Немцы в городе (СИ)

Сердце у Стаса уже окончательно сжалось в комочек.

— Расскажи! — только и может выдавить он.

— Это не мой рассказ, если что, меня там не было. Но, со слов Рихи, заходит он, значит, представившись клиентом, в некий шалман, на который ему указали, проникает в кабинет владельца и требует, мол, где наш пацан, подавайте его сюда. Владелец и глазом не моргнул, повёл Круспе в какую-то комнатушку, открывает, значит, дверь, а там сидит наш Шнай в розовой комбинации и при полном макияже, и отсасывает какому-то черномазому. Круспе заявляет свои права, а владелец требует десять тысяч долларов отступных. По тем временам серьёзные деньги! Весь этот разговор якобы происходит в той же комнате, а Шнай не то что Круспе не узнаёт, он даже не отвлекается от своего занятия. Это потом мы узнали, что он уже плотно сидел на наркоте, фактически продавался за дозу, а сколько это длилось...

Теперь голос Ландерса уже дрожит по-настоящему.

— И как его вытащили? — полушёпотом, через ком в горле, спрашивает Стас.

— Круспе позвонил, Флаке денег перевёл, на это всё три дня ушло, а Шнай тем временем всё ещё там находился. В итоге отдали его Круспе, тот его кое-как откачал и до Берлина довёз. Кстати, эти три дня Круспе из заведения не выпускали, он там вроде как в заложниках был. Точно не знаю, что там творилось, но в Берлин он приехал с абсолютно разбитой рожей. Дальше уже мы взяли Шная на поруки. Особенно Флаке — этот парень просто рождён привечать всех униженных и оскорблённых! Пролечили его от зависимости, загрузили кое-какими поручениями. Cо временем он вроде очухался, но некоторые привычки остались. Например, от своей женской ипостаси он так и не отказался. И срывался потом ещё несколько раз — сбегал не пойми с кем, кидался во все тяжкие, каждый раз оказывался брошен, пока, годам к тридцати, окончательно не утих, лишь страсть к таблеткам и суицидальные настроения остались.

Пару минут они сидят молча, уставившись кто в пол, кто в потолок. Наконец, Ландерс снова берёт слово:

— Мне Флаке сказал, что с тех пор, как он здесь, у него всё хорошо. И что-то мне подсказывает, что это и твоя заслуга. Так что можешь рассчитывать на мою полную поддержку по любым вопросам. Мне этот человек дорог, но я так и не нашёл в себе сил стать полноценной частью его жизни с тех пор, как мы перестали быть детьми. Будто он заразный что ли, будто если я буду рядом, я замараюсь. Но иногда мне кажется, что я просто не достоин быть рядом. Он вроде как блаженный в моих глазах — странный, непонятный, грязный и святой. И да... Мне очень стыдно об этом говорить.

Некоторое время Ландерс теребит пустую чашку в руках, опустив глаза и поджав губы. Стас с интересом разглядывает его — этого необычного человека, который вот так, сквозь пару фраз, вдруг перестал его бесить и заставил проникнуться сочувствием. Необъяснимым и таким простым человеческим сочувствием. Теперь вся кривая их со Шнайдером взаимоотношений как на ладони — Ландерс потерял с ним связь по доброй воле, но через сожаление, а Шнай всё это время хранил память об этой связи фантомно, сюрреалистично, прекрасно осознавая её иллюзорность, никогда не требуя большего, и при этом не обвиняя друга ни в чём. Это кем надо быть, чтобы на протяжении десятилетий считать самым близким человеком того, кто, может быть, и сам считает себя таковым, но никогда в этом не признается? Не иначе как блаженным.

Стас поднимает взгляд на Ландерса, сидящего спиной к открытой двери кабинета, и беззвучно матерится. В дверях стоит Шнайдер. По румяным щекам и снежинкам на волосах видно, что он только что с улицы и вряд ли пробыл здесь долго, но всё же, что-то он наверняка успел услышать.

— Привет, Пауль, — говорит он в спину до этого момента не подозревающего о его присутствии Ландерса. — Рад наконец тебя увидеть.

Они очень долго обнимаются без слов, без лишних движений, пока Ландерс не вырывается из объятий друга.

— Увидимся позже, мне пора, — бросает он и смывается прочь.

Шнайдер проходит вглубь помещения и усаживается на стул, где только что сидел Пауль — прямо напротив в Стаса.

— И что он тебе рассказал? — его руки сложены в замок возле рта, в его глазах вызов и отчаяние одновременно.

— Всё, — твёрдо и односложно отвечает Стас.

— Понятно. И что теперь?

— В смысле?

— Теперь у тебя есть целых две причины меня ненавидеть — за то, какой я есть, и за то, что скрывал от тебя это.

— Теперь мне страшно.

— Страшно, что связался со мной? Понимаю. Понимаю, — Шнайдер опирается локтями о поверхность стола и опускает лицо в раскрывшиеся ладони.

Кажется, будто его плечи мелко дрожат, или это не кажется. Когда же его дыхание становится поверхностным и прерывистым, сомнений не остаётся — он плачет.

Стас поднимается со своего места, обходит стол и, оказавшись позади сидящего Шнайдера, обнимает его за плечи, зарываясь носом в сырые от снега кудри.

— Страшно, что ты вообще мог не дожить до этого дня, что тебя вообще могло не быть... Не быть у меня.

Шнайдер берёт ладони парня в свои и, прижимая к лицу, продолжает рыдать уже в них.

Когда они выходят на улицу, уже смеркается. В их планах поужинать в “Арарате”, поехать домой и пораньше лечь спать. Внезапно дорогу к выходу с территории преграждает офис-менеджер Машка, без верхней одежды, она сходу налетает на них, пугая своим мелким ростом и громким голосом:

— А куда это вы собрались? Особенно ты! — она тычет пальцем прямо в грудь Шнайдеру. — Тебя Флаке зачем сюда вызвал? Ангар уже освободили, и все в сборе!

— Какой ангар? — непонимающе вопрошает Стас.

— Складской! Номер тринадцать! Флаке распорядился распределить всё содержимое оттуда по соседним, чтобы освободить место для ваших репетиций, и сейчас у вас, — она снова тычет пальцем в Шнайдера, — там собрание! Быстро!

Сами не понимая, почему они слушаются эту чернявую шмакодявку, двое спешат к указанному складскому помещению, где их уже ожидают пятеро немцев во главе с Ландерсом и скучающая в сторонке Диана.

— Мне заказали концерт, — с ходу заявляет Пауль, — но у меня нет музыкантов, так что извините, ребят, как бы вам ни была неприятна эта затея, но придётся вспомнить школьные годы. Инструменты я заказал, и для тебя, — он поворачивается в сторону Шнайдера, обворожительно улыбаясь, как ни в чём ни бывало, — самая лучшая ударная установка уже в пути. Инструменты доставят через четыре дня, и тогда начнём репетиции. Отказов не принимается!

— Не принимается, — отзывается Тилль откуда-то из глубины ангара, — если даже Я согласен петь, то у вас, ребята, просто нет выбора — будете играть! Такого нового года этот город ещё не видывал! Сегодня мы с Хайко перелопатим загашники, выудим из небытия наши старенькие хиты — те, с которыми мы блистали на школьных площадках в своё время, и составим программу шоу. Ну а лицом пиар-кампания будет Ландерс — всё-таки, он единственное узнаваемое лицо из нас, в буквальном смысле. И, если верить нашей юной офис-менеджерке, поклонников у данного лица хватает даже здесь. Так что стартуем не с нуля!

— Ой чёрт! — подаёт голос до этого тихо стоящая в стороне уткнувшись в свой айфон Диана. — Тут пишут, что на Новый Год Кречетов организует грандиозное мероприятие в центре города! Все соцсети только об этом и трещат!

Взгляды всех собравшихся медленно, но неуклонно переводятся на Круспе.

— Так, значит? А вот это уже вызов! Я буду не я, если наше мероприятие наделает шуму меньше, чем генеральское!

— Можно поинтересоваться, Круспе, зачем ты увязался с нами? — шёпотом спрашивает Шнайдер сидящего напротив него Рихарда, пока Стас удалился к барной стойке полупустого “Арарата”, чтобы, не дожидаясь официантки, сделать заказ.

— Ты поработать мне дашь или нет? Уж и сходить с ними никуда нельзя — да не бойся ты, не отобью я твою зазнобу, он, знаешь ли, не в моём вкусе.

— Я не об этом, зачем ты вообще постоянно к нам липнешь? — с раздражением не унимается Шнай.