Месть скорпиона

– Как это случилось? – спросил Сид, не понимая, зачем этому человеку понадобилось говорить все это ему.

– Очень просто, Сид, это сделал ты.

– Кто ты?

– Я – Саймон Гулд.

– Саймон Гулд?! Не может быть! Ты мертв, тебя съели рыбы!

– Рыбы почти меня съели, но, как видишь, мне удалось выжить. Хотя порой мне кажется, что было бы лучше, чтобы все кончилось для меня уже тогда.

– Саймона Гулда убили выстрелом в голову, зашили в мешок и утопили. Этого не может быть.

– Но это так, – сказал Гулд. – Я вспорол мешок ножом еще до того, как он коснулся воды. Я выжил. Воля к жизни никогда не бывает столь обостренной, как в минуту смертельной опасности. Я добрался до берега, и вот я здесь. – Он засмеялся. Зловещий этот смех отозвался в голове Сида гулким эхом. Сид попытался нащупать путь к спасению.

– Может, нам поговорить? Я могу взять тебя в долю. Нам обоим хватит. Ты ведь не станешь меня убивать, не станешь, ведь правда? Ты ведь не можешь…

– Могу и сделаю, Сид. Это заключительный эпизод драмы, что началась много лет назад в фургоне в Эссексе.

– Ты! Ты! Ты стоял за всем этим! Это ты убил Лайонела и всех остальных! Это был ты!

– Верно, Сид, совершенно верно.

Наступило молчание, затем Гулд продолжал:

– Говорят, что месть – это блюдо, которое подают холодным. Я долго ждал, и, когда это стало возможным, привел в действие свой план. Я был терпелив. Я не мог допустить, чтобы что-то пошло не так. Я хотел подцепить тебя на крючок так, чтобы тебе уже не удалось высвободиться.

– Сколько ты хочешь? – трясясь, выговорил Сид. – У меня много денег. Я отдам их все. Я уеду. Как ты на это смотришь? Мы оба окажемся в выигрыше, верно?

Гулд покачал головой.

– У меня очень успешный бизнес в Амстердаме. Я не гонюсь за деньгами. Я живу здесь уже с начала года, наблюдаю за постройкой своей новой яхты. У нас с тобой может быть лишь одно общее дело – месть.

С этими словами Гулд повернулся и, тяжело припадая на ногу, медленно вышел из комнаты. Двойные двери бесшумно закрылись за ним.

Ларри и Дирк, белозубо ухмыляясь, подошли к Сиду. Оба молчали.

– Ну что, пора? – сказал Ларри.

Сид издал пронзительный вопль, по ногам у него побежала горячая струйка мочи, его вырвало.

Его отвязали от кресла и снова перетянули проводом лодыжки и запястья. Его затолкали в большой мешок, горловину которого завязали вокруг шеи. В рот ему запихнули резиновый мячик и ремешками закрепили у него на затылке. И Сид уже никогда больше не сказал ни единого слова.

Затем ему завязали глаза. Ночью, в половине одиннадцатого, на выходе из рамсгейтской гавани повязку с глаз сняли. Чуть ли не последнее, что видел Сид в жизни, это ноги Ларри и Дирка, когда они привязывали к его ногам гирю. За этим процессом наблюдал Саймон Гулд. Пятью минутами позже Сида перекатили через бортик и сбросили в ночное море.

И даже тогда он не мог поверить в то, что случилось.

Он умер почти сразу же, но причиной тому стала не вода. Еще прежде чем его легкие заполнились водой, с ним случился сердечный приступ.

Сид Блаттнер отошел в мир иной.

Винс проснулся на матрасе, брошенном на пол. Было холодно, и он натянул на себя одеяло. Он посмотрел на свисавшую с потолка лампочку и на синее ведро, полное его мочи и экскрементов.

Вот еще напасть – закончилась туалетная бумага, придется целый день обходиться без нее.

Хотя день это или ночь, можно было только догадываться: часы у него отобрали, как и все остальное, кроме одежды, – в тот самый день, когда сюда привезли. Он потерял возможность вести отсчет времени. День? Ночь? Эти слова теперь были для него пустым звуком. Часы, минуты – какая разница. Он постоянно пребывал в каком-то вечном сейчас. Сколько он здесь? Сутки? Неделю? Может быть, даже месяц? Он не знал. Это сейчас все тянулось и тянулось.

И были еще они – но кто они были?

Его ударили по голове, чуть не своротили башку. Как это произошло, он не помнил, но тупая и неотступная боль в голове и запекшаяся на виске кровь не давали об этом забыть. Он помнил, как был в квартире у Типпера и уже собирался уходить, а потом – темнота. Очнулся он уже здесь.

Он ни разу никого из них не видел. Он не знал их в лицо. Но он знал, что они существуют. Потому что, когда он заворачивал за угол и поднимался по каменным ступенькам к большой дубовой двери, возле нее находил еду и питье. Кто-то подсовывал их через кошачий лаз. Кто-то из них.

Еда, конечно, была так себе. Яблоки, апельсины, мясо, хлеб, печенье, иногда биг-мак, картофель-фри и шоколадный коктейль. Так себе, но, чтоб не помереть с голоду, хватало. В качестве питья обычно давали бутылку минеральной воды, хотя пару раз он находил баночку-другую газировки. Вряд ли его «хозяйкой» была женщина.

Винс повернулся на другой бок и попытался снова заснуть, но у него ничего не получилось. Он чувствовал усталость и хотел спать, но заснуть никак не мог. Что-то ему мешало. И потом, он был голоден. Он сбросил одеяло и надел брюки, носки и туфли. Потом подошел к дубовой двери. «Ну, что у нас сегодня в меню? – подумал он, взбираясь по ступенькам. – Пачка галет и стакан простой водицы?»

Вдруг он остановился. На подносе перед кошачьим лазом стояла банка пива и лежал конверт, на котором черными чернилами было написано: «Винсу». Он протянул руку и взял конверт. Это был один из тех квадратных конвертов, которые делаются из дорогой почтовой бумаги, продаваемой в отделе канцтоваров универмага «Хэрродс».

Винс вскрыл конверт и достал один-единственный листок бумаги, примерно две трети формата А4. Почерк был тот же, что на конверте, изящный, с наклоном. Послание гласило:

Под письмом не было никакой подписи, лишь простенький, в несколько штрихов рисунок – изображение скорпиона. Винс еще раз заглянул в конверт: ничего. Тут Винс заметил, что дверь приоткрыта. В самом ли деле он свободен, или это снова ловушка?

Он приоткрыл дверь еще на несколько дюймов. Увидел ступеньки, которые вели вверх, к еще одной чуть приоткрытой двери, откуда сочился свет.

Винс спустился обратно по ступенькам вниз и поднял куртку, которая служила ему подушкой. Затем снова взлетел по ступенькам вверх, к дубовой двери, и распахнул ее. Поднялся по ступенькам дальше. Самая дальняя – верхняя – дверь вела в переднюю и коридор просторного дома. Он увидел изящную старинную мебель и дорогие ковры. Несколько больших живописных полотен на стенах. Яркий солнечный свет струился сквозь витражные стекла по обе стороны и над парадной дверью дома.

Криков чаек здесь слышно не было.

Затем Винс услышал чей-то голос. Он повернулся и увидел человека в строгом костюме, который шел по коридору, держа в одной руке дощечку с зажимом, а другой прижимая к уху мобильный телефон. На окружающее он взирал со снисходительностью, свойственной людям, гордящимся своей принадлежностью к среднему классу и причастностью к высшему, носил пышную прическу с коком и как две капли воды внешне походил на вечно заискивающего парламентария тори Майкла Портильо, а особенно голосом, которым он громко вещал в телефон:

– Инвентарный перечень в полном соответствии. Есть признаки амортизации в душевой кабине, в остальном все, можно сказать, в ажуре. Я жду их завтра в районе полудня, так что, если вы передадите эту информацию Арчи, я буду вам весьма признателен.

Тут Портильо остановился как вкопанный, узрев прямо перед собой Винса: грязное, небритое существо – явного представителя низшего сословия.

– А что, собственно… вы… тут… изволите делать?

Винс ухмыльнулся и сказал:

– Видите ли, старина, я тут собирался по-быстрому натрухать вам на ковер.