Чужая осень (сборник)

Государство на меня деньги истратило? Так оно потом всю жизнь на моей зарплате экономить будет. Да и зачем по специальности трудиться, неполноценной прослойкой себя чувствовать?

Культ личности развенчали? И тут же другие создали, хотя, впрочем, какой там культ личности, нет его, культ кресла — это вернее. Кресел много, и каждое личностью быть хочет.

Больницы бесплатные? В них так лечат, что еще страждущим должны доплачивать: все на уровне мировых стандартов начала века — и диагностика, и методы. Как ты, дедушка, пропагандировал: «Догнать и перегнать?» Не нужно догонять, нам бы вровень бежать, плечо в плечо, чтоб не видно было, что с голым задом бежим. Поэтому у них — гниет, у нас — воняет. Да и не зря поэт высказался о самом главном: мол, постигает всегда бескровие все, что создано на крови.

А может я в душе философ, ведь во все века они рассуждали о неустроенности мира, пытались найти пути его совершенствования. Но ничего путного у этих спиноз не получилось. Да нет, не философ я, а скорее всего, просто передовой человек своего времени. Передовые люди на протяжении истории человечества тем и занимались, что выступали против порядка, существующего на родной земле. Но вслух я высказываться не собираюсь, заканчивать как остальные передовые личности мне не улыбается. Еще окрестят инакомыслящим, не дай Бог. Сразу откроется светлый путь в психушку. У нас ведь все думают одинаково и, следовательно, правильно.

Семь лампочек включаю одновременно: забыл, какая из них принадлежит деду, пусть никому не будет обидно. С такой иллюминацией особенно приятно читать свеженаписанный плакат, висящий над унитазом:

Стараюсь от всей души выполнить это пожелание, а затем прохожу на кухню, откуда доносится голос одной из соседок деда, имитирующей арию Чио-чио-сан.

— Марья Александровна, — обращаюсь к женщине в таком цветастом платье, что, будь я пчелой, тут же бросился бы добывать нектар, — такое дело, уезжаю, вы за дедом проследите, пожалуйста. Я ведь только вам доверяю, такую вторую отзывчивую женщину вряд ли найдешь…

— Ну что вы, — расплывается в золотозубой улыбке девушка бальзаковского возраста…

— Кефирчика, арбузик, газетки свежие, комнатку приберите, по-соседски, — теперь уже улыбаюсь я, засовывая в карман замусоленного передника двадцатипятирублевку. — Кому, как не женщине знать, что нужно одинокому мужчине даже в его возрасте — внимание и немного заботы.

— Не волнуйтесь, все будет в полном порядке, — успокаивает меня Мария Александровна.

Откровенно говоря, волноваться за деда не приходится — у него очень отзывчивые соседи, которым со временем достанется эта комната, где сейчас сидит отягощенный моими противоречивыми суждениями старик, проклятый на одиночество собственным сыном.

4

Колеса машины уверенно наматывали на себя километры дороги: когда сижу за рулем, время будто бы останавливается, растворяется в несуетном движении жизни. Я люблю свою машину. Не той сумасшедшей любовью, которой дышат некоторые автовладельцы, годами копившие деньги, отказывавшие себе во всем необходимом, разминувшиеся со многими радостями жизни, чтобы, наконец-то, стать счастливыми обладателями условного табуна лошадей, спрятавшихся под капотом. Они любят машину за то, что она v них есть, позволяет выделиться, скользнуть небрежным взглядом по лицам спешащих в сутолоке будней людей; лишний раз не выгонят ее из утепленного гаража на мороз, даже не подозревая, что не автомобиль принадлежит им, а наоборот, и тратят на нее свободную копейку, как на полнокровного члена семьи, ничего не требуя взамен от этого лакированного чуда, за которым толпились в очереди не один год. А мой боевой конек обязан отработать деньги и заботу, затраченные на него, как тягловая лошадь, оправдывающая каждую крупинку съеденного овса. Иначе ездил бы на такси — дешевле стоит. Тем более что это когда-то машина была не роскошью, а средством передвижения. Зато сегодня она именуется в официальных документах источником повышенной опасности. И, как это ни странно, с годами очереди за этим источником не редеют, а запчасти к ним продолжают служить в качестве одного из примеров нашего многоликого и неувядающего дефицита. Правда, за то время, что боевой конек служит мне, бензин успел подорожать всего на четыреста процентов, поэтому я с нескрываемым любопытством изредка слушаю комментарии журналистов-международников об энергетическом кризисе в странах капитала.

Стрелка спидометра, замершая на цифре 60, чуть дрогнула и медленно поползла вниз. Я свернул в переулок, резво поросший буйной зеленью, щедро припорошенной серым налетом пыли, и медленно подъехал к свежевыкрашенным воротам дачи Игоря Шелеста. Машину пришлось впритирку ставить к каменному забору, щедро украшенному вверху колючей проволокой и застывшими в цементе бутылочными осколками: дорога узкая, а судя по следам протекторов самосвалы на ней редкими гостями не были; вряд ли даже ЦСУ способно подсчитать, сколько грузовиков переправили «левые» стройматериалы только в район дачного кооператива «Радужный».

По дорожке, усыпанной гравием, меня сопровождает почетный эскорт: несколько кошек и облезлый цуцик, бывший, по всей вероятности, когда-то болонкой. У Игоря на даче постоянно филиал зоопарка, где он и директором, и смотрителем, и главным кормителем разномастной оравы четвероногих друзей человека. Шелест живет здесь до зимних холодов, соседи разъезжаются, у многих из них, не в пример нам, есть дети. А в чем откажешь своему ребенку? Дети живые игрушки любят больше механических, а заканчивается дачный сезон — куда их девать, не домой же везти. И остается вся эта живность на покинутых дачах, постепенно уходя от бескормицы, безошибочно находя среди опустевших участков запах человеческого обитания. К зиме у Игоря забот прибавляется: нужно девать куда-то эту мяукающе-лаюшую ораву. И тут начинается ежегодная комедия: Шелест терроризирует всех знакомых, предлагая животных; причем на ходу придумывает им такие родословные, что услышь его доги королевских кровей, от зависти бы поздыхали. И каким-то образом пристраивает всех до единого, вот что удивительно. Как-то и меня чуть не подбил на такую авантюру, притащив вальяжного кота со злым начальственным взглядом в желтых глазах. Вообще-то из всех видов домашних животных я признаю только тараканов, но почему-то сперва захотел оставить эту животину — все же не один — несмотря на то, что он нагло стянул со стола на пол почти целого цыпленка и мгновенно разделался с ним. Потом подумал, что с таким аппетитом при моих длительных отлучках кошак долго не протянет, и отказался от этой затеи. Отказался, несмотря на то, что Шелест доказывал: коты с такой мастью приносят исключительно счастье, вдобавок на последнем кошачьем конкурсе эта тварь заняла почти призовое место. Кот уже удобно залег на пуфике у телевизора, но в конце концов Шелесту пришлось потревожить его покой, и ушел мой приятель, унося это отяжелевшее сокровище, чтобы всучить его Вадику Бойко.

Только у Вадика кот долго не протянул. К неудовольствию животного и явно без его согласия, Бойко, от нечего делать, стал готовить кота к космическим полетам. При этом центрифугу заменила обычная авоська, и за вечер полосатый кандидат в космонавты, как минимум, совершал до двухсот витков. Таким образом Вадик решал одновременно три задачи: занимался физзарядкой, удовлетворял свои полусадистские наклонности и готовил кота к неземным перегрузкам, которых он в конце концов не выдержал.

Все бы было ничего, однако на свою беду, Вадик стал пространно распространяться об эксперименте над животным и завершилось это тем, что сердобольный кошколюб Шелест прибыл к нему для выяснения отношений. Последующие события развернулись так, что Бойко был вынужден в течение недели не снимать с носа очки с темными стеклами, которые придавали его лицу весьма благообразный вид.