Миллионы Стрэттон-парка

Дом находился в полном моем владении, был закончен и мог быть выставлен на продажу, пора было получить какие-нибудь деньги. Половина моего рабочего капитала лежала зацементированной в стенах этого дома.

– Мальчикам нужна более устроенная жизнь, – заявила Аманда, не привыкшая оставлять свои аргументы при себе.

– Да.

– Несправедливо перетаскивать их из школы в школу.

– Конечно.

– Они переживают, что придется отсюда уезжать.

– Скажи им, чтобы не переживали.

– Не верю! Неужели мы можем себе это позволить? Я помню, ты говорил, что не можем. Как насчет особняка под Оксфордом с деревом, растущим в гостиной?

– Если повезет, на этой неделе получу разрешение на проектирование.

– Но мы туда не поедем, так?

Несмотря на мои заверения, она забеспокоилась еще сильнее.

– Я перееду туда, – сказал я. – А вы с мальчиками останетесь здесь, сколько будет угодно вашей душе. Я буду приезжать.

– Ты обещаешь!

– Да.

– Конец грязи? Конец беспорядку! Никакой больше парусины вместо крыши и никакой цементной пыли в корнфлексе?

– Нет.

– Что повлияло на твое решение?

«Механика решения, – подумал я, – полна загадок». Я мог бы сказать, что так решил, так как пора осесть на каком-то одном месте ради детей, ведь старшие подошли к возрасту, когда им предстоят экзамены и нельзя менять учителей. Я мог бы сказать, что этот район, благодатная сельская местность на границе Суррея и Сассекса, имеет здоровый климат, такой другой в наши дни не сыщешь. Каждый из этих доводов стал бы вполне достаточным, чтобы мое решение выглядело исключительно логичным.

Но я прекрасно знал и уже отмечал про себя, что решающим обстоятельством послужил дуб. Он непреодолимо притягивал меня, городского мальчишку, выросшего на шумных лондонских улицах с бесконечными потоками автомашин, среди каменного пейзажа.

Впервые я увидел этот дуб за год до этого, налившимся весенним соком и готовым опушиться молодой листвой. Зрелые, безупречные в своей красоте ветви манили к себе, и я, не задумываясь, забрался на них и не испытывал никакого смущения от того, что вел себя как мальчишка, устроившись там как дома и разглядывая с его высоты амбар, который не разрешили сносить сидящему на мели землевладельцу. Исторический амбар! Местная достопримечательность!

«Какая ерунда, – думал я, слезая с дерева и входя в развалины через зияющую дыру, служившую дверью. – Преклонение перед историей доходит до абсурда».

Часть верха крыши полностью отсутствовала. Бревна западной стены пьяно развалились в стороны под самыми невероятными углами, стягивавшие их опоры давным-давно рассыпались в прах. Посреди потрескавшегося цементного пола, в зарослях разросшегося сорняка ржавел заброшенный трактор-инвалид вместе с кучей какого-то другого металлического мусора. Атмосферу запустения дополнял сквозняк, от которого становилось холодно и неуютно.

Я сразу же увидел, что можно построить из этой музейной рухляди, как будто был знаком с ней давно и все распланировал заранее. Это будет дом для детей. Необязательно для моих собственных, а для детей вообще. Для ребенка, каким был я. Дом с множеством комнат, с сюрпризами, с местами, где можно прятаться.

Мальчикам дом поначалу страшно не понравился, а Аманда, бывшая на последних месяцах беременности, ударилась в слезы, но местное начальство было расположено помочь мне, и землевладелец продал мне амбар вместе с акром земли, на которой он стоял, и сам не мог поверить, как ему улыбнулось такое счастье.

Я пригласил специалиста осмотреть дуб. Он сказал, что это исключительный старый экземпляр. Триста лет, по самой скромной оценке. «Он переживет всех нас», – сказал он. Вечная сила дерева, казалось, внушала мне покой. А когда каждый из сыновей узнал, что станет хозяином собственной отдельной комнаты, то все возражения рассеялись как дым.

Аманда повторила:

– Что повлияло на твое решение?

Я ответил:

– Дуб.

– Что?

– Здравый смысл, – поправился я, и это ее удовлетворило.

В среду я получил два важных письма. В первом, от Оксфордского районного совета, содержался отказ принять мое предложение касательно получения разрешения на реставрационные работы в особняке с растущей в гостиной березой. Я позвонил поинтересоваться, почему мне отказано, ведь мое третье предложение, казалось, устроило всех и получило официальное одобрение. Теперь они пришли к заключению, сказал мне не терпящий возражений голос, что особняк следует восстанавливать как одно жилище, а не делить его на два или четыре дома поменьше, как предлагал я. Может быть, я захочу представить пересмотренный проект. К сожалению, нет, я этого делать не буду, сказал я. Забудьте об этом. Я позвонил хозяину особняка и сказал, что больше не являюсь потенциальным покупателем, что привело его в неописуемую ярость, что и следовало ожидать, но разрешение на проектирование было первым условием покупки.

Вздохнув, я повесил трубку и выкинул труд трех месяцев в мусорный ящик. А если точнее и буквальнее, то швырнул обратно в ящик моего письменного стола.

Второе письмо было от адвоката, представляющего семейство Стрэттонов. Меня приглашали на чрезвычайное собрание держателей акций Стрэттон-Парка, которое должно было состояться на следующей неделе.

Я позвонил адвокату.

– Меня ждут? – поинтересовался я.

– Ничего не могу сказать, мистер Моррис. Но, поскольку вы акционер, они должны были уведомить вас о собрании.

– Ну, и что вы думаете по этому поводу?

– Решение принимает только сам акционер, значит, это на ваше усмотрение, мистер Моррис.

Голос звучал очень осторожно и ни к чему не обязывающе, мол, ничем помочь не могу.

Я спросил, имеют ли мои акции право голоса.

– Да, имеют. Каждая акция имеет один голос.

В пятницу я объехал все школы, так как заканчивалась четверть, и забрал мальчиков на пасхальные каникулы: Кристофера, Тоби, Эдуарда, Элана и Нила.

Все они хотели знать одно и то же: что я запланировал для них на каникулы?

– Завтра, – спокойно объявил я, – мы идем смотреть на гонки.

– Автомобильные? – с надеждой спросил Кристофер.

– Конские.

Всеобщее разочарование.

– А на следующей неделе… на поиск развалин.

Гробовое молчание продолжалось всю дорогу до дома.

– Если я не найду еще одной замечательной развалины, нам придется продать этот дом, – подвел я черту, останавливаясь у дверей своего замечательного амбара. – Выбирайте.

Эти слова протрезвили их.

– Почему ты не можешь найти себе настоящей работы? – Я воспринял эту реплику как неохотное одобрение предложенной программы. Я всегда объяснял им, откуда берутся деньги на еду и одежду, велосипеды и тому подобное, и поскольку они не могли пожаловаться на существенные стеснения, то бесконечно верили в развалины и без всякой подсказки с моей стороны всегда немедленно сообщали о любой находке.

Получив отрицательный ответ относительно особняка, я просмотрел пачку ответов на рекламу, которую поместил в «Спектейторе» три месяца назад: «Требуется нежилое здание. Любое, от замка до коровника».

Я навел справки о нескольких интересных предложениях, чтобы увериться, что они все еще имеют силу. Так как, благодаря недавнему падению цен на недвижимость, все они, по-видимому, сохранились, я и пообещал их осмотреть и сделал соответствующий список.

Я даже вряд ли признавался самому себе, что нежилые здания, маячившие где-то на окраинах моего сознания, – это трибуны Стрэттон-Парка. Один только я знал, какой у меня долг третьему барону.

ГЛАВА 2

Над Стрэттон-Парком, где должны были состояться состязания по стипль-чезу, лил дождь, но мои пятеро старших сыновей – от четырнадцатилетнего Кристофера до семилетнего Нила – роптали не столько по поводу погоды, сколько по поводу того, что по случаю воскресенья пришлось облачиться в чистенькую скромную одежду. Тоби, двенадцати лет, восседавший тогда на красном велосипеде, попробовал вообще уклониться от поездки, но Аманда твердой рукой запихнула его в мини-автобус со всеми остальными. На дорогу она снабдила нас кока-колой и булочками с ветчиной и омлетом – с ними мы расправились, как только встали на стоянку у ипподрома.