Пожизненный срок

Анника выпрямилась.

— Я не сужу. Напротив, думаю, что велика вероятность того, что Юлия невиновна. Мне кажется, что у многих людей были мотивы для убийства Давида, но эти версии никто даже не рассматривал…

— Что тебе об этом известно? — коротко и сухо спросила Нина.

Анника отпила кофе и уставилась в стол, чувствуя себя полной дурой.

— Ты же не имеешь ни малейшего понятия о том, что именно рассматривала полиция, разве не так? — спросила Нина. — Ты даже не знаешь заключения судебно-психиатрической экспертизы. Ведь не знаешь?

— Нет, не знаю, — кивнула Анника. — Но ее заболевание, скорее всего, не такое уж и тяжелое, если ее оставили под арестом в тюрьме общего режима…

Нина встала.

— У нее диссоциативное расстройство, или расщепление личности.

Анника почувствовала, что у нее поднялись волосы на затылке, а по спине пробежал холодок.

— Как у Сивиллы, написавшей ту книгу, — заметила Анника. — Считают, что у нее расщепление личности.

— Этот диагноз объясняет, почему Юлия вытеснила из своего сознания произошедшие события — в момент острого психического расстройства она была в роли другого человека, другой женщины.

Нина отвернулась к окну и принялась смотреть во двор.

— Я пошла в полицию для того, чтобы помогать людям, — сказала она. — Иногда мне кажется, что Юлия просто потянулась за мной. Наверное, если бы не я, она выбрала бы другую профессию, стала бы социальным работником, учительницей, может быть, художником…

Она умолкла. Анника терпеливо ждала.

— Я все время думаю: могла ли я поступить как-то по-другому, — снова заговорила Нина. — Что я упустила, что сделала не так…

— В квартире могла быть другая женщина?

Нина покачала головой:

— Все улики указывают на Юлию. Я не понимаю одного: почему она до сих пор отказывается говорить. Теперь она вполне может объяснить, что произошло между ней и Давидом. И дело не в том, что это может изменить приговор, просто люди начнут относиться к Юлии с большим пониманием…

Анника опустила глаза, внимательно рассматривая свои руки.

— Летом у меня дотла сгорел дом, — сказала она. — Я знаю, что полиция отрабатывает версию о моей виновности. Они считают меня виновной, но у них нет улик, а если бы они были, то меня арестовали бы, несмотря на то что я, конечно, знаю, что не поджигала собственный дом.

Анника взглянула на Нину, которая отвернулась от окна и теперь смотрела на нее.

— Что, если Юлия действительно невиновна? — спросила Анника. — Что, если там и в самом деле была другая женщина? Ты можешь себе представить что-то худшее?

— Эту версию учли и расследовали, — пояснила Нина. — В квартире больше никого не было.

— Возможно, — согласилась Анника, — но что, если…

Нина подошла к столу, оперлась на него обеими руками и наклонилась вперед.

— Не путай то, что случилось у тебя, с тем, что случается с другими, — негромко и с сочувствием в голосе произнесла она. — Ты можешь быть невиновной, но это не значит, что невиновна и Юлия. Юлия была больна, но теперь она здорова и получит длительный тюремный срок. Все говорит за это.

— Но зачем она это сделала? — спросила Анника.

Нина села.

— В недавнее время с ней что-то случилось, — заговорила она после долгого молчания. — Юлия никогда в этом не признавалась, но была сильно напугана и встревожена. Она вешала трубку, когда я ей звонила, не хотела со мной встречаться. Я очень волновалась за ее душевное состояние, но не могла себе даже представить… даже подумать… что она…

Нина умолкла, не найдя слов, отхлебнула остывший кофе и поморщилась от отвращения.

— Хорошо, — медленно произнесла Анника. — Если я все правильно поняла, то дело выглядит следующим образом: у Давида были враги в преступном мире. Он поддерживал контакты с некоторыми преступниками, наблюдая за ними во время пробации и выступая опекуном осужденных на тюремное заключение. Кроме того, Давид входил в советы директоров нескольких фирм…

Нина удивленно подняла голову.

— Ты этого не знала? — спросила Анника. — Он работал по меньшей мере в четырех коммерческих компаниях. Это обычное дело для офицеров полиции?

Нина посмотрела на часы.

— Мне пора, — сказала она. — Я хочу пойти в спортзал.

— А мне надо на профсоюзное собрание. — Анника тоже взглянула на часы. — Еще один, последний вопрос: Давид когда-нибудь говорил об убийце с улицы Санкт-Паульсгатан?

Нина взяла со стола кружки и поставила их в мойку.

— Почему ты спрашиваешь?

— Он был опекуном Филиппа Андерссона, финансиста, признанного виновным в тройном убийстве. Кристер Бюре говорит, что Давид считал Андерссона невиновным. Почему он так думал?

Нина подошла вплотную к Аннике и посмотрела ей в глаза.

— Давид искренне любил Юлию и Александра, — сказала она. — Он был сложным человеком с неоднозначным поведением, но Юлия и Александр были единственными в мире людьми, которых он по-настоящему любил.

— Знал ли Давид об убийце с топором то, чего не знал никто другой? — спросила Анника.

Нина надела пуховик, повесила на плечо спортивную сумку и, ничего не ответив, пошла к двери.

Профсоюзное собрание должно было начаться через пятнадцать минут, и Анника поняла, что безнадежно опаздывает.

Она шла по Фолькунгагатан, не испытывая никакого желания спешить. Чувствовала, что ступила на очень зыбкую почву, и все остальное теперь не имело для нее значения.

Весь мир окрасился в свинцово-серый цвет. Анника никак не могла стряхнуть с себя все чаще посещавшее ее чувство нереальности происходящего. Мимо шли люди, проплывая, словно неуловимые бесплотные тени. Лица их были напряжены, губы сжаты, глаза пусты и невыразительны. Можно было подумать, что они просто притворяются живыми.

Сегодня утром она проснулась, не понимая, где находится. Серый давящий свет лился из гостиной на кровать, мешая дышать.

Она жила в этой квартире уже пять месяцев, проведя здесь, на Вестерлонггатан в Старом городе, все лето. Вид туристов, жующих мороженое и бросающих мусор у подъезда, вид фальшивой «лондонской улицы» вызывал у нее почти физическую тошноту.

Она знала, что привыкнет, и понимала, в чем ее истинная проблема.

Проблема была во времени, время вдруг расширилось, его стало невероятно много. Обязанности исчезли, растворились в небытии и сменились потоком бесплотного, бесцветного времени.

Она не имела ни малейшего представления, что с ним делать.

Недели без детей были временем свободного падения, падения в никуда, вне какой-либо внятной системы отсчета. То были минуты и часы кричащей пустоты.

Берит с Тордом уехали в отпуск к своим детям, и Анника не могла с ней общаться.

Ее мать позвонила после тридцатилетия младшей сестры и спросила, почему Анника не приехала на семейное торжество, и она сказала, что была сильно загружена работой и не смогла вырваться. Это была ложь, мать это поняла и осыпала дочь упреками.

Анна Снапхане прислала несколько писем по электронной почте — с путаными и агрессивными обвинениями, повторявшими, по сути, то, что она говорила в ту ночь, когда сгорел дом: что она, Анна, отказалась от своей личной жизни, чтобы помогать Аннике, что ради Анники она отказалась от карьеры, что, пытаясь сохранить призрачный брак Анники, Анна испортила свои отношения с Мехметом, и она наконец поняла, что Анника всегда ее оттесняла, и теперь решила взять от жизни все и жить для себя и в свое удовольствие…

Анника не затрудняла себя ответами, понимая, что лишь раздует пламя бессмысленной ненависти.

Это решение оказалось удачным.

Каждый день без детей в этой стерильной, лишенной запахов квартире она работала до изнеможения, а потом без сил валилась спать.

От этого статей не стало больше. Слишком много сил уходило на борьбу с водоворотом времени.

Теперь вот еще Томас повадился звонить по ночам из кабаков…

Анника посмотрела на часы.

Большое собрание Евы-Бритт Квист, посвященное нашему общему будущему, уже началось.