Смерть по объявлению

— Ты — отменный негодяй! — сказал он, задыхаясь. — Ты непередаваемая свинья! Убирайся отсюда или я убью тебя.

— Что, черт побери, с тобой случилось, Смейл? — вскричал мистер Толбой, будто бы сильно удивившись.

— Убирайся! — воскликнул мистер Смейл.

— Можно вас на пару слов, Толбой, — вмешался мистер Макаллистер. Он положил большую волосатую кисть на руку мистера Толбоя и тихонько подтолкнул его к выходу. — Какого черта ты начал говорить ему такие вещи? — поинтересовался тот, когда они оказались в коридоре. — Разве ты не знал, что у Смейла есть только один сын, и тот слабоумный ребенок?

Толбой открыл рот, он был действительно ошеломлен.

— Нет, я не знал этого. Откуда мне было что-либо знать о его семье? Милостивый Господь! Я чертовски сожалею и все такое, но почему он такой упрямец? У него мания насчет частных школ. Итон, в самом деле! Я удивляюсь, что мальчик слабоумный, если он пошел в отца.

Мистера Макаллистера потрясли слова Толбоя. Казалось, его шотландское чувство порядочности было поругано.

— Тебе должно быть очень стыдно, — произнес он жестко и, отпустив руку Толбоя, зашел обратно в комнату, которую делил с мистером Смейлом, резко хлопнув дверью.

Итак, с первого взгляда нельзя было понять, что разногласие между мистером Толбоем и мистером Смейлом по поводу матча в крикет имело отношение к разногласию между упомянутым выше Толбоем и мистером Копли. Действительно, можно проследить отдаленную связь, так как ссора между Толбоем и Смейлом, можно сказать, началась с опрометчивой шутки мистера Смейла по поводу пятидесяти фунтов Толбоя. Но сам по себе этот факт не имел большого значения. Что действительно важно, так это то, что, как только мистер Макаллистер нашел слушателя и сделал известными все подробности стычки между Толбоем и мистером Смейлом, общественное мнение, занявшее первоначально в ссоре Толбой — Копли сторону мистера Толбоя, полностью изменило свое мнение. Было очевидно, что, если Толбой мог вести себя настолько враждебно по отношению к мистеру Смейлу, он мог оказаться менее невинен по отношению к мистеру Копли. Сотрудники офиса разделились на два лагеря; только мистер Армстронг, Инглеби и Брэдон — сардонические галлы — держались в стороне, мало беспокоясь о случившемся, но разжигая проблему для своего собственного развлечения.

Даже мисс Митейард, которая питала отвращение к мистеру Копли, испытала к нему непривычный припиской жалости и назвала поведение мистера Толбоя недопустимым. «Старый Копли, — говорила она, — мог быть назойливым занудой, но он никогда не был мерзавцем». Мистер Инглеби предположил что Толбой не мог действительно иметь в виду то, что он сказал Смейлу. На что мисс Митейард заметила: «Скажите это морской пехоте». Озвучив эту фразу еще раз с должной интонацией, она добавила, что это могло стать хорошим заголовком для какой-нибудь статьи. Мистер Инглеби лишь произнес: «Нет, это уже было».

Мисс Партон не испытывала симпатий к мистеру Копли, к тому же ее мало что могло растрогать; поэтому она свободно улыбалась Толбою, когда тот заходил к машинисткам за марками. Но мисс Росситер, будучи внешне более язвительной особой, чем мисс Партон, гордилась тем, что обладает здравомыслием. «В конце концов, — настаивала она, — мистер Копли вытащил Толбоя и весь остальной контингент «Нутракса» из очень утомительной неразберихи». Она считала, что мистер Толбой довольно высокого мнения о себе и, конечно же, не имел права говорить то, что сказал, бедному мистеру Смейлу.

— И к тому же, — добавила мисс Росситер, — мне не нравятся его подруги.

— Подруги? — переспросила мисс Партон.

— Ну, я не сплетница, насколько вам известно, — ответила мисс Росситер, — но когда видишь женатого мужчину, выходящего из ресторана после полуночи с девицей, которая явно не является его женой...

— Нет! — воскликнула мисс Партон.

— Да, моя дорогая! И она носит, невзирая ни на что, одну из этих маленьких шляпок с вуалью, прикрывающей глаза... Трехдюймовые каблуки из материала, похожего на бриллиант... Какой отвратительный вкус. Ажурные чулки и все такое...

— Возможно, это его сестра.

— Милочка! А у его жены ребенок к тому же... Он меня не заметил, и, конечно, я не скажу ни слова. Но я в самом деле думаю...

Болтовня машинисток стала менее слышной из-за звонкого стука печатных машинок.

Мистер Хэнкин, хотя официально и беспристрастный к подобным личным ссорам своих коллег, был на стороне Толбоя. Будучи педантичным и знающим свое дело человеком, он, тем не менее, неизменно раздражался профессионализмом мистера Копли. Он подозревал, и это было вполне обоснованно, что мистер Копли критиковал руководство отдела и хотел бы, чтобы ему дали власть. Так тот несколько раз подходил к нему с предложениями: «Не будет ли лучше, мистер Хэнкин, если...», или «Если вы извините меня за то, что я делаю предложение, мистер Хэнкин, нельзя ли более строго контролировать...», или «Конечно, я знаю, я человек подчиненный, мистер Хэнкин, но у меня более тридцати лет опыта в рекламном бизнесе, и, по моему скромному мнению...» Прекрасные предложения, но у них был только один недостаток: они либо грозили досадить мистеру Армстронгу, либо грозили ужесточить контроль над сотрудниками, что было очень утомительно, либо могли запутать весь отдел публикаций и поставить работу с ног на голову.

Мистер Хэнкин всегда успокаивал инициативного сотрудника тем, что тот, конечно же, прав, но мистер Армстронг и он. Хэнкин, считают, что в целом работа пойдет лучше, если каких-либо ограничений будет меньше, насколько это возможно. Мистер Копли обычно отвечал на это, что он «вполне понимает», а у мистера Хэнкина от его тона складывалось впечатление, что Копли считает его слабым и неудачливым руководителем, и это впечатление подтвердилось происшествием «Нутраксом». Когда возникла необходимость проконсультироваться у мистера Хэнкина, Копли этого не сделал. Это явилось убедительным доказательством для Хэнкина, что все полезные предложения мистера Копли по поводу управления отделом были с его стороны простой уловкой и намерением произвести благоприятное впечатление.

Следовательно, Хэнкин был не склонен беспокоиться по поводу мистера Копли и был решительно настроен оказать любую необходимую поддержку мистеру Толбою. Об инциденте со Смейлом ему, естественно, не доложили, поэтому он не сделал никаких комментариев по поводу одиннадцати участников предстоящей игры в крикет. Он лишь мягко поинтересовался, почему были исключены из списка мистер Смейл и мистер Макаллистер. Толбой ответил, что они не могут играть, и этот ответ вполне удовлетворил мистера Хэнкина.

Толбой также имел еще одного союзника в лице мистера Барроу, который ненавидел весь отдел публикаций из принципа. Как он жаловался, они были самодовольной группой, которая всегда пыталась вмешиваться в работу его дизайнеров и диктовать им свои условия. Он допускал, что по генеральному плану эскизы должны были иллюстрировать материалы слоганов, но он настаивал, что рисунки, предлагаемые рекламными агентами, писавшими эти самые слоганы, часто были совершенно бесполезными и что копирайтеры излишне обижались из-за необходимых изменений, которые приходилось вносить в их черновики. Далее, мистер Барроу был глубоко оскорблен замечаниями мистера Армстронга о нем самом, слишком честно переданными мистером Инглеби, которого он терпеть не мог. Так что, фактически, Барроу был в йоте от того, чтобы отказаться играть в одном матче с Инглеби.

— Но послушайте! — запротестовал мистер Толбой. — Вы просто не можете меня подвести! Вы — лучший защитник, которого мы имеем.

— Вы не можете исключить Инглеби?

Мистер Толбой помедлил с ответом. Он прекрасно знал, что Барроу, хотя и был хорошим и надежным отбивающим мяч, все-таки уступал в ловкости и силе удара мистеру Инглеби.

— Я не вполне понимаю, как я могу сделать это. Он забил шестьдесят три мяча в прошлом году. Но я обещаю вам поставить его на четвертое место, тем самым предоставлю возможность вам открывать игру с кем-либо другим, скажем, с Пинчли. Вы хотели бы начать вместе с Пинчли?