Мистериум

— Как я рад видеть вас обоих, — сказал он. — Хотите поужинать?

И повел нас до шаткой площадки вверх по лестнице, где по стенам — выцветшие обои и темные пейзажи в рамках. Митчелл открыл дверь в столовую; навстречу нам вылетели призраки многих поколений давно увядшей капусты.

В столовой — зале, где панели красного дерева и низко висят лампы, — не было ни одного посетителя. Магнитофон исполнял камерную музыку. Три стола из шести накрыты к ужину. Митчелл взял наши плащи и повесил их на разлапистую вешалку; затем, как всегда, усадил нас за столик у окна, откуда открывается вид на Парк. Туман еще не сгустился, и сквозь отражения в стекле мы различали Монумент и сосны; но Аптеку на той стороне Парка или лавку Анны мы почти не могли разглядеть. А неясных фраз холмов, что со всех сторон обступили Каррик, мы и вовсе не разбирали.

Мы выпили вина и заказали ужин. Он запомнился не больше обычного. Еда в «Олене» весьма незатейлива — все равно что жевать краюшку серого пейзажа. Помню, Анна сказала однажды, когда мы сидели за тем же столом: «Интересно, а может, мы состоим из того, что видим, как из того, что едим; может, то, что мы видим изо дня в день, образует нас, как пища, на которой мы выросли».

Как обычно, мы разговаривали и ели. Церемония ужина в тот вечер была, как всегда, приятна. Мы как раз собирались уходить, когда дверь столовой распахнулась и вошел Кёрк.

Его седые волосы были расчесаны; он был в твидовом пиджаке, в рубашке и при галстуке. Кёрк пошел к столику у двери, самому дальнему от нас, и неловко уселся. От непривычки к многодневной постоянной ходьбе его ноги превратились в ходули.

Мы с Анной встали и направились к двери. У нас был обычай: после ужина в «Олене» мы шли вниз, в бар, чтобы выпить по бокалу — вдали от капустного духа. Анна часто говорила, что он пристает к одежде на много часов («Как думаешь, может, мы состоим еще из запахов?» — спрашивал я.) У столика Кёрка я остановился.

— Вы Кёрк, не так ли? — спросил я тихо в тот самый первый раз, словно передо мной сидел человек, которого может оскорбить шум. — Мы идем вниз, в бар. Может, составите нам компанию, когда поужинаете?

Голубые глаза холодно посмотрели на меня, и я подумал, что он откажется. Но он кивнул.

— Конечно. Почему бы и нет. — Он не взглянул на Анну. — Я недолго.

Вниз по скрипучей лестнице и через вестибюль прошли мы с Анной. Часы над стойкой показывали семь вечера.

Бар темнее, чем весь остальной «Олень». В нем другой археологический пласт запахов: десятилетия дыма трубок и сигарет. За матовыми стеклами с улицы не увидишь вытертые кожаные диваны, деревянные столы и стулья. На обшитых деревом стенах висят картины в рамах; глаз постепенно превращает их в унылые пейзажи, словно кем-то сфотографированные на планете, где нет солнца. В дальнем углу потолок над большим камином черен от копоти — огонь в камине горит и зимой, и летом. Весело блямкает рояль, записанный на кассету, — даже когда нет ни одного посетителя. Мы сели.

— Надеюсь, ты не против, что я пригласил Кёрка посидеть с нами, — сказал я.

— Нет, конечно, — сказала она. — Всё разнообразие.

На это я ничего не сказал. Митчелл прошел за стойку бара и принес напитки. Мы медленно пили и ждали нашего гостя.

Кёрк, должно быть, отказался и от хлебного пудинга, фирменного десерта «Оленя», потому что явился вскоре и окаменело опустился подле Анны на кожаный диван. Пружины осели, и Кёрк с Анной соприкоснулись бедрами; но Анна и не попыталась отодвинуться. Мы официально представились. Его зовут Мартин, сказал он, но ему больше нравится просто Кёрк. Митчелл принес ему стакан и оставил нас.

— Вы в отпуске? — спросила Анна. Она рассматривала его лицо.

— Отдых и работа. Всего понемножку. — Он гнусавил, как все в Колонии, и оттого слова его звучали для нас экзотично — мы привыкли к грубому говору Каррика. А Кёрк говорил медленно, смакуя слова, которые мы бы просто выплевывали.

Я видела, как вы на днях возвращались с рыбалки. — сказала Анна.

— Да. Но я не рыбак. — Он отвечал ей, но смотрел на меня, хоть я не произнес ни слова. Я тоже посмотрел на него; он не отвел голубых глаз. Невозможно понять, оскорбляло ли эти глаза доверие.

— Вы сказали — и работа? — спросила Анна. Она задавала уместные вопросы.

— Я работаю с водой. Изучаю ее по всему миру. Я гидролог. — Он не стал извиняться за технический термин.

Теперь я понял, что за металлическую коробку видел у него в руках. Еще один мастеровой в Каррике, таскает с собою инструменты ремесла.

— Разве вода — не просто вода, куда бы ни поехал? — спросила Анна.

— Вода не постояннее нас, — ответил он без тени улыбки.

После этой фразы повисло неловкое молчание, поэтому впервые заговорил я:

— Ну, Каррик… Здесь нехватки воды не бывает. Правда, Анна?

— В самом деле. Дождь, дождь и дождь. Бывают годы, когда он идет каждый день. — Она одарила Кёрка одной из редких своих улыбок, и его это, кажется, воодушевило.

— Значит, вы оба прожили здесь всю жизнь? Я бы хотел кое-что узнать об истории Каррика. Мне это пригодится для анализа загрязняющих веществ. Например, старая стена, идущая по западной окраине. Она осыпалась со временем? Или ее разобрали? Мне показалось, что местами ее рушили нарочно.

Он обратил эти вопросы ко мне, и я был вынужден снова посмотреть ему в глаза. В глубине их я, кажется, увидел лед. Мне стало весьма не по себе.

— Если вы поездите по Острову, — сказал я, — увидите, что многие века разрушение было здесь излюбленным времяпрепровождением. Вероятно, жителям Колонии трудно это понять.

— Нет, не трудно. Отнюдь не трудно. — Он обращался прямо ко мне. — Все наши первые переселенцы приехали с Острова. Колония им понравилась, но они, судя по всему, сочли, что почва недостаточно плодородна. И удобрили ее кровью индейцев. Никаких летописей не велось, так что величайшей тайной Колонии долгое время был вопрос, куда же делись индейцы. — В глазах его не было ни капли иронии. Он по-прежнему смотрел на меня. — Но что же Каррик? Наверняка у него есть свои тайны.

Я спросил, что он имеет в виду.

— Например, старая шахта, — сказал он. — Та, что рядом с запрудой Святого Жиля. Любопытно, что там случилось. Почему закрыли шахту? Когда ее закрыли?

Голубизна его глаз была абсолютно прозрачна, однако непроницаема. Я подумал: или этот человек невинен как дитя, или надел лучшую маскировку — Личинуполной невинности. Надо осторожнее выбирать слова.

— Боюсь, я не историк. — Надеюсь, голос мой прозвучал спокойно.

И снова повисло молчание; потом заговорила Анна. Она сменила тему, дабы мы касались не столь опасных предметов, а работы Кёрка, мест, где он побывал. Похоже, он немного расслабился — или, возможно, расслабились мы. Мне показалось, он стал весьма занимателен и теперь целиком переключилсяна Анну. Байками о путешествиях он завлекал ее; и, должен признаться, показал себя великим мастером этого ритуала атак и отходов.

Допив второй стакан, Кёрк медленно встал и сказал, что должен идти — завтра вставать спозаранку.

— Сколько вы пробудете в Каррике? — спросила Анна.

— По крайней мере пару месяцев. Надеюсь, что вновь увижу вас. И вас, Айкен. — И Кёрк вышел из бара на совсем одеревенелых ногах.

Анна смотрела, как за ним закрывается дверь, и потом не отвела взгляда, будто видела, как он идет через вестибюль и хромает вверх по темной лестнице к себе в номер.

— Что думаешь, Роберт Айкен? — спросила она. — Похоже, он милый человек. Похоже, с ним можно подружиться.

От Кёрка у меня сосало под ложечкой; но я видел, что Анне он понравился.

Я спрашивал себя, как всегда, если Анну интересовал другой мужчина, смогут ли они стать великим двуглавым зверем — любовью.

— Да, похоже на то, — сказал я, добавляя еще один кирпич в стену ее «похоже». — Время покажет.

Около десяти я проводил Анну до ее лавки. Теперь шел дождь, холодный дождь. И, я был уверен, туман стал намного плотнее, чем раньше, когда мы шли в «Олень». Я сказал Анне об этом; она ответила, что я ошибаюсь. У дверей поблагодарила меня за ужин, но не пригласила зайти, как это иногда случалось.