Перчатка для смуглой леди

— Когда это было?

— Как раз перед тем, как он прославился, примерно шесть лет назад. Он уволился с одной работы и, прежде чем впрячься в другую, прошелся по театральным агентам. Поход завершился главной ролью в «Подвальной лестнице». Такова театральная жизнь.

— Да, конечно.

— Я могу идти? — спросил Перегрин после наступившей паузы.

— Я хочу попросить вас еще об одном одолжении. Я знаю, у вас полно своих забот, изменения в составе, проблемы с труппой, но, если у вас выдастся свободный часок, не могли бы вы сесть и подробно описать ваши встречи с мистером Кондукисом и приключения прошлой ночью. Подробно. Возможно, вы вспомните какие-нибудь детали, на которые раньше, в суматохе и волнении, не обратили внимания.

— Вы и вправду думаете, что Кондукис как-то замешан в событиях прошлой ночи?

— Понятия не имею. Но о нем все время упоминают. Прежде чем сбросить его со счетов, следует убедиться в его непричастности. Вы напишете?

— Должен сказать, что ваша просьба мне отвратительна.

— А труп Джоббинса вам не отвратителен? — спросил Аллейн.

— Как бы ни разворачивались события прошлой ночью, — расстроенно произнес Перегрин, — и кто бы ни перевернул бронзового дельфина, я не верю, что это было преднамеренное хладнокровное убийство. Я думаю, увидев, что Джоббинс погнался за ним, похититель перевернул постамент в отчаянной попытке задержать преследователя. Так я думаю и хочу заявить, что не стану участвовать в его поимке, кто бы он ни был, Тревор или кто другой.

— Отлично. А если это не Тревор, тогда что вы будете думать? Найдется ли место мальчику между вашим отвращением и сочувствием к маленькому человеку? Как могло случиться, что мальчика сбросили с бельэтажа? И поверьте мне, его сбросили. Он чудом остался жив, после того как его кокнули о ряды кресел, как яйцо. Да, — продолжал Аллейн, наблюдая за Перегрином, — сравнение в дурном вкусе. Но убийство — это всегда преступление в дурном вкусе. Вы в этом сами убедились. — Он помолчал немного и добавил: — Я перегнул палку, извините.

— Не нужно быть столь прямолинейным, — сказал Перегрин. — Это тошнотворно.

— Ладно, подите суньте два пальца в рот. А если передумаете, сядьте и напишите все, что вы, черт возьми, можете вспомнить о Кондукисе и обо всем остальном. А теперь можете идти, если вам так хочется. Проваливайте отсюда.

— Напоминаю вам, вы гоните меня из моего собственного кабинета. Почему я должен торчать на лестнице?

Аллейн рассмеялся.

— Вы меня уели, — сказал он. — Впрочем, уверяю вас, лучше торчать на лестнице, чем в приемной Скотленд-ярда. Ну да ладно, у меня к вам еще одно дельце. Что вы можете рассказать, если, конечно, ваш желудок снова не возмутится, о других членах труппы? — Аллейн предостерегающе поднял руку. — Я знаю, они вам не посторонние люди, но я не прошу вас доносить на них. Имейте в виду, Джей, в преступлении подозревается член вашей гильдии, вашей масонской ложи, если можно так выразиться, и вам не избежать толков и слухов. За исключением вас, мисс Данн и мисс Мед, чье алиби представляется вполне удовлетворительным, и, возможно, Гарри Гроува, среди вашей труппы нет ни одного человека, включая Уинтера Мориса и Джереми Джонса, кто совершенно не мог бы убить Джоббинса и напасть на мальчика.

— Не понимаю, почему вы так решили. Их всех, кроме Тревора, видели, когда они уходили. Я видел их. Двери были заперты на задвижки и решетки.

— Служебный вход был заперт, но не на задвижку и решетку. Хокинс открыл его собственным ключом. Маленькая дверь в главном входе была не заперта, когда уходила мисс Брейси, и оставалась таковой, пока не ушли Морис и Найт. Они слышали, как Джоббинс опускал решетку.

— Значит, они тут ни при чем.

— Послушайте, — сказал Аллейн. — Попробуйте представить себе, как все было. Джоббинс еще жив. Кто-то стучит в маленькую дверь главного входа. Джоббинс спускается. Знакомый голос просит открыть — какой-нибудь актер забыл деньги в гримерной или что-нибудь в этом роде. Джоббинс впускает его. Посетитель идет за сцену, говоря, что выйдет через служебный вход. Джоббинс возвращается на пост. В полночь он, как обычно, звонит с докладом, и вот тут-то все и происходит.

— Как вы узнали?

— Господи помилуй, дорогой мой, для знаменитого драматурга у вас странное представление о логике. Я ничего не знаю. Я лишь показал вам, насколько несостоятельны ваши рассуждения о запертых дверях. А возможно, все случилось иначе и намного проще. Пока можно только гадать. Но дело не в этом, я хочу донести до вас одну простую мысль: если вы замкнетесь и не пророните ни слова о членах вашей труппы, вы, наверное, поступите очень порядочно и благородно и, вероятно, спасете от расправы зарвавшегося убийцу, но вы не поможете снять подозрения с остальных шестерых. Семерых, включая Кондукиса.

Перегрин погрузился в раздумья.

— Думаю, в ваших речах много блудливой казуистики, — произнес он наконец. — Но пожалуй, вы меня убедили. Однако предупреждаю, вы наняли не того человека. У меня чудовищно плохая память. С момента катастрофы я мучительно пытаюсь что-то вспомнить, но никак не могу. Думаете, мне удастся извлечь эти воспоминания из глубин памяти? Вряд ли.

— А с чем они связаны?

— С шумом, который производил Тревор, кажется. И с Кондукисом тоже. С тем утром, когда он показал мне перчатку. Правда, тогда я был пьян и мои показания ненадежны. Тем не менее скажите, что вы хотите узнать, а я подумаю, что вам ответить.

— Как мило с вашей стороны, — сухо заметил Аллейн. — Начнем с… да с кого хотите. С Маркуса Найта. Что еще о нем известно, кроме того, что пишут в прессе? О магазинчике канцелярских принадлежностей, который держал его папаша, и о том, как он поднялся к вершинам славы, пожалуйста, не надо. У него и в самом деле неуравновешенный характер?

— Ну если вы только об этом хотите знать! — с облегчением воскликнул Перегрин. — Он — бочка с порохом, и кто от него только не терпел, но он столь великолепный актер, что приходится мириться с его выходками. На самом деле думаю, что он хороший человек и коллекционирует марки, но критику даже в самых ничтожных дозах абсолютно не выносит, следует немедленный взрыв. Неблагоприятный отзыв для него смерть, и он тщеславен, как павлин. Говорят, в глубине души он ангел, правда, до глубин часто бывает трудно добраться.

Аллейн подошел к фотографиям, висевшим на противоположной стене: все члены труппы в костюмах, на каждой фотографии автограф. Маркус Найт был снят так, что снимок удивительно напоминал известный портрет Шекспира. Перегрин присоединился к Аллейну.

— Потрясающе, — сказал Аллейн. — Какое сходство! Вам крупно повезло. — Он повернулся к Перегрину и обнаружил, что тот тоже не сводит глаз с фотографии, однако не сам Найт его заинтересовал, но его автограф.

— Размашисто! — сухо прокомментировал Аллейн.

— Да, но не в этом дело. Что-то меня в нем беспокоит. Черт! Не могу вспомнить.

— Вспомните еще. А пока скажите, Гроув частенько задирает Найта? Я имею в виду болтовню про короля дельфинов и прочую ерунду.

— Довольно часто. Гарри трудно унять.

— Если Найт такой вспыльчивый, то почему, скажите на милость, он не хлопнет дверью? Почему он до сих пор терпит?

— Наверное, — простодушно ответил Перегрин, — ему нравится роль. Почему же еще?

— Мой дорогой Джей, я прошу прощения. Ну конечно, ему нравится роль. Наверняка она станет лучшей в его списке, если не считать шекспировских постановок.

— Вы правда так думаете?

— Разумеется.

Перегрин выглядел растроганным и счастливым.

— Ну вот, — сказал он. — Вы меня окончательно покорили.

— Да какая разница, что я думаю! Вы и сами знаете, насколько хороша ваша пьеса.

— Знаю, но мне нравится, когда мне говорят об этом. Из чего можно сделать вывод, что мы с Марко где-то похожи.

— Дестини Мед была его любовницей?

— О да. Связь была довольно прочной, пока Гарри не бросил бедную Герти и не пустился охмурять Дестини. Мы предполагали, что отношения в труппе сложатся наилучшим образом при наличии двух счастливых парочек, Дестини и Марко с одной стороны, Гарри и Герти — с другой. Не тут-то было. Когда актеры в труппе начинают менять партнеров, жди беды. А если учесть способность Марко воспламеняться от любой ерунды, может случиться все, что угодно. Нам остается только молиться.