Миллионы Стрэттон-парка

– Еще не решил.

– Очень хочу надеяться, что приедете. Хочу сказать, что в их споре очень важно, чтобы прозвучало мнение со стороны, понимаете? Все они слишком пристрастны.

– Они не захотят видеть меня там.

– Тем более. Вот вам и причина, чтобы пойти.

Я в этом сильно сомневался, но спорить не стал. Поднявшись, я отправился на поиски детей. Они «помогали» лакеям укладывать жокейские седла и другое снаряжение в большие бельевые корзины и жевали фруктовый пирог.

Мне сказали, что с ними не было никаких проблем, и я понадеялся, что могу этому поверить. Я поблагодарил всех. Поблагодарил Роджера. «Голосуйте вашими акциями», – явно волнуясь, сказал он мне. Поблагодарил Дженкинса. «Очень воспитанные детишки, – любезно сказал он. – Приводите их опять».

– Мы всем говорили «сэр», – сообщил мне Нил, когда мы отошли.

– Мы называли Дженкинса «сэр», – сказал Элан. – Он дал нам пирог.

Мы добрались до мини-автобуса и залезли в него, ребята похвастались автографами жокеев на своих афишках. Было похоже, они не так уж плохо провели время в раздевалке.

– Этот человек был мертвым? – спросил Тоби, заговорив о том, что больше всего занимало его голову.

– Боюсь, что да.

– Я так и думал. Я еще никогда не видел мертвецов.

– Ты видел собак, – заметил Элан.

– Это не одно и то же, чудак человек.

Кристофер спросил:

– Что имел в виду полковник, когда сказал, чтобы ты голосовал своими акциями?

– А?

– Он сказал: «Голосуйте вашими акциями». Похоже, он был очень огорчен, правда?

– Ну, – сказал я. – А вы знаете, что такое акции?

Никто не знал.

– Скажем, перед вами шахматная доска, – начал я, – на ней будет шестьдесят четыре квадрата. О'кей? Скажем, каждый квадрат вы назовете акцией. Получится шестьдесят четыре акции.

Юные лица подсказывали мне, что я не сумел объяснить.

– О'кей, – сказал я, – скажем, у нас пол, выложенный плитками.

Они сразу закивали. Дети строителя, они все знали про плитки.

– Скажем, вы кладете десять плиток вдоль и десять поперек, получается квадрат.

– Сто плиток, – кивнул Кристофер.

– Совершенно верно. А теперь назовите каждую плитку акцией, сотой частью всего квадрата. Сто акций. О'кей?

Они закивали. Я остановился.

– Скажем, часть плиток принадлежит мне, вы можете проголосовать, чтобы ваши плитки были синими… или красными… какими вам захочется.

– А на сколько акций можешь голосовать ты!

– Восемь.

– Ты мог бы иметь восемь синих плиток? А как насчет других?

– Все другие принадлежат другим людям. Они могут выбирать любой цвет, какой им только захочется, для плиток, которые им принадлежат.

– Получится полная неразбериха, – вставил Эдуард. – Никак не заставишь всех согласиться иметь один и тот же цвет.

– Ты абсолютно прав, – улыбнулся я.

– Но ведь ты имел в виду вовсе не плитки, правда? – произнес Кристофер.

– Нет, – сказал я и выдержал паузу. Наконец они все превратились в слух. – Скажем, этот ипподром составляет сто плит. Сто квадратиков. Сто акций. У меня восемь акций ипподрома. У других людей девяносто две.

Кристофер пожал плечами.

– Ну, тогда это совсем мало. Восемь даже не один ряд.

Нил сказал:

– Если бы ипподром был поделен на сто квадратов, то папины восемь квадратиков могли бы оказаться теми, на которых стоят трибуны!

– Голова! – сказал Тоби.

ГЛАВА 3

Почему я пошел?

Сам не знаю. Сомневаюсь, существует ли такая вещь, как абсолютно свободный выбор, потому что предпочтения уходят корнями в личность каждого индивида. Я выбираю то, что выбираю, потому что я то, что я есть, что-то в этом роде.

Я решил пойти по достойным порицания причинам, меня манил соблазн получить, не вкладывая труда, определенную выгоду. Потом во мне взыграло тщеславие при мысли, что смогу вопреки всему приручить дракона и миром покончить с враждой, раздирающей Стрэттонов, как того хотели Роджер с Оливером. Алчность и гордыня… мощные стимулы, маскирующиеся под разумный расчет и благородный альтруизм.

Я пренебрег благоразумным советом моей матери никогда не иметь дела с этой семьей, и бездумно подверг своих детей смертельной опасности, и своим присутствием навсегда изменил внутренние противоречия и систему противовесов в клане Стрэттонов.

Разве что все это вовсе не казалось таким роковым в день собрания акционеров.

Оно состоялось днем в среду, на третий день охоты за развалинами. В понедельник мы с пятерыми ребятами выехали из дома на большом автобусе, который в прошлом служил нам передвижным домом, в то время, когда находившиеся в процессе восстановления руины были еще по-настоящему не пригодными к жилью.

У этого автобуса были свои преимущества и достоинства: в нем могли спать восемь человек, функционировала душевая, имелся камбуз, диванчики и телевизор. У строителей яхт я научился выкраивать столько свободного пространства, что умудрился втиснуть в автобус целое домашнее хозяйство. Правда, уединения в нем найти было просто невозможно, своего постоянного места тоже, и, по мере того как мальчики вырастали, они начинали испытывать все больше и больше неудобства от того, что их домашним адресом был автобус.

Но, так или иначе, в понедельник они весело забрались в машину, потому что я обещал им настоящие каникулы во второй половине дня, если каждое утро смогу побывать на каких-нибудь развалинах, и в самом деле я с помощью карты и разработанного мною расписания наметил целый ряд дел, которые привлекали их больше всего. В понедельник мы провели послеобеденное время, катаясь по Темзе на лодке. Во вторник они всласть покатали шары в боулинге, а в среду жене Роджера Гарднера было обещано расчистить гараж от завала ненужных вещей, что им особенно пришлось по вкусу.

Я оставил автобус у дома Гарднера и пошел с Роджером к трибунам.

– Я на собрание не приглашен, – сказал он, как будто бы даже с радостью, – но проведу вас до дверей.

Мы с ним поднялись по лестнице, повернули за угол-другой и через дверь с надписью «Посторонним вход запрещен» проникли в устланный коврами мир, совсем не похожий на скучную обстановку общественных мест. Молча указав на обшитые красным деревом полированные двойные двери, он ободряюще подтолкнул меня в плечо, как старый дядюшка-солдат, благословляющий новобранца в его первый бой.

Уже сожалея о том, что меня занесло туда, я открыл одну из дверей и вошел.

Я отправился на собрание, одевшись по-деловому (серые брюки, белая рубашка, галстук, темно-синий блейзер), чтобы не выглядеть белой вороной среди придерживающихся условностей членов собрания. Я был нормально, аккуратно подстрижен, как никогда, выбрит, под ногтями ни капельки грязи. Во мне никак нельзя было бы угадать большого, пропитанного пылью работягу со строительной площадки.

Присутствующие на собрании люди постарше возрастом все как один были в костюмах. Те, кто помоложе, моего возраста и меньше, не утрудили себя такой формальностью. Я с удовлетворением подумал, что попал в точку.

Несмотря на то, что я прибыл точно во время, указанное в письме адвоката, можно было подумать, что Стрэттоны перевели часы вперед. Весь клан сидел вокруг внушительных размеров стола эдвардианского стиля, стулья, на которых они размещались, были намного моложе, где-то тридцатых годов двадцатого века, как и сами трибуны ипподрома.

Единственным человеком, которого я знал в лицо, была Ребекка, жокей, одевшаяся на этот раз в брюки, мужского покроя пиджак, на шее у нее были тяжелые золотые цепочки. Сидевшего во главе стола человека, седовласого, дородного и с властным выражением лица, я счел Конрадом, четвертым и новоиспеченным бароном.

Когда я вошел, он повернул ко мне голову. Они, конечно, все повернулись в мою сторону. Пять мужчин, три женщины.

– Боюсь, вы не туда попали, – подчеркнуто вежливо остановил меня Конрад. – Это закрытое собрание.

– Здесь собираются акционеры, стрэттоновские акционеры? – миролюбиво спросил я.