Букет для будущей вдовы

- Не мели ерунду! - я сердито поморщилась и, переложив к себе на колени монографию, полезла в оглавление. - Прочитай лучше, что про эту картину здесь пишут.

Леха, вытянув шею, послушно вгляделся в текст. Губы его снова беззвучно зашевелились. А мне явственно представилось, как в первом классе он штудировал букварь.

- Пьяницы по углам... Бармен в белом... Сутенер, ссорящийся с проституткой... Бутылки... Ночь... Вот это что ли?

Я кивнула.

- ... Сам Винсент писал: "В моей картине "Ночное кафе", я пытался показать, что кафе - это место, где можно погибнуть, сойти с ума или совершить преступление"... Во! А чего наш маньячок тогда в кафешке никого не грохнул? Вот бы стильно получилось!

- Дурак ты и не лечишься!

- Да, ладно тебе! - Митрошкин потянулся, хрустнув суставами. - Оценил я цитату, оценил! Веселым и жизнерадостным человеком был художник Винсент Ван Гог. Можно сказать, смотрящим на мир сквозь розовые очки. Пожалуй, только Гойя веселее.

А мне отчего-то второй раз за сегодняшний день вспомнилась Ленка Шишкина, застывшая перед киоском звукозаписи, и голос Анжелики Варум, тоскующий по художнику, который "рисует дождь" и служит неведомому "другому ангелу"...

Потом мы ещё немного посмотрели картины. Поговорили по поводу "Автопортрета с трубкой" и "Подсолнухов", свешивающихся из голубой вазы. Рассмотрели зловещие "Красные виноградники" с огромным лимонно-желтым солнцем и расходящимися от него концентрическими кругами.

- Солнце у него жуткое, - заметил Митрошкин, закрывая альбом. - Лучше уж, честное слово, когда он ночь рисует.

"Ван Гога следует объяснять с помощью огня", - тусклым и скучным голосом справочного-автоответчика процитировала я. - "Если символ Рембрандта - огонь, вытесняющий тьму, жертвенник, на котором можно разжечь теплый огонь добра, то огонь Ван Гога - ужасный, беспокойный, изнурительный. Он разрушает и сжигает. Он есть знак и жизни, и смерти одновременно".

- Вызубрила, - констатировал он без особого удивления. - Лучше бы роли с таким рвением учила... Ну, в общем, ладно. Главное, что теперь? Что мы, в связи со всем этим имеем? Какого-то психа, завернутого на Ван Гоге, который крошил людей согласно картине "Едоки картофеля" и зачем-то оставлял рядом с каждым трупом намеки на другие картины. Почему именно на эти? Что он хотел сказать просвещенному человечеству? Почему "Подсолнухи"? Почему, например, не "Вороны над хлебным полем"? А что? По-моему, здорово! Какую-нибудь булочку положить и ворону дохлую.

Прежде чем привести в пример название неиспользованного маньяком полотна, эрудированный Леха, естественно, подсмотрел в альбом и про дохлую ворону сымпровизировал уже на ходу.

- Остряк, - скорбно заметила я. - Очень смешно. И, главное, для пользы дела.

- Для пользы дела то, что он не по Глазунову фанатеет! А то задал бы в качестве точки отсчета, например, какую-нибудь "Вечную Россию", где народу - восемьсот миллионов человек - и все! Михайловск можно было бы спокойно эвакуировать.

Мы помолчали. Часы на кухне пробили девять. В электросети скакнуло напряжение, и обложка Юига с автопортретом зеленоглазого Винсента на обложке озарилась мертвенным, жутким светом.

- Ну что? Пошли? - я встала и вместо клетчатых лосин принялась натягивать черные шерстяные колготки. - В тонкостях будем разбираться потом, а сейчас...

- Куда пошли? - Митрошкин воззрился на меня с подозрением.

- На кудыкину гору!.. К Селиверстову твоему пошли, если не хочешь тащиться к дежурному в отделение милиции. Расскажем ему обо всем и...

- Женя! Девять часов вечера! И ещё учти, что Олег...

- Вот именно потому что Олег после того, что было утром, ясно дал понять, что считает меня шизофреничкой ненормальной.., - поверх колготок я надела ещё и теплые гетры. - Именно поэтому мы и пойдем сейчас к нему! Я не хочу никакой там мести или защиты чести и достоинства. Просто мной овладело неодолимое желание срочно помочь следствию.

- Ага! Кому-нибудь другому рассказывай! - Леха схватил со спинки стула мою замшевую юбку и спрятал её под подушку. - А то я тебя не знаю... Да ты просто изнываешь от желания ткнуть Олежку мордой! Как же, её обидели! Усомнились в её умственных способностях! Нового врага себе нашла... Ты, Жень, мозгом, пожалуйста, подумай. Причем головным, а не спинным! Что у нас пока есть? Одни сплошные догадки и допуски. Кисточку же мы в "Ночном кафе" так и не нашли? Не нашли! К тому же, все это может быть простым совпадением. В общем, давай спокойно посидим и во всем разберемся. А завтра с утра в нормальное, рабочее время, если тебе так приспичило, позвонишь этому своему Карташову.

- Нет не завтра, и не Карташову, а сегодня и Селиверстову.

- О, Господи! - для верности он оперся о подушку локтем. - Да почему ты такая чокнутая-то?! Может, люди уже спать легли? Может ужинают? Может кино смотрят?

- Такие как твой Селиверстов смотрят только про Чака Норриса. А Чак Норрис, слава Богу, до программы время закончился!

В общем, так мы препирались минут пятнадцать, и Митрошкин сдался только после того, как я клятвенно пообещала уйти немедленно, в одиночестве, без юбки и до ближайшего милицейского поста.

- Чокнутая! - ещё раз скорбно, но теперь уже убежденно сказал он, швырнул мне юбку и стал с усталым, горестным видом надевать поверх черной футболки серый, крупной вязки джемпер...

Олег Селиверстов жил в мрачной девятиэтажке со скрипучей дверью подъезда, вывернутыми на лестничных клетках лампочками и, к тому же, с неработающим лифтом. Так что до седьмого этажа мы тащились пешком.

- Женя, я прошу тебя: подумай! - бубнил мне в спину Митрошкин. - Куда ты рвешься, как ненормальная? Чего ты лично от него ждешь?.. Ну, хочешь я выйду на балкон и на весь микрорайон прокричу, какая ты умная и сообразительная?

- Не хочу! - отвечала я, переводя дыхание и снова перепрыгивая через ступеньку. - У меня нет мании величия, зато есть желание внести в эту историю ясность.

- С Шайдюком и его женой ты уже однажды такую ясность внесла!

- А ты, благородный рыцарь, теперь всю жизнь напоминать будешь?

Он угрюмо сопел и с досады попинывал на ходу железные перила, гудящие при этом на весь подъезд. Перед самой дверью, обитой черным кожзаменителем, Леха устало спросил:

- Ну, в общем, ты хорошенько подумала? Все решила, да? Ты находишься в здравом уме и твердой памяти и понимаешь, что в случае чего я тебя выгораживать не собираюсь?

- Да, - почти с вызовом ответила я и нажала на кнопку звонка. В прихожей разлился свистом и щелканьем электрический соловей, потом послышались громкие шаги.

"Рейнджер! Точно. Только он может так топать!" - промелькнуло у меня в голове, и я, естественно, оказалась права.

"Сейчас", - рявкнули за дверью, в замке повернулся ключ, на лестничную площадку упал золотой прямоугольник света и на пороге возник Олег Селиверстов собственной персоной. Даже дома он ходил в джинсах и клетчатой фланелевой рубахе. Правда, теперь рубаха была расстегнута и под ней виднелась черная майка, похожая на те, в которых обычно занимаются "качки" в спортзалах. Костюм "рейнджера" довершали резиновые пляжные шлепанцы и серебряный крестик, висящий на шелковом шнурке. В левой руке Селиверстов держал огромный бутерброд с сыром, кетчупом и колбасой. Из комнаты доносился звук работающего телевизора.

Нельзя сказать, чтобы наше появление хозяина обрадовало. Во всяком случае, поизучав мою физиономию с десяток секунд, на Леху он взглянул, как умирающий солдат на друга, предательски выстрелившего ему в спину.

- Что, опять? - в голосе его послышались едва ли не истерические нотки.

- Олег, ты извини, - Митрошкин смущенно опустил голову и пнул ногой косяк, - но у нас тут опять появились... новости. Так, наверное, правильнее будет сказать?

- Ну, проходите! - "рейнджер" неопределенно мотнул головой в сторону комнаты. А я со спокойной гордостью сообщила:

- Вообще-то, Леша просто пытается меня выгородить. Инициатива прихода сюда принадлежит мне: он упирался до последнего и не хотел никого беспокоить. Однако, я, на свой страх и риск, решила отвлечь вас от домашних забот и сообщить некоторые интересные детали. А там уж поступайте, как считаете нужным.