Инкубатор для шпионов

Зря ты так небрежно, друг, сказал про себя Турецкий, чуть отрывая от земли правую кисть и нажимая на спусковой крючок. Его выстрел прозвучал, как раскат грома. Тип с пистолетом охнул и стал оседать у крыльца. Турецкий, воспользовавшись благоприятным моментом, вскочил и спрятался за сарай. Он был уверен, что в доме еще кто-то остался, и приготовился к встрече.

Вначале был слышен лишь стрекот сверчков, которые в тишине снова осмелели. Но ждать пришлось недолго. Дверь едва уловимо скрипнула, и на ступеньках послышались крадущиеся шаги.

Турецкий выглянул из-за угла, уверенный, что в тени сарая его рекогносцировка останется незамеченной. Огромный детина припал к стене, потом все так же осторожно стал продвигаться вперед. Турецкий присел на одно колено и, пошарив по земле рукой, нащупал небольшое поленце. Он бросил его прямо на плитки дорожки и, когда детина резко развернулся на стук, тем самым открыв себя, выстрелил, держа пистолет в двух руках.

Парень взвыл, согнулся пополам, но, несмотря на пулю, довольно проворно сиганул в сторону напарника, ноги которого торчали из-за крыльца.

Турецкий перешел к наступательной тактике. Он вернулся к ближней стене и, шаг за шагом, добрался к крыльцу. На ум вдруг пришли слова Стасова: презрение к смерти — лучший жест из всех жестов, когда-либо придуманных людьми. И действительно, чувствовал себя Турецкий превосходно. Слишком много последнее время было досужих разговоров и слишком мало действия.

Когда он в прыжке перекатился на другую сторону крыльца, за ним никого уже не было. А внизу, с реки, послышался шум удаляющегося мотора.

Ну и ну, вот это скорость…

Все это выглядело очень странно: словно он только что сражался с призраками. Турецкий был почти уверен, что в одного-то он точно попал. Второго, возможно, просто слегка задел, но первого наверняка свалил. Впрочем, тот мог оказаться в бронежилете…

Турецкий не стал больше раздумывать над всеми этими странностями. Он быстро вошел в дом и обнаружил на кухне Ольгу Мелешко. Она сидела, вытянувшись в струну, ее руки были скручены скотчем позади спинки стула, глаза выпучены от ужаса, лицо побелело.

— Это вы… — только и смогла она выговорить непослушным языком.

— Вам ничего не сделали? — спросил Турецкий.

— Не-е-ет, — протянула она. — Не-не успели… — И заплакала.

Ему пришлось долго приводить ее в чувство, чтобы получить хоть какие-то вразумительные ответы. Ольга всхлипывала, закрывала лицо руками, слезы текли по все еще бледным щекам. Вода не помогала. Наконец, Турецкий обнаружил в буфете какую-то наливку. Полноценная рюмка, кажется, привела ее в некоторое равновесие, и Ольга смогла говорить.

— Кто это был? — спросила она, морща от выпитого маленький носик.

Турецкий хмыкнул:

— Я надеялся узнать это у вас. Но если вы скажете, что они хотели, могу ответить с некоторой долей вероятности.

— Они хотели знать, где Саша!

— А где он?

— Но я же не знаю! — Ольга опять округлила глаза, ее ответ выглядел относительно правдоподобно. — Честное слово, не знаю! Разве вы мне не верите?!

— Тогда объясните мне, за каким лешим вы сломя голову удрали сюда из Москвы?

— Я испугалась!

— Чего?

— Мне сказали, чтобы я бежала из Москвы…

— Кто сказал?

— Не знаю. — Она снова готова была расплакаться.

— Оля, успокойтесь, пожалуйста, — сбавил обороты Турецкий. — Все уже кончилось, понимаете? Кроме меня, здесь никого нет. Никто вам не сделает ничего плохого… А теперь объясните внятно, что произошло.

— Мне позвонили и сказали, чтобы я уехала из Москвы, если хочу остаться целой. Чтобы отсиделась в каком-нибудь тихом месте, где меня никто не знает.

— Голос не узнали?

Она покачала головой.

— Хриплый, мужской. Нагловатый.

— Хриплый и наглый? Ясно… Они не знали, где у вас дача, и хотели отследить. Я и сам подумал, что ваш брат скрывается в этом милом гнездышке. Что уж говорить о тех головорезах…

— А кто они?

— Скорее всего, как раз те, кому Александр Филиппович крепко нужен.

Ольга подавила очередной всхлип, проговорила с усилием:

— У меня просто кругом шла голова от всех этих допросов и расспросов. Я была на пределе, понимаете? А тут еще этот звонок. Вот у меня нервы и не выдержали.

— Какой звонок? Еще один звонок?

— Да нет, этот же самый — чтобы я не валяла дурака и не болтала о брате.

— Поэтому вы отправили меня по ложному следу — в эту Пахру?

— У него правда был там когда-то армейский друг. — Она отвела глаза.

— Думаю, теперь вас не потревожат подобными звонками. Но… вы в самом деле не знаете, где брат?

— Честное слово!

— Ладно.

— Александр Борисович… я могу теперь… вернуться в Москву?

— В любом случае вам там будет намного безопаснее, чем тут. — Турецкий ободряюще улыбнулся и спросил: — Вы позволите осмотреть дом?

— Смотрите, конечно. Дом как дом…

Теперь она стала ко всему происходящему вокруг совершенно равнодушна. Турецкий прошел в гостиную, довольно просторную комнату с камином и набором старенькой мягкой мебели. Одну из стен полностью занимали уставленные книгами полки. Ничего интересного. Он прошел в смежную комнату. Эта была ' поменьше. Большая двуспальная кровать. Платяной шкаф. Тумбочка с зеркалом стояла в углу у окна. Турецкий оценил по достоинству: уютное гнездышко, да и для обычного отдыха — вполне подходяще.

Он вернулся в гостиную и занялся осмотром библиотеки. На одной из верхних полок внимание его привлек покрытый пылью фотоальбом, из тех, что выпускали лет двадцать — тридцать назад. Он раскрыл его.

Оля и Саша Мелешко, совсем еще дети, он в шор-тиках и белой рубашечке, а она в платьице в горошек и с большими бантами в косичках, стояли под яблоней взявшись за руки и счастливо улыбались. Дальше шли фотографии разных времен, с родителями и другими многочисленными родственниками: бабушками, дедушками, тетями и дядями. Их у Мелешко, по всей видимости, было предостаточно.

Пошли юные годы, начало зрелости. Турецкий уже хотел закрыть альбом и вернуть его на место, как одна из черно-белых фотографий привлекла его внимание. На ней Александр Филиппович был запечатлен в форме советского солдата в обнимку с еще двумя пар-нями-военнослужащими. На следующем листе отыскался еще один снимок — общий план, группа солдат из четырнадцати человек, уже в парадной форме.

— Александр Борисович, будете чай? — донесся из кухни все еще слабый голос хозяйки.

— С удовольствием. — Он пошел с альбомом в кухню.

Ольга уже заливала кипятком из электрочайника опущенные в чашки чайные пакетики «Ахмад». Турецкий положил альбом перед ней, ткнул пальцем в первый, особенно заинтересовавший его снимок.

— Кто это?

Ольга посмотрела на фотографию, уголки ее губ дрогнули.

— В центре Саша. А двое других, должно быть, его армейские друзья.

— И это все фотографии, которые он привез с собой из армии?

— Не знаю. Саша вообще-то не любит вспоминать это время. Но эти снимки ему дороги.

— Н-да, — протянул Турецкий, продолжая разглядывать сосредоточенно-серьезные лица парней. — Служили три товарища…

— Вы это о чем? — Ольга аккуратно придвинула к нему чашку.

— Александра Филипповича, хоть он еще так молод здесь, я узнал почти сразу, — сказал Турецкий. — Два других лица мне не знакомы. Но почему-то не покидает ощущение, что одно из них я уже видел. Фотографии, правда, лет двадцать… — Турецкий указал на крупного, с тяжелым подбородком молодого мужчину. — Говорите, армейский друг? У него погоны прапорщика, между прочим. И выглядит он постарше, чем остальные.

Ольга пожала плечами:

— Я о них ничего не знаю..

— Можно я возьму на пару дней эти две фотографии?

— Берите, конечно.

Турецкий начал вынимать первую. Освободив ее из врезных уголков, машинально посмотрел на обратную сторону. Разными почерками там были написаны два адреса, под ними — имена и фамилии. Он прочитал их — и какое-то время стоял без движения. Потом поднял глаза на Ольгу: