях, словно я её самая задушевная подружка:

- Я, конечно, дико извиняюсь, но должна признаться, что мужчины всегда вились вокруг меня. И среди них были весьма молоденькие... И вдруг - гром среди ясного неба! Ко мне в аэропорту подходит высокий, прихрамывающий старец, поднимает мой чемодан, берет меня за руку и требует:

- Вперед! Уже объявили посадку!

Я ничего не понимаю. Но почему-то покорно иду за ним, рядом с ним. Иду и чувствую - всю жизнь мне не хватало вот такой волевой, веселой заботы. Всю жизнь я её ждала, и наконец-то! Верите, только позже, много позже, когда мы прилетели в Архангельск, - я поняла, что это не просто старик, а знамениты писатель. Его встречали с цветами. Его едва не увели от меня. Но он не позволил обращаться со мной кое-как. Он сотворил такое... Он обернулся обнял меня за плечи и сказал громко: "Моя жена Ирина. Прошу любить и жаловать." О, как чудно нас там принимали! Цветы, шампанское, пароход... Белые ночи... цветет черемуха, одуванчики... Под ногами пружинят деревянные тротуары. Он крепко, крепко держит меня за плечи... А я все думаю, что это сон, что ведь у него есть жена... Хотя он и сказал, что не все у них ладно. И что мне об этом думать не надо. Мол, все эти заботы его.

И знаете, как он поступил? Приехал в Москву. Он развелся с женой. Она, оказывается, давно пила и наркоманила. Часто лежала в Кремлевке. Там для таких есть особое отделение. Называется "неврологическое", ну чтоб красиво звучало. Вот она там то и дело... Не вынесла больших денег и славы своего мужа. Так мне объяснил Владимир Сергеевич. Я видела её как-то: крашеная блондинка. Голубые глаза. Лет на тридцать младше его. В последнее время устраивала ему сцены, даже дралась. Однажды многие видели, до крови исцарапала ему лоб. Но, заметьте, - он не бросил её и после того, как женился на мне. Давал деньги, заботился. Много ли таких вы встретите? Мужчина! Хотя с виду - старик. Рука - железная...

- Отчего же он умер? - подала я голос из гнезда мягчайшего кресла, заработанного волей и талантом, как и все в этом доме, знаменитого писателя.

- Инфаркт. Внезапный. Скорая не успела доехать, - быстро ответила Ирина. - Андрей побежал встречать...

- А он у вас уже работал?