Язык ада.

Анна мне рассказала, что была замужем за канадским инженером, что в течение последних лет сменила шесть стран — искала место, где могла бы остаться, но пока не нашла.

— Иногда я иду по улице какого-нибудь города и представляю, что увижу окно, а через него — комнату, и мне что-то подсказывает: вот это место. Ничего особенного, но мне как бы дается сигнал. Откуда-то издалека.

На кровати лежал пустой чемодан, одежда уже была разложена по полкам в шкафу. Анна, как и всякая женщина, не могла избежать чисто женской привычки придавать гостиничному номеру видимость уютного дома.

— Я не знала, что ты приедешь, — сказала она. — Я чуть было не отменила поездку. Время от времени до меня доходили новости почти обо всех. Но о тебе — нет. Ты — человек-невидимка.

Она спросила, чем я занимался в последние годы. Я перечислил свои переводы, места работы, некоторые подробности своего брака. Но в нашей беседе не было искренности и подлинного, настоящего взаимопонимания людей, которые давно и хорошо знают друг друга; это был просто спокойный разговор двух малознакомых лиц. Мы обменивались словами с нарастающим раздражением. Было много всего, о чем я хотел ей сказать, но не сказал ничего.

Анна пошла в ванную комнату и включила фен. Она что-то сказала мне; шум заглушал и ее, и мои слова и спасал нас от ставшей ненужной беседы.

— Подожду тебя внизу, — крикнул я; она кивнула мне: да. Как только я вышел из комнаты, она выключила фен.

В баре я сел за столик, занятый двумя уругвайскими переводчиками. С тем, который постарше, Васкесом, мы встречались в различных издательствах, второго — молодого и одетого с неуместной официальностью — я не знал. Васкес переводил детективы для издательства «Rastros у Cabalto». Молодой слушал Васкеса с тем почтением, которого заслуживает лишь тот, кто умеет вспоминать о прошедших событиях с долей юмора и расцвечивать эти воспоминания анекдотическими подробностями.

— Я как раз рассказывал коллеге, что однажды потерял оригинал гангстерского рассказика «Ящерица в ночи». Забыл его на скамейке на ипподроме. Вы мне поверите, если я скажу, что никогда не ходил играть, а только смотреть на лошадей?

Молодой человек, его звали Ислас, улыбнулся.

— Я позвонил издателю, он мне сказал, что у него нет копии и что перевод ему нужен через два дня. Какой рисунок был на обложке, спросил я. Мужчина в маске вонзает кинжал в грудь бомжихи. Говорится ли в аннотации, где происходит действие? В Нью-Йорке. Я всю ночь просидел над переводом потерянной книжки. «Ящерица» получилась весьма неплохо — выдержала три издания.

Он рассказал еще несколько совершенно анекдотических историй — о своей работе на подпольные издательства, об аферах при приобретении авторских прав за границей, об ошибках некоего переводчика, которые впоследствии нарекли признаками гениальности автора, но я, хотя и смеялся от души, все равно не мог уделить ему того внимания, которого он заслуживал. Когда все твои мысли заняты женщиной, ты уже не обращаешь внимания на остальных.

— Бласт, что происходит? Чем ты так озабочен? Мы приехали сюда отдыхать, а не страдать.

— Голова болит, — солгал я.

— Это невроз переводчика. Девяносто процентов переводчиков страдают от жутких мигреней, — обратился Васкес к молодому. — Де Бласт переводит с русского. И с французского тоже, но это — никакая не заслуга: переводчиков французского — как песку морского.

— А как получилось, что вы выучили русский? — спросил Ислас.

Васкес ответил вместо меня, напустив на себя при этом заговорщицкий вид, вроде как он говорит по большому секрету.

— Когда ему было пятнадцать, ему приснились страницы из книг, написанные на неизвестном языке. Потом он узнал, что это была кириллица, и принялся изучать русский. Но он так и не смог узнать, о чем говорилось в тех книгах, потому что перестал видеть сны.

Ислас недоверчиво улыбнулся, не зная, верить или нет.

— Де Бласт — серьезный переводчик, когда он работает, он запирается в доме один на один с компьютером. Он — совсем не такой, как я, который спокойно себе переводит в баре, выпивая и закусывая. Раньше я брал с собой в бар пишущую машинку, бар был у меня рядом с домом, в центре, и я просиживал там часами. Хозяину не нравился шум, но он не решался выставить меня за дверь, потому что я уже был местной достопримечательностью, нечто вроде живого размера стиха. Однажды я понял, что люди вокруг ведут себя странно, как статисты на съемках, стремящиеся попасть в камеру. Хозяин признался мне, что он рассказывал своим клиентам, будто я писатель, пишу романы — обо всем, что происходит вокруг. Так что все они стремились со мной познакомиться, и, так сказать, обогатить меня подробностями, и разговаривали со мной с таким богатством словаря, какой бывает только у персонажей плохих романов.

Ко мне подошел Кун и попросил уделить ему пару минут.

Мы вышли из бара.

— Ты должен меня спасти. У Наума проблемы с рейсом, и он прилетит только завтра. На сегодня я остаюсь без докладчиков.

— А Валнер?

— Он занят работой в одной из комиссий. Кроме того, я не хочу открывать конгресс его выступлением.

— Я не готов, я всегда все оставляю на самый последний момент. А остальные?

— Я с ними едва знаком. А с тобой мы друзья. У тебя я могу попросить об одолжении.

Бледное лицо Куна пробудило во мне сострадание. Я безответственно согласился. Я поднялся в свой номер за школьной тетрадкой, где сделал некоторые пометки, необходимые для доклада. Там были имена, сокращенные слова, рисунки.

Я знал, что во время выступления у меня в памяти восстановятся их значения; страх потерять дар речи — это хороший стимулятор.

IV

У двери в мой номер меня ждал Кун, как будто боялся, что я сбегу.

— Ты готов? — Он недоверчиво посмотрел на мои исчерканные листочки. — Сколько это займет по времени?

— Я не знаю.

— Ты не сделал хронометраж?

— Я же любитель.

— А если получится коротко?

— Я попрошу гитару.

Он проводил меня до зала гостиницы, где уже начинался конгресс.

Архитектор нашего недостроенного монумента предусмотрел три салона — на пятьдесят, сто и двести персон. Самый маленький назывался «Республика», средний — «Княжество» и третий — «Империя» — по некоей монархической шкале.

Нас было мало, но мы были едины: нас поглотила гулкая пустота салона «Империя».

Стол был покрыт черной тканью; в глубине высился стенд из пластика, чтобы развешивать диаграммы — в соответствии со всеобщей верой в то, что схемы и графики облегчают понимание проблем. На стенах салона были развешаны фотографии сельских видов начала века; пустые пляжи, элеватор, группа индейцев, похожих на каменные изваяния, маленькая железнодорожная станция, куда привозили соль, которую добывали из Черных соляных копей.

Я уселся в первом ряду, а Кун поднялся на трибуну. Он объявил о начале работы конгресса, поблагодарив прибывших участников от имени дирекции гостиницы и финансирующего фонда. Он говорил с таким видом, как если бы целый мир зависел от работы этого конгресса, хотя, думаю, его вообще никто не слушал.

Потом наступил мой черед. Для выступления я выбрал тему о специфических проблемах своей работы — одно из первых творений общества Каблица, статью «Эхо перевода». Как и многие из подобных работ, статья в свое время подверглась цензуре, и о ней стало известно только тогда, когда были раскрыты архивы группы.

В пятидесятых годах к Каблицу в качестве пациента обратилась одна переводчица-синхронистка. У нее возникли проблемы, когда в ходе одной из конференций она полностью потеряла нить выступления французского дипломата. С этого момента всегда, когда она слышала любую фразу, она не могла удержаться и не перевести ее. Женщина называла его «эхом», этот навязчивый голос, который мешал ей думать на одном языке. Даже во сне каждое слово сопровождалось его эквивалентом на другом языке. Но вместе с тем «эхо» предоставило ей новые возможности, не будучи однообразным, оно заставляло искать и выбирать самое лучшее в туманности синонимов и возможных толкований. Чтобы найти способ лечения, Каблиц проконсультировался с одним инженером, который работал в лаборатории МГУ над созданием машины для синхронного перевода; что-то вроде примитивного компьютера первого поколения, [7] воспринимавшего только литературные тексты, своего рода усовершенствованный вариант использовавшихся во время войны шифровальных и дешифровальных устройств. «Мозг моей пациентки представляет собой неконтролируемую машину для переводов, — сказал он инженеру, — что сделать, чтобы она прекратила переводить? Каким образом вы останавливаете свою машину, не отключая питания?»