Черные кувшинки

Фраза заканчивалась двумя перекрещенными черточками. Крест. Знак смертельной угрозы.

— Блин! — воскликнул инспектор Серенак. — Кто-то зашвырнул этот ящик в реку меньше десяти дней назад. Может быть даже, в день убийства Морваля!

Он утер рукавом выступившие на лбу капли пота.

— Сильвио, — обратился он к помощнику. — Быстро найди эксперта-графолога. Сравните почерк надписи с почерками всех жителей деревни. Первым в списке пойдет Жак Дюпен.

Серенак посмотрел на часы. 11:30.

— Графолог мне нужен сегодня. Результаты — тоже.

Он долгим взглядом посмотрел на расположенную прямо напротив портомойню, затем повернулся к окружавшим его четырем мужчинам и с искренней улыбкой произнес:

— Отличная работа, парни! Заканчиваем осмотр дна и убираемся отсюда. Полагаю, самую крупную рыбу мы уже выудили.

Серенак показал агенту Мори поднятый большой палец.

— Это была гениальная идея, Людо! Наконец-то у нас появилась реальная улика.

Мори улыбался во весь рот — ни дать ни взять школьник, получивший пятерку. Сильвио Бенавидиш по привычке не спешил разделить всеобщий энтузиазм. Разумеется, патрон прочитал надпись — «Она моя. Здесь, сейчас и навсегда» — по-своему. Для него под словом «она» подразумевается одна-единственная женщина, а угроза этой женщине исходит от ее ревнивого мужа. Иначе говоря, от Жака Дюпена. Но ведь «она» может означать кого или что угодно. И не обязательно женщину! Например, одиннадцатилетнюю девочку. Или любой предмет женского рода. Скажем, картину…

Полицейские продолжили методичный осмотр речного дна, но уже без первоначального пыла. Да и шарили они теперь по большей части впустую. Солнце тем временем зашло за донжон мельницы «Шеневьер», тень которого упала на место преступления. Пора было завершать операцию. Сильвио Бенавидиш напоследок поднял глаза к верхнему этажу башни. Он мог бы поклясться, что видел, как за окном шевельнулась занавеска. Но секундой позже он выбросил эту мысль из головы. Ему хватало и других забот.

48

— У Клода Моне есть наследники? Я имею в виду, живые?

Вопрос комиссара Лорантена удивил Ашиля Гийотена. Бывший полицейский не стал ходить вокруг да около. Впрочем, секретарь Руанского музея предупредила хранителя, что такова манера комиссара. Дозвонившись в музей, он потребовал, чтобы его немедленно соединили с лучшим специалистом по творчеству Клода Моне. То есть с самим Ашилем Гийотеном! Секретарь перезвонила тому на мобильный. Гийотен как раз сидел на совещании, организованном городским отделом культуры и посвященном проведению фестиваля «Нормандия импрессионистов». Очередная бессмысленная говорильня! Хранитель почти обрадовался шансу выскользнуть в коридор.

— Наследники Клода Моне?.. Видите ли, комиссар, это непростой вопрос.

— Что значит «непростой»?

— Постараюсь объяснить. У Клода Моне было двое сыновей от первой жены, Камиллы Донсьё: Жан и Мишель. Жан позже женился на Бланш — дочери второй жены художника, Алисы Ошеде. Жан умер в тысяча девятьсот четырнадцатом году, Бланш — в тысяча девятьсот сорок седьмом; детей у них не было. Мишель Моне — последний наследник Клода Моне — скончался в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году. За несколько лет до смерти Мишель Моне составил завещание, в котором объявил своим законным наследником парижский музей Мармоттан, созданный при Академии изящных искусств. Сегодня в этом музее хранится собрание картин, известное под названием «Моне и его друзья», в котором насчитывается более ста двадцати полотен. Это самая крупная коллекция…

— Значит, наследников больше нет, — перебил его Лорантен. — Линия Клода Моне прервалась на его детях.

— Это не совсем так, — с плохо скрытым торжеством произнес Гийотен.

— Простите, не понял.

Гийотен немного помолчал, сознательно нагнетая напряжение.

— У Мишеля Моне, — наконец соизволил сказать он, — была незаконнорожденная дочь. От любовницы, Габриэль Бонавантюр — невероятно красивой женщины, манекенщицы. После смерти отца, в тысяча девятьсот тридцать первом году, Мишель Моне женился на Габриэль Бонавантюр.

— Следовательно, — не выдержал Лорантен, — последней наследницей является эта самая незаконная дочь! Она же — внучка Клода Моне!

— Ничего подобного, — невозмутимо возразил Гийотен. — Как ни странно, Мишель Моне не признал ее своей дочерью, даже после того как женился на ее матери. Поэтому из гигантского наследства деда ей не досталось ни сантима.

— Как звали дочь? — равнодушным голосом спросил комиссар.

Гийотен вздохнул.

— Ее имя можно найти в любой книжонке, посвященной Моне. Звали ее Анриетта. Анриетта Бонавантюр. Впрочем, употребление прошедшего времени в данном случае неуместно. Насколько мне известно, она до сих пор жива.

49

16:31.

Фанетта выскочила из школы. Бегом направилась на улицу Бланш-Ошеде-Моне, а оттуда — прямиком к отелю «Боди». Она знала, что во времена Моне там жили все приезжавшие в Живерни американские художники — Робинсон, Батлер, Стентон Янг. Учительница им про них рассказывала. Значит, и сегодня художник из Америки должен остановиться в этом отеле. Фанетта мельком оглядела зеленые столы и стулья на террасе кафе на другой стороне улицы и влетела в зал отеля-ресторана.

Все стены были увешаны картинами и рисунками. Не гостиница, а музей! Фанетте вдруг подумалось: а ведь она здесь в первый раз! Ей хотелось не спеша рассмотреть картины, прочитать все знаменитые подписи, но ее смутил пристальный взгляд портье. Фанетта подошла к стойке. Это было довольно высокое сооружение светлого дерева — девочке пришлось приподняться на цыпочки, чтобы портье ее увидел. Она оперлась руками о стойку. У портье была длинная черная борода. Он напомнил Фанетте Ренуара с портретов кисти Моне.

Смотрит не по-доброму…

Фанетта торопливо заговорила, чуть заикаясь и перебивая сама себя, но Ренуар все-таки понял, что девочка разыскивает некоего американского художника по имени Джеймс, чьей фамилии не знает. «Пожилой такой, даже старый, с седой бородой. У него есть четыре мольберта…»

Ренуар изобразил огорчение.

— Нет, мадемуазель, у нас нет постояльца, похожего на вашего Джеймса.

Из-за густой бороды Фанетте было трудно понять, злится он или просто развлекается.

— Видите ли, мадемуазель, сегодня у нас останавливается не так уж много американцев… Не то что во времена Моне…

«Ну ты и придурок! Ты просто придурок, Ренуар!»

Фанетта вышла на улицу Клода Моне. Поль уже ждал ее. На большой перемене она успела все ему рассказать.

— Ну что?

— По нулям.

— Что теперь? Проверим остальные гостиницы?

— Не знаю. Я ведь даже не спросила, как его фамилия… И вообще, у меня такое впечатление, что он на улице ночевал.

— Можно остальным рассказать. Винсенту, Камилю, Мэри… Если мы все вместе поищем…

— Нет!

Фанетта почти выкрикнула это. Несколько постояльцев отеля «Боди», сидевшие на террасе, повернули к ней головы.

— Нет, Поль. Винсента я в последние дни вообще видеть не могу. Он такой… Себе на уме. А Камиль… Если мы ему скажем, он прочтет нам лекцию обо всех американских художниках, которые когда-либо приезжали в Живерни. Очень нам это поможет!

Поль засмеялся.

— Я уж не говорю про Мэри. Сначала разрыдается, а потом пойдет настучит в полицию. Что тогда со мной мать сделает, подумать страшно.

— Тогда что нам остается?

Фанетта смотрела в сторону парка, протянувшегося от отеля «Боди» до самого шоссе Руа: на постриженной лужайке стояли, отбрасывая тени, стога сена; дальше простирался луг — до места слияния Эпта с Сеной, до самого Крапивного острова.

Джеймса сводили с ума эти пейзажи. Ради них он бросил все. Родной Коннектикут, жену и детей. Он сам мне говорил.

— Не знаю, Поль. Ты считаешь, что я ненормальная?

— Нет.

— Клянусь тебе, я видела его мертвым.