Красавица и чудовище

— Об этом можно подумать и позднее, правда? А вот сейчас вас будут допрашивать в связи с убийством Салли Оуэн. И вы не должны отвечать ни на один вопрос, понимаете?

— А я и не стал бы, мистер Хоуп. Ответил на все их вопросы про Мишель, а меня посадили под замок. Не убивал я и Салли Оуэн, только теперь ничего не скажу им, кроме имени, воинского звания и личного номера.

— Имя, звание и личный номер, все верно, — сказал я и улыбнулся впервые за последние три дня.

В тот вечер вернулся домой чуть позже семи, смешал себе мартини и прошел прямо в кабинет, чтобы послушать записи на автоответчике. Всего три звонка маньяков: sic transit qloria miindi. [32]

Одна из звонивших была моя тайная обожательница Люсиль. «Все еще жду твоего звонка, моя радость», — сказала она и повесила трубку. Кроме нее, звонили еще двое мужчин, которые во всех подробностях расписали, что они со мной сделают, если тот проклятый ниггер не попадет на электрический стул. Главным пунктом была кастрация.

Затем раздался голос Джима Уиллоби.

«Мэттью, — сказал он, — не трудитесь звонить мне, прошу вас. Хочу только сказать, что наш договор расторгнут, я больше не имею отношения к этому делу. Мне не нравится то, что вы делаете, более того, вы сумели напортить даже в том, что можно было использовать для оправдания Харпера. На меня больше не рассчитывайте. Желаю успеха».

Очередной звонок от этого ханжи и зануды Элиота Маклауфлина.

«Мэттью, это Элиот, — обрадовал он меня, — позвони мне, все очень серьезно. Ты нарушил подписанное при разводе соглашение. Догадываешься, наверное, о чем речь, Мэттью?»

«Сукин сын, идиот», — выругался я про себя.

«Мэттью, это Фрэнк, — следующий звонок. — Твой партнер, помнишь такого? Хотел тебе напомнить, что завтра в девять утра ты должен быть в Трайсити, твое заключительное слово. Наш гонорар по этому делу около двадцати тысяч долларов, больше никаких объяснений не требуется? Ходят слухи, что ты открываешь контору в Майами. Это правда?»

Я улыбнулся.

Вхолостую крутилась лента автоответчика.

Отключив автоответчик, набрал номер Китти Рейнольдс. После пятого звонка она подняла трубку.

— Мисс Рейнольдс, — сказал я, — это Мэттью Хоуп.

— А-а-а, — протянула она с неудовольствием.

— Мне хотелось бы, если не возражаете, задать вам несколько вопросов. Я застану вас дома?

— Трудно сказать…

— Да?

— Как раз собиралась пойти пообедать.

— А когда вернетесь, мисс Рейнольдс?

— Не знаю.

— В десять часов будет удобно?

— Ну… а нельзя отложить разговор до утра?

— Если у вас найдется свободная минутка, мне хотелось бы поговорить с вами сегодня вечером.

— Тогда… давайте немного попозже?

— В половине одиннадцатого?

— В одиннадцать?

— Буду в одиннадцать. Предупредите охрану, что приеду, хорошо?

Опустив трубку на рычаг, снял пиджак и отправился на кухню. В морозилке не было ничего, кроме пакетика куриных фрикаделек. Изучив инструкцию на пакете, поставил на плиту кастрюльку с водой, а пока смешал вторую порцию мартини. Когда вода закипела, опустил пакет в кастрюльку, поставил таймер на японских часах на двадцать минут, а сам уселся в гостиной, пытаясь привести в порядок мысли и составить цельную картину из тех обрывков и кусочков информации, которые собрал.

На некоторые вопросы у меня не нашлось ответов. Например: почему Мишель Бенуа, которая была так влюблена в Ллойда Дэвиса, что даже через три месяца после его отъезда из Германии отправилась за ним в Штаты, решила выйти замуж за Харпера?

Почему Мишель сначала провела две недели в Майами, а уж потом отправилась в Калузу разыскивать Харпера?

Куда поехал из Веро-Бич Ллойд Дэвис, отпросившись с занятий рано утром в воскресенье, после встревожившего его телефонного звонка…

Кто звонил?

Где Ллойд находился после этого?

Где он сейчас?

И что такое, черт побери, «орео»?

Немало вопросов.

Зажужжал таймер на моих часах. Выйдя на кухню, выловил ложкой из воды пластиковый пакет и, высыпав на тарелку куриные фрикадельки, уселся за стол поесть. За своей скудной трапезой продолжат думать о том, сможет ли Китти Рейнольдс ответить по крайней мере на один из этих вопросов, когда приеду к ней сегодня в одиннадцать вечера.

Я напрямик спросил ее:

— Что такое «орео»?

Она напрямик ответила мне:

— Представления не имею.

— Что значит для вас это слово?

— Ничего. А что оно означает для вас?

— Оно означает «домашнее печенье». Слой белой сахарной глазури между двумя шоколадными вафлями.

— Ах, да, — сказала Китти, — конечно. Печенье «орео».

Мы сидели с ней в гостиной. На этот раз она была одета более скромно, в простенькое темно-синее льняное платье с голубыми и розовыми поперечными полосками и той же расцветки поясом. В камине горел огонь: очевидно, после нашей последней встречи научилась разжигать камин.

— Печенье «орео» имеет для вас какой-то особый смысл? — спросил я.

— А какой в нем может быть смысл? Вы голодны?

— Нет.

— Тогда почему спрашиваете меня о печенье?

— Жена Ллойда Дэвиса сказала, что Салли Оуэн подарила ей картину, цитирую дальше ее слова: «Когда еще у нас было „орео“».

— Леона — наркоманка, — возразила Китти, — на вашем месте не стала бы обращать внимание на ее слова…

— Да? А вам откуда это известно?

— Так… об этом все знают.

— Недавно виделись с ней?

— Нет, но…

— Виделись с Ллойдом Дэвисом?

— Я с ним не встречалась со времен комитета.

— А Леона уже тогда была на игле?

— Я действительно не в курсе.

— А откуда вам известно, что сейчас она наркоманка?

— Послушайте, мистер Хоуп, я — не свидетель, приведенный к присяге. Я пошла вам навстречу, позволив приехать, — но вы немедленно уберетесь отсюда, если и дальше станете устраивать допрос третьей степени. Мне неизвестно, когда именно Леона стала наркоманкой, просто знаю, что она уже давно принимает наркотики. И мне ничего не известно об этих черно-белых картинах Салли, и я не знаю, что такое ваше «орео»…

— А откуда вы знаете, что картины Салли черно-белые?

— Вы сказали…

— Ничего подобного.

— Мне так показалось.

— А картины и на самом деле черно-белые, верно?

— Если верить вашим словам. Мистер Хоуп, вы начинаете действовать мне на нервы. Я устала, только что вернулась с делового обеда, ко мне из Тампы приезжал продавец дамского белья, — поэтому, если не возражаете…

— Мисс Рейнольдс, — прервал я ее, — если предпочитаете, я вызову вас повесткой в суд и возьму у вас под присягой письменные показания…

— Так вы это сейчас и делаете, — с раздражением ответила Китти.

— Мне хотелось спокойно и разумно обсудить все вопросы в неофициальной обстановке. Кто-то убил двух женщин, понимаете?..

— Да, Джордж Харпер.

— Не думаю, — возразил я. — Приходилось вам видеть картины Салли?

— Если я знаю, что они — черно-белые, тогда, вероятно, где-то их видела.

— Где?

— Наверное, у нее дома. Вы же знаете: я была у нее в доме на одной из встреч нашего комитета.

— Да. Там вы и познакомились с Эндрю, верно?

— Все правильно.

— А также с Ллойдом Дэвисом и его женой.

— Да.

— Эндрю с трудом вспомнил Дэвиса.

— За память Эндрю я не в ответе.

— Вам не кажется странным, что Салли рисовала свои картины исключительно в черно-белой гамме, и этот комитет, который вы организовали…

— Я его не организовывала.

— Ну, та дама с Фэтбэка. Этот комитет состоял из черных и белых граждан, обеспокоенных…

— Да, мы действительно были обеспокоены. Вы пытаетесь высмеять все это, мистер Хоуп. А мы на самом деле были обеспокоены тем, что случилось, мистер Хоуп. Серьезно обеспокоены.