Мужчина ее мечты

— Я догадываюсь, — сказал он. — Мне Крис подбросил информацию и потребовал, чтобы я немедленно возвращался. Он так и знал, что ты влезешь в историю. Кстати, как он, держится? Я еще ни с кем не разговаривал после приезда, сразу бросился тебя искать…

— Убили, — ответила я.

И машина не то чтобы вильнула, но все же едва уловимо метнулась в сторону.

— Я знаю про японца, — продолжал Жорж, и я поразилась нежности, звучавшей в его голосе. — Я бесконечно сочувствую тебе и сделаю все, чтобы помочь.

— Его звали Уэсуги Нобунага.

— Я обязательно запомню.

Он не выговаривал мне, не кричал «что ты наделала?!», не ужасался и не возмущался. Он принял меня вместе с грузом боли, потерь и содеянного. А на это способен далеко не каждый, кто полагает, что он любит.

Глубокой ночью мы приехали в подмосковную усадьбу, и нас встретили с распростертыми объятиями, будто только и делали, что ждали поздних гостей, с нетерпением выглядывая из окошка.

Не стану приукрашивать действительность и хвастаться проницательностью: я на самом деле не знаю, что такого учудили дядя Миша и Жорж, но спустя два дня они смогли предъявить мое бездыханное тело всем заинтересованным лицам. Впрочем, особого шума моя безвременная кончина не наделала, потому что в то же самое время руководящие товарищи провожали в последний путь павшего на боевом посту, бескомпромиссного, честного, кристально чистого генерала Злотникова.

А еще «контору» потрясла крайне неприятная новость: начиналось какое-то длинное разбирательство по поводу операций, проведенных в отсутствие Железного Дровосека (все-таки выяснилось, что Жоржа за глаза называли только так). И уже сгущались над его головой тучи, потому что говорили же ему умные люди — сидеть в своей загранкомандировке и не рыпаться.

Меня старались этими проблемами не нагружать, и сведения с полей сражений я выцарапывала когтями из Жоржа и по слову выдавливала из дяди Миши. Так прошло два месяца после моих похорон, и я стала постепенно ощущать, что желание жить понемногу возвращается.

— Эх, кабы я мог отойти от дел, — вздохнул как-то дядя Миша, — удочерил бы тебя и оставил здесь насовсем. Наряжал бы, баловал бы, по миру возил. Но я тут как гребец на галере, и никуда мне не деться. А тебя, детка, я боюсь в эту воду окунать — не твое это.

Мы сидели у камина, затопленного березовыми дровами по случаю внезапного похолодания. Я куталась в пушистый шотландский плед, а ноги мне грел хозяйский ньюфаундленд Казик, по паспорту Казимир плюс еще семь или восемь труднопроизносимых имен. Как дядя Миша назначил себя моей нянькой, так Казик самовольно определился в мои собаки и довольно часто наваливался на меня своей грандиозной тушей, если не хотел, чтобы я куда-нибудь шла. Особенно пугали его мои ежедневные заплывы в бассейне. Несчастную собаку приходилось запирать от греха подальше, иначе он спасал меня от утопления не покладая лап.

— Что пес будет делать, когда ты уедешь, ума не приложу, — вздохнул дядя Миша.

— Скоро? — спросила я.

— Скоро, голубочка. Все готово. Вот завтра Жорик заедет, и проводим мы тебя. Ты только силы в кулачок собери — мне с тобой очень серьезно поговорить надо.

— Жорж со мной не поедет?

— Умная ты, — жалостливо покачал головой дядя Миша. — Тяжело тебе жить на этом свете. И легче уже никогда не станет. Но ты не отчаивайся. Не может такого быть, чтобы у Бога для тебя гостинца не припасено. Просто нужно ждать, ждать и крепко верить, что счастье еще состоится.

Я молчала и слушала. Только Казик грустно сопел у моих ног, будто понимая, о чем идет речь.

— Мы тебе паспорт сделали, документы всякие, — короче, новую жизнь. Придется тебе возвращаться в Киев и поступать в университет. Я уже обо всем договорился, устроим перевод из Москвы, со второго семестра. Тебе отучиться заново вообще ничего не стоит. А мы тебя на программиста договорились, — довольно сообщил он, — на третий курс. И зачетка отличная, ничего пересдавать не надо.

Квартирку купили. Две комнатки, не пышно, но жить можно. Денежки на первое время, пока учиться будешь, Жорик дает, не отнекивайся. Ну и скажем, куда можно устроиться подрабатывать. У дяди Миши везде свои люди: сказал им, что племяшка нужного человечка, вот и подсуетились. Даже не знают, о ком речь ведут.

И еще. Биографию свою выучи просто назубок, я там всяких фактиков поднакопал и тетю тебе нашел. Она одинокая, две пары очков носит, зовут Доротея Гавриловна. Она дальних родственников пятый год ищет, а их никого в живых не осталось. Женщина интеллигентная и, все в один голос твердят, добрейшая. Легкий бзик, правда, имеет: детективы и кулинарные книги пачками глотает, но тут уж вы споетесь. Мы с Жориком решили, тетка она ненавязчивая, а все ж тебе живая душа рядом будет.

— А паспорт?..

— Почти настоящий. Девочка умерла в больнице от рака. Красавица, просто сердце кровью обливается. Ты же не думаешь, что мы специально под тебя кого ухайдакали? — строго взглянул он на меня поверх очков. — Родных нет никого, кроме этой Доротеи. А тетка, как уже упоминалось, ничего о родне не знает. Вот мы и договорились с медперсоналом, что девочку заберем, похороним, как люди, а документы нам. И никаких тебе отметок о ее смерти.

Ваша семья из города давно уехала, даже если кто и помнил бы твоих родственников, то тебя видел еще малюткой. Теперь не узнает, если сама лишнего не сболтнешь. А ты не сболтнешь, уверен. С другой стороны, в знакомом городе жить приятней, чем на совершенной чужбине. Нет? Так что считай, что ты второй раз на свет родилась.

— А Жорж?

— Не в свое дело сунулся наш непреклонный. Времена нынче серьезные, на чин не поглядят. Видишь ли, огроменные денежки там крутятся, ну да ты и сама знаешь. Положат Жорика под гусеницы этого танка и в асфальт закатают. Так что ему тоже уезжать надо, биографию менять. И спутник он сейчас не самый толковый.

— Я не боюсь. У меня, кроме него, никого не осталось.

— У, вредная, — насупился дядя Миша. — Никого, говорит. А я? А Казик? А амбалы мои? Неужто не видишь, что они тебя больше чем родную любят?

Я поцеловала его в пухлую щеку:

— Вы же знаете, о чем я.

Старик потрепал меня по голове, помолчал.

— Конечно знаю. Даже лучше, чем хотелось бы. Я, деточка, стольких близких на своем веку похоронил, что иногда диву даюсь, что до сих пор в здравом уме и твердой памяти нахожусь. Но это к слову.

Мальчики мои тебе подарочки в дорогу собрали: Гришка какого-то медведя офигенного приволок — с тебя ростом, Сашок что-то в тумбочке прячет, только тебе грозиться отдать. Пеликан парные кожаные браслеты вторую неделю делает, к отъезду успеть хочет. А от меня, — волнуясь и крутя очки в руках, выпалил он внезапно, — от меня подарок отдельный. Я тебе тур в Японию организовал, на два месяца. Каникулы, так сказать, до начала твоей новой жизни…

Я знаю, кем были эти люди. Я догадываюсь, что на их совести немало такого, о чем нормальный человек предпочел бы не знать. Я понимаю, чем они занимались. И все же скажу: более добрых и нежных, более верных и преданных друзей я пока не встречала. Такую вот шутку в очередной раз сыграл со мной тот, у кого самое высокое служебное положение…

На следующий день приехал Жорж и привез с собой сверток темно-вишневого шелка.

— Я подумал, это по праву принадлежит тебе, — серьезно и строго поглядел мне в глаза. — Не знаю, увидимся ли. Надеюсь, что да. И вот что хочу тебе сказать: ты была, есть и будешь лучшее, что случилось со мной в жизни. Жаль, что мы не сможем прожить ее вместе до самого конца, но и за то, что получил, мне никогда не расплатиться.

Он стоял передо мной — уже не муж и не возлюбленный, но оттого странным образом еще более родной и близкий. Я даже не прощалась с ним. Я буду любить его независимо от того, рядом он или нет. Любовь не зависит от присутствия или отсутствия человека. «Ты бессмертна, пока я живу». Жорж так и не написал этого стихотворения, но мне на всю оставшуюся жизнь вполне хватит единственной строчки.