Ночью все волки серы

Я начал вспоминать. В 1942 году мне было двадцать, и я переживал свои первые любовные приключения. Одна история закончилась, а другая — только началась. Так жизнь протягивает сквозь нас свои нити и шьет свой узор, незримый, но неумолимый.

— А ты давно… — Он не закончил вопроса.

Я сделал глоток из рюмки и неловко усмехнулся.

— Полгода назад, в Ставангере.

Он заглянул в рюмку, потом бросил взгляд на меня, и я заметил привычный лукавый блеск в его глазах.

— Значит, у нас обоих последние любовные приключения имели место в фюльке Ругаланн [7], — потом, помолчав, добавил, как бы продолжая свою мысль: — Да, а Берген — холодный, неприютный город.

— Не более неприютный, чем большинство других городов, — сказал я. — Но в родном городе чувствуешь себя особенно одиноким, потому что от него этого не ожидаешь.

Ялмар Нюмарк поднялся и зажег бра. Комната наполнилась золотистым рассеянным светом. За окном упрямыми потоками струились сумерки. А в комнате сидели двое мужчин, одному — за семьдесят, другому — около сорока. На столе — бутылка и две рюмки, разговор об одиночестве.

Мы молча выпили.

Я спросил:

— Ты ведь собирался рассказать мне о «Павлине», не так ли?

Он вновь посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Ты помнишь их рекламные картинки в газетах: павлин, распустивший хвост. Один такой огромный павлин так и светился на стене дома, когда едешь по шоссе в сторону Фьесангервеена.

Я покачал головой.

Ялмар направился в соседнюю комнату. Когда вернулся, в его руках была длинная коричневая картонная коробка, перевязанная бечевкой. Поставил коробку на пол. Она глухо ударилась о половик.

— Вот здесь все материалы, касающиеся «Павлина», — пояснил он.

Снова присел к столу, наполнил рюмки.

— Увесистая штука, — сказал я. — Ну и что там внутри?

Он раскрыл перочинный ножик и разрезал бечевку. Снял крышку и вытащил кипу бумаг. Это были газетные вырезки, материалы дела и заключения экспертов. Одна газетная вырезка лежала сверху, судя по всему, она относилась к 50-м годам. Различные рекламные сюжеты тогда еще не заполняли целые газетные страницы. И хотя перед нами был заголовок с первой полосы, в нем содержалось достаточно информации. Заголовок гласил: «Пятнадцать человек погибло при пожаре от взрыва». Далее мелким шрифтом было набрано: «Вчера сгорела фабрика красителей «Павлин» на Фьесангервеен». Из сообщения следовало, что люди, живущие неподалеку, слышали в 14.25 сильный взрыв, и когда в 14.35 подъехала пожарная команда, вся фабрика уже была охвачена пламенем. Больше всего пострадали производственные помещения, все пятнадцать погибших находились именно там. Меньше всего — административное крыло. Чтобы спасти случайно оставшихся в живых, были проведены спасательные операции в полном объеме. Опубликованные фотографии запечатлели драматические события — среди пенистых струй пожарные помогают раненым выбраться из охваченного пламенем здания.

Другая вырезка: на фоне черного пепелища запечатлены две женщины, одна молодая с черными зачесанными назад волосами, другая — постарше, в роговых очках, ее губы напоминали совиный клюв, а волосы — цветочный венчик. Подпись гласила: «Оставшиеся целыми и невредимыми служащая конторы Элисе Блом и секретарь Алвхильд Педерсен перед сгоревшим зданием фабрики». Под фотографиями помещались интервью. Все были единодушны в том, что взрыв произошел совершенно неожиданно, но словам фрекен Педерсен, как «удар молнии». Владелец фабрики, он же ее управляющий, Хагбарт Хеллебюст в это время находился в Осло, он не мог сказать ничего, кроме того, что глубоко потрясен случившимся и выражает самое искреннее соболезнование семьям погибших. В опубликованном далее репортаже говорилось, что многие конторские служащие действовали как настоящие герои, пока не приехали пожарные, и, если бы не они, жертв было бы гораздо больше. Начальник пожарной команды заявил, что причину взрыва пока указать невозможно.

Я продолжал просматривать материалы. Почти все газеты сообщали одно и то же. Выводы технической экспертизы были весьма убедительны, но в них содержалось столько специальной терминологии, что разобраться при беглом чтении было очень трудно.

Я взглянул на Ялмара Нюмарка. Он походил на человека, демонстрирующего уникальную коллекцию старых фотографий.

— Причину пожара установили? — спросил я.

Он кивнул:

— Нашли трещину в одном из резервуаров. Газ, который просачивался оттуда, был взрывоопасен, и вполне хватило бы искры от электрооборудования, чтобы произошел взрыв. К такому выводу пришла комиссия.

— Понятно. А на самом деле?

Он глядел на меня, как бы размышляя, сколь откровенен он может быть со мной.

— Вероятно, существует какое-то другое объяснение, раз вы собрали весь этот материал? — продолжал я.

Он кивнул.

 — Странное это дело, Веум. Ты знаешь, я начал работать в уголовной полиции в 1945 году, и мне довелось участвовать в раскрытии многих преступлений — от обычных квартирных краж со взломом и до убийств, изнасилований и надругательств над детьми, — лицо его помрачнело. — Чего я только не насмотрелся. Работа полицейского всегда связана с теневыми сторонами жизни. Когда по двенадцать часов в сутки, если считать и сверхурочную работу, ежедневно копаешься в человеческих несчастьях, то чувства постепенно притупляются. Я видел женщин, которых избивали каждый божий день на протяжении тридцати лет, грудных детей, убитых ударом головы о стенку, отвратительных вертихвосток, много лет обманывавших своих покладистых мужей, чье терпение, однако, в один прекрасный день лопалось, и дело кончалось тем, что подобную дамочку находили на полу с ножом в сердце. Видел спившихся толстух, попавшихся на краже пива прямо с грузовиков. Устрашающих габаритов проституток, обирающих соломенных вдовцов: один сеанс — и нет недельного заработка. Полный комплект, Веум. Изнасилованные шестнадцатилетние девушки, которые, прорыдав всю ночь напролет, уже никогда, наверное, не захотят иметь дело с мужчиной. Четырнадцатилетний угонщик, который, налетев на телеграфный столб, так и остался сидеть за рулем, зажатый обломками. Но из всех дел, что мне довелось вести, самое страшное — пожар на «Павлине».

— Но почему?

— Потому что мы так и не докопались до истины, и я знаю это. А для полицейского нет ничего хуже нераскрытых дел.

— Но…

— И потому, — прервал он меня, — что правила игры здесь проявились слишком уж откровенно. В Йерене, к примеру, арестовали какого-то несчастного пьяницу, осудили на полгода, а Хагбарт Хеллебюст от правосудия ускользнул.

— Владелец фабрики?

— Именно.

— Но он был в отъезде в Осло, когда произошел взрыв.

— Правильно, но если кто виновен в случившемся, так это он.

— Откуда ты это знаешь?

Он устало посмотрел на меня.

— Если бы я это знал, у меня в доме не было бы этой картонной коробки и Хагбарт Хеллебюст не был бы там, где он сейчас. В том-то и самое ужасное, что нет доказательств.

— Где же находится Хагбарт Хеллебюст сейчас?

— А тебе говорит что-нибудь это имя?

Я стал размышлять:

— Что-то брезжит вдали, но где точно — не могу сказать.

— Наверное, сочетание Хагбарт Хелле кажется тебе более знакомым?

— Конечно, — кивнул я.

Ялмар Нюмарк вновь наполнил рюмки и замер с бутылкой в руках.

— Что ты о нем знаешь?

Я продолжал неуверенно:

— Немного. Что он уехал из страны в самом начале 50-х годов, обосновался где-то на побережье Карибского моря, знаю, что он владеет постоянно растущим флотом, его суда плавают то под тем, то под другим выгодным ему в данный момент флагом. Он один из тех судовладельцев, который никогда не проявил даже искры национального чувства, для которого главное богатство и процветание. Но я, собственно, его, плохо себе представляю. Я имею в виду как человека. По-моему, он в каком-то смысле — темная личность.

— Темная личность — очень подходящее для него слово, — Ялмар Нюмарк возбужденно взмахнул бутылкой, и я испугался, как бы он не вздумал стучать ею по столу, как обычно делал это свернутой газетой. — Последняя его фотография относится к 1954 году, сейчас, когда он приезжает, то старается держаться в тени.