Мечты серой мыши

— И вообще, — я неожиданно почувствовала прилив возмущения, — с чего вы взяли, что по коридору гостиницы я шла именно из его номера?

— Гм… — все трое многозначительно хмыкнули и так же многозначительно улыбнулись.

— Вот вам, господа, Амалия Федоровна Кузякина, — представил меня выросший за моей спиной Лунин. — Весьма интересная особа.

Терпеть не могу подобных характеристик. Тем более что мне доподлинно известно, что никому я не интересна. Ну, может быть, тут и стоило сделать скидку на обстоятельства, вследствие которых моя персона выглядела весьма занимательно в глазах четырех служителей закона. Однако я этой скидки не сделала, а потому возмущенно взревела:

— На каком основании меня задержали и приволокли сюда, а? У вас есть доказательства, что я удавила этого вашего Боккаччо, а? И раз уж зашла об этом речь, откуда мне-то известно, что мужчина, с которым я провела ночь, и ваш удавленный Боккаччо одно и то же лицо?! Вы мне показали только снимок, на котором я иду по коридору гостиницы. Может быть, тот, с кем я провела ночь, жив-здоров и зовут его вовсе не господин Боккаччо, а какой-нибудь Иван Иваныч Иванов.

— Гм… — кашлянули они хором.

Я умолкла и воззрилась на них в немом бешенстве.

— Ну, вы это… — за всех ошарашенно произнес майор Лунин и, выбравшись из-за моей спины, возник в центре душной комнатенки, — успокойтесь для начала.

— Какого черта?! — Я вошла в роль стервы и завращала глазами, как злобная теща перед провинившимся зятем.

— Может быть, господин Боккаччо сам удавился? — оглядев меня с ног до головы, предположил один из кабинетных.

Лунин подвинул мне доисторический стул:

— Сядьте, пожалуйста.

Я с подозрением покосилась на него, потом на предложенный стул:

— Вы уверены, что он не развалится?

— Да что вы! — искренне возмутился тот. — Он таких рецидивистов выдерживал!

— Ну тогда, пожалуй… — Я рухнула на утлую мебель, и, тут же почувствовав дикую усталость, растеклась по ней, безвольно свесив руки.

— Что касается опознания личности господина Боккаччо, вглядитесь, пожалуйста, в эту фотографию, — один из приятелей Лунина протянул мне небольшой снимок.

— Он там, это… В смысле, уже того? — голос мой предательски дрогнул. Я даже в кино терпеть не могу, когда на экране возникает покойник. Ну не люблю, что ж поделать!

— Чего того? — не понял Лунин, потом сообразил и улыбнулся. — Нет, на фотографии он весьма живой. Смотрите, не бойтесь.

Я взяла снимок и, кинув на него взгляд, томно вздохнула:

— Если вы этого человека называете господином Боккаччо, то он и есть тот, кого я оставила вчера в номере. Да. Несомненно.

— При каких обстоятельствах вы его оставили?

— Ну… — Я пожала плечами и помолчала, закинув голову и воззрившись на пожелтевший потолок. Минуту спустя я выдала результат своих мучительных блужданий по путаным тропам собственной памяти. — В общем, он спал. А я опаздывала на работу. Ох! — тут я подскочила как ошпаренная. — Я и сейчас опаздываю! Вернее, уже опоздала.

— И все-таки присядьте, — тихо, но властно прошипел третий, который сидел в самом углу и до сей поры скромно молчал.

От предложения, высказанного в таком тоне, нормальный человек отказаться не может, потому что чувствует, что отказ влечет за собой более внушительные последствия, чем кажется на первый взгляд. Я, разумеется, тут же снова рухнула на стул и хлопнула глазами в его направлении.

— Вы не заметили ничего странного в поведении господина Боккаччо?

— Шутите? — пролепетала я. — Я же говорила, что ничего не помню.

— Вы отдаете себе отчет, что от ваших ответов зависит очень многое? — От тихого шелеста его голоса у меня мурашки по коже побежали. Честное слово! У нас в школе была химичка — Нина Игнатовна. Она говорила так же тихо и отстраненно аккурат перед тем, как с наслаждением вкатить вам пару. От ее голоса у меня в свое время тоже мурашки по коже бегали. Я и в школе-то после окончания ни разу не была, всегда за километр ее обхожу, потому что в памяти об ученических годах сохранился лишь голос этой чертовой Нины Игнатовны. Но я вам скажу, что мурашки, которые бегали по моему телу из-за тихого шелеста химички, были втрое меньше теперешних.

Я судорожно кивнула, дав понять, что осознаю всю тяжесть своих сумрачных перспектив. И это, можете поверить, не было наигранно. Перед моими глазами поплыли картины одна страшнее другой, и в них присутствовал призрак воспетого маменькой злосчастного Генриха VIII.

— Тогда продолжим, — с тихим достоинством подытожил тот, кто сидел в самом углу. — Допустим, вы действительно ничего не помните…

— Как это — допустим?! — собрав последние остатки воли и желания выжить, всхлипнула я. — Я на самом деле ничегошеньки не помню.

— С вами такое раньше бывало? — участливо осведомился майор Лунин.

— Только на первом курсе, когда я сдавала экзамен по философии. Всю ночь учила, а когда взяла билет, все из головы словно корова языком слизнула. Даже ярких представителей не помнила. Только одного Фрейда. Зигмунда…

— И что?

— Как — что? Отправили на пересдачу.

— Тьфу ты, господи! — всплеснул руками Лунин. — Я вас не спрашиваю о вашей студенческой юности. Что с вами случилось, когда вы, гм… проводили время с господином Боккаччо? С какого момента вы ничего не помните?

— Да я вообще ничего не помню. Ни то, как мы познакомились, ни то, каким образом попали в один номер гостиницы.

Лунин горестно вздохнул и вяло спросил:

— Вот эта вещь вам ничего не напоминает? Может быть, всплывет в сознании?

С этими словами он протянул мне еще один снимок. Я долго разглядывала нечто вроде тесемки, разложенной на столе. Тонкая лента с довольно занятным орнаментом, кажется, плетеная. С обоих концов скрепленная не то ниткой, не то тонкой леской. В общем, довольно странный предмет непонятного назначения. В конце концов я призналась:

— Разрази меня гром, но ничего подобного мне встречать не приходилось.

— Вам несказанно повезло. — Лунин снова вздохнул. — Это удавка, которой удушили господина Боккаччо.

— Господи святы! — Я швырнула снимок на стол. — Негоже такую гадость совать под нос приличным девушкам…

— Приличные девушки не шляются по ночам с известными всему миру аферистами! — неожиданно взревел тот, что сидел в самом углу.

Ха! Лучше бы он шелестел и нагонял на меня страх. Он думал, что своим резким, с позволения сказать, замечанием меня ошарашит. Он не имел дела с моей мамочкой! И потому не знал, что подобными обвинениями он моментально будит во мне свирепого зверя. Я тут же пришла в себя и бешено завращала глазами, как та самая теща… ну вы уже знаете.

— Во-первых, у него на лбу не написано, что он аферист с мировым именем! — взревела я. — А во-вторых, он мне трудовую книжку не показывал! Да и потом, с чего вы взяли, что имеете право выбирать, с кем шляться по ночам порядочным девушкам, а с кем не шляться? У вас, кстати, на лбу не написано, что вы следователь. Да и потом, среди следователей, сдается мне, тоже немало аферистов. Пусть и не мирового масштаба, но тоже будь здоров!

Если бы я только знала, что как в воду гляжу, может быть, и избежала бы всех своих будущих проблем. Но знать я ничего не могла.

В наступившей тишине прозвучал чей-то тихий шепот:

— Даже не знаю, последнее расценивать как оскорбление или как комплимент…

— Как вы думаете, почему господин Боккаччо увлекся вами? — так же тихо вопросил тот, что сидел в углу, когда пары моего гнева осели на стенах кабинета.

— Понятия не имею, — честно призналась я.

— Посудите сами. Ведь должен же быть у него хоть какой-нибудь интерес, кроме ваших… хм… прелестей.

— Я уже ответила, — хмуро подтвердила я, поняв, что перед словом «прелестей» он едва не вставил «сомнительных». Ну да, конечно, я не красотка. Но невежливо же об этом напоминать постоянно.

— Вы не обижайтесь, — с теплотой в голосе обратился ко мне некто, сидящий за столом и записывающий мой бессвязный треп, видимо, полагая, что составляет протокол допроса. — Но господин Боккаччо никогда не вступал в связь с посторонними девушками, если он не видел в этом выгоды. По молодости он, правда, обольщал богатых вдовушек. Но это было давно и происходило в основном в Европе. Да и вас нельзя назвать богатой вдовушкой. К вам его привлекло нечто другое. Подумайте хорошенько. Ведь от этого может зависеть и ваша судьба.