Косвенные улики

— Зачем? Суханов вам сказал зачем?

— Просто так, — пожал плечами Румянцев. — Разве обязательно встречаться с определенной целью?

— И все-таки?

— Ну он сказал: «Заходи, выпьем, потолкуем».

— О чем?

Румянцев пожал плечами.

— Подсудимый Суханов, — сказал Васильев, — о чем вы собирались потолковать с Румянцевым?

— Не помню, — зло ответил Суханов.

— Вам, наверное, кажется, что запирательством вы помогаете себе, — сказал Васильев, — а на самом деле вы выгораживаете больше Румянцева, чем себя. Ваше дело, но не советую… Садитесь. Потерпевший Гладилин, вам нечего прибавить к тому, что вы уже рассказали?

— Нет. Нечего.

— В каких выражениях Суханов у вас требовал деньги?

— Я точно не помню…

— Как далеко стоял от вас Румянцев?

— Я не обратил внимания.

— Садитесь. Свидетель Никифоров, встаньте. Как далеко от Суханова стоял Румянцев?

— Метрах в трех… Да, не дальше.

Румянцев все так же стоял в одиночестве на трибуне, и хоть и пытался сохранить лениво-презрительную гримасу на лице, Васильев видел, что чувствует он себя далеко не так уютно, как вначале. Создавалось такое впечатление, что судят его, Румянцева, и именно этого Васильев и добивался, во всяком случае, этого эффекта.

— Вы слышали, что говорил Суханов?

— Нет. Голос я его слышал… Но слов понять было нельзя… Хотя два слова матом я разобрал…

— Свидетель Румянцев, — Васильев сделал ударение на слове «свидетель», — вы слышали, в каких выражениях Суханов требовал деньги у Гладилина?

— Нет. Я не прислушивался.

— Никифоров на другой стороне улицы слышал, а вы нет. Вам собственный ответ кажется убедительным?

— Я по характеру несколько рассеян, — нашелся с ответом Румянцев. — В конце концов я мог бы не говорить и того, что сказал. За язык меня никто не тянул. Почему вы сомневаетесь в моих теперешних показаниях и верите в предыдущие? Это тоже не очень убедительно. Я ведь мог, к примеру, сказать, что в тот момент отвернулся, загляделся на девушку и ничего не видел.

— Нет, этого вы сказать не могли, — тихо сказал Васильев, — на это у вас не хватило бы храбрости. Вы знали, что есть еще один свидетель, вы знали, что есть потерпевший, и не могли даже предположить, что он будет обо всем молчать, и к тому же вам, очевидно, было нужно показать против Суханова, — Васильев снова выделил слово «нужно». — Но сделать вы это хотели как можно «благороднее».

Румянцев видел, как судья переглянулся с заседателем и потом сказал:

— Вы все слышали и видели. Вы спокойно наблюдали, как на ваших глазах совершается ограбление с насилием, и не пришли на помощь потерпевшему. Кроме того, вы, пользуясь правами знакомого, могли удержать Суханова от совершения преступления, но вы и этого не сделали. Суд еще рассмотрит ваши действия. Можете сесть.

Свидетель Морозов, подойдите сюда, — сказал Васильев усталым голосом и долгим и каким-то безнадежным взглядом следил, как выбирается Морозов со своего места, как неторопливо подходит к трибуне. — Свидетель Морозов… — сказал Васильев и запнулся. — Вы понимаете, что здесь происходит?

— Да… — Морозов пренебрежительно пожал плечами. — Суд здесь происходит.

— Скажите, Морозов, подсудимый был вашим другом?

— Да, — Морозов снова пожал плечами и криво улыбнулся, дескать, зачем повторяться.

— Вы были ранее судимы, Морозов?

— Сами знаете… Вы же и судили.

— Я здесь не один, — спокойно ответил Васильев, — отвечайте точнее, были или не были?

— Был.

— Скажите, свидетель Морозов, имел ли Суханов на вас определенное влияние?

— Не знаю… — сказал Морозов.

— А мне думается, что имел. И еще думается мне, что, не будь этого влияния, вы бы не оказались год назад на скамье подсудимых. Скажите, Морозов, а Румянцев, с которым вы теперь дружны, хороший товарищ?

— Да.

— Он и Суханову был хорошим товарищем? — с горькой иронией спросил Васильев.

Морозов промолчал.

— Посмотрите в зал, Морозов, — сказал Васильев и кивнул, понуждая Сашку оглянуться. — Много здесь ребят, для которых Румянцев хороший товарищ?

— Много, — не оглядываясь, буркнул Сашка.

— До первого случая, так ведь? — как бы про себя спросил Васильев. Морозов угрюмо молчал. — Как и было с Сухановым, — добавил Васильев. — Вас Суханов обидел чем-нибудь? — неожиданно спросил Васильев.

— Кого нас? — недоверчиво переспросил Сашка.

— Именно вас, Морозов.

— Нет.

— И вы бы с ним до сих пор дружили бы, если б не нашли друга поинтереснее?..

Сашка ничего не сказал.

— Ну хорошо… Ответьте мне на последний вопрос. Что сказал Румянцев, направляясь к Суханову?

Все в зале замерли, ожидая ответа. Морозов стоял, будто бы оцепенев и глядя перед собой. Он так стоял долго. Потом хриплым от напряженного молчания голосом произнес:

— Он сказал: «Мы еще посмотрим, кто тут хозяин».

Суханов вскочил со своего места и первый раз обернулся в зал, бешеным взглядом отыскивая Румянцева. Тот сидел, низко опустив голову. В зале стояла мертвая тишина.

— Суд переходит к судебным прениям, слово предоставляется государственному обвинителю…

Прокурору еще до выступления Горелова стал понятен смысл действий Васильева. Его поначалу раздражало собственное непонимание происходящего, и он про себя все время торопил Васильева, чтоб поскорее добраться до сути.

И хотя то, что выяснилось на суде, не совпадало с утвержденным им обвинительным заключением, он не чувствовал ни досады, ни разочарования. Он понимал, что Васильев отчасти обязан своим открытием случаю. Ведь могло быть так, что и Горелова и Морозова судил бы в свое время другой судья.

И теперь, выступая с обвинительной речью, прокурор шел к сути так же постепенно, как несколько часов назад она постепенно раскрывалась ему. Ему хотелось много сказать — и о человеческой, вернее, уже нечеловеческой сущности подсудимого. Он не хотел бы сваливать ответственность за все хулиганства в городе на Суханова и ему подобных, но не может и отвернуться от их незримого участия; такие вот, как Суханов, и создают, к сожалению, определенную нравственную атмосферу на своей улице.

— Ведь смотрите, товарищи судьи, что получается, — говорил прокурор, — перед нами налицо организованная группа со своими внутренними законами, со своим неписаным уставом, со своим вожаком. Я предвижу возражения защиты, мол, нет никаких оснований называть эту группу преступной (юридических оснований). Она, мол, не создана с целью грабежа, воровства, терроризирования или с какими-либо другими преступными целями. Да, это так. И ее вожак не говорил: «грабь», «убей», «изнасилуй», «укради», — больше того, он вроде бы стоял за справедливость и защищал слабых, но почему же тогда всего за год эта «человеколюбивая» группа породила три преступления? На этот вопрос отвечать нелегко… Да потому, товарищи судьи, что в основе этой группы лежали принципы, далекие от любви к человеку, от уважения к личности, от честности и душевной чистоты, свойственной большинству нашей молодежи. Но мы судим сейчас не за прошлое, а за конкретное преступление. Что можно сказать по этому поводу?

Подсудимый пытался, и довольно настойчиво, оправдаться своим пьяным состоянием, хотя прекрасно понимал, что пьянство не облегчает вину, а, наоборот, усугубляет. Для чего же он это делал? Только для того, чтобы скрыть истинные мотивы преступления, ибо он понял, что именно мотивы и страшны в этом деле, а само преступление, хоть и квалифицировано страшным словом «грабеж», фактически не так уж и страшно. У парня отняли шесть рублей, два раза ударили — и все. Со стороны выглядит не так уж и страшно, если прибавить, что совершено это было по пьянке, впервые, без расчета и вроде бы без особого умысла, и все бы так и было, и суд наверняка нашел бы обстоятельства, смягчающие вину Суханова, и постарался бы применить к нему не очень суровую меру наказания, если бы не мотивы.

Что же это за мотивы? И чем они так страшны? Товарищи судьи, теперь, когда известны все обстоятельства дела, когда ясна личность подсудимого, можно смело говорить о так тщательно скрываемых подсудимым мотивах. Суханов сознательно пошел на грабеж, находясь в трезвой памяти и рассудке (я допускаю, что он был слегка разгорячен вином, но не больше), только для того, чтобы доказать сопернику свое превосходство, свою силу, свою власть на улице. Вдумайтесь, граждане судьи, пошел на грабеж, на насилие только для того, чтоб кому-то что-то доказать. Насколько нужно быть циничным, насколько нужно не любить и не уважать человеческую личность, насколько нужно чувствовать себя безнаказанным, чтобы пойти на такое. И я уверен, что Гладилину повезло, что, окажи он сопротивление, эта история кончилась бы для него более тяжкими, если не трагическими последствиями. Неизвестно, как бы повел себя Суханов, встретив отпор. Ведь не забывайте — ему нужно было доказать именно силу и превосходство. Неизвестно, что было в кармане у Суханова, но известно только одно — он не остановился бы ни перед чем.