Стеклянный ключ

Внимание сестер привлек черно-белый снимок, сделанный, судя по надписи, в середине тридцатых годов — высокий, статный молодой красавец обнимает за плечи очаровательного подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Лица у обоих благородной лепки, с тонкими римскими носами и ямочками на подбородках.

— Да, Липочка, — поведала Капа, вертя фотографию в руках. — Просто страшно представить, что этот монстр мог быть Таточкиным дедушкой. Сатанинская личность, хотя и хорош черт. Не могу не признать.

Липа недоуменно вскинула бровки:

— Какая разница — дедушка или прадедушка, если в ней все равно бурлит его кровь?

Капа кивнула, нехотя соглашаясь:

— Да, Таточка вся в него и в Ниту. От деда в ней ничего нет. И от родителей — ни капли. Прости Господи душу грешную, но я все время забываю, какие они были. Вот отболела по ним душа, и как стерли их… Даже страшно иногда делается.

— Это объяснимо, Капочка. Они не вписывались в нашу жизнь. Почти чужие люди. Не то что Лёся. Я никогда не удивлялась, что Нита предпочла Лёсю. И ты зря говоришь, что Таточка от него ничего не унаследовала. Леонтий был светлым, как солнышко. Разве его можно было не полюбить?

— Что верно, то верно, но, боюсь, расплачиваться за этот выбор придется нашей девочке.

Липа помолчала, а затем молвила твердо и убежденно:

— Она получила в наследство и неукротимую силу отца, и доброту сына. Она справится.

Капа добыла из кучи снимков фотографию повзрослевшего уже подростка и ласково провела по ней рукой:

— Бедный мальчик. Какая причудливая судьба ему досталась.

— Не бедный, а счастливый… — строго поправила ее Липа.

Когда Александр встретился с Тото в «Каффе», ничто в этой женщине не выдавало обуревавших ее чувств. Татьяна была весела, приветлива, собранна и спокойна. Будто это и не она вовсе час тому цвела от счастья, беседуя с Андреем Трояновским и осознавая, что влюблена в него без памяти.

Говоров хозяйским взглядом окинул ее стройную фигуру, столь привлекательную в строгом деловом костюме, оценил галстук ручной работы:

— Я тоже такой хочу.

— Будет тебе точно такой же, — пообещала Татьяна. — Кофе пить уважаешь?

— Один кофейничек и в темпе вальса, — сказал Александр. — Потом завезу тебя, куда скажешь, и помчусь по делам. День сегодня суматошный.

— У меня тоже.

— Надеюсь, ты за своими хлопотами не забыла, что у тебя через три недели выставка? — уточнил Говоров, и, к неудовольствию Татьяны, в его голосе мелькнули менторские нотки.

— Вовсе нет, — как можно приветливее откликнулась она, стараясь держать себя в руках.

— Три недели — маленький срок, — внушительно, как нерадивой секретарше, объяснил Говоров. — Ты и не заметишь, как они пролетят. А ничего не будет готово. Ты должна понимать, насколько важно для меня это мероприятие, насколько серьезно я к нему отношусь.

Татьяна, все еще прилагая усилия, чтобы не взорваться, кивнула:

— Милый, ты, конечно, будешь страшно удивлен, но и для меня эта выставка тоже имеет кое-какое значение. Все-таки это мои картины.

Александр перебил ее на полуслове:

— Я веду с этими людьми и другие дела, и мне совершенно не хотелось бы попасть впросак. Если ты не будешь готова к назначенному сроку, мне придется признать, что я поручился за легкомысленного человека. Тогда и к остальным моим проектам будут относиться соответственно. Улавливаешь суть?

— Я когда-нибудь давала тебе повод упрекнуть меня в непунктуальности? — тихо спросила она.

— Нет. Еще нет, — примирительно заговорил Александр, понимая, что перегнул палку, но не имея сил остановиться, оседлав любимого конька. — Понимаешь, я слишком много видел художников, которые получали грант от какого-нибудь фонда или аванс от заказчика, а потом ничего не делали. Я недавно разговаривал с партнерами по своим проблемам и упомянул, что скоро можно будет посмотреть экспозицию. Они говорят: не верим.

— Это их проблемы. Сложнее всего оправдываться за те проступки, которые еще не успел совершить, — холодно ответила Тото.

— У тебя взгляд сегодня непривычный, — заметил он невпопад.

— Я как тот филин из грузинского анекдота — еще не пою, но слушаю винимательно-винимательно, — ответила она невесело.

— Ты должна меня понять.

— Я понимаю.

— У меня сложилась определенная репутация, и я ею очень дорожу.

— А что тебя конкретно беспокоит?

Александр повторил с нажимом:

— До выставки осталось всего ничего, а ты еще ни разу не обратилась ко мне за разъяснениями или помощью…

Андрей приехал на работу в странном, непривычном для его окружения расположении духа. Всегда сдержанный, чуть холодноватый и отстраненный, сегодня шеф был приветлив, радостен и одновременно растерян. Он улыбался, глаза у него были счастливые, но сосредоточиться на вопросах, задаваемых сотрудниками, Трояновскому так и не удалось. Даже невинный вопрос секретарши — что лучше подать шефу, кофе или сок, — привел его в ступор. Он сперва долго и благожелательно кивал в такт словам, будто ему сообщали некую новость, а затем откликнулся:

— Да-да, конечно.

Секретарша поджала губы и отправилась готовить и кофе, и сок, и еще чай — на всякий случай.

Михаил, сидя за компьютером, вполголоса пропел:

— Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь… Привет. Ну что, повидал Татьяну Леонтьевну с утра пораньше?

— С чего ты взял? — поинтересовался Андрей.

— Я с тобой знаком столько времени, что и вспоминать противно. Это ж мне было всего семь лет, когда я поддался твоему вредному влиянию и стал читать книжки про мушкетеров вместо того, чтобы активно заниматься спортом и музыкой.

— Какой музыкой? — оторопел Трояновский.

— На гитаре в парадном играть, — гоготнул Мишка, — вот какой. Затормозил ты мое нормальное развитие, братишка. И спаплюжив лучшие мои детские и юношеские годы…

— Короче! — весело пригрозил шеф.

— Короче, знаю я тебя как облупленного. — И голосом, которым обычно озвучивают пиратские копии американских фильмов, произнес: — Хочешь об этом поговорить?

— Канэчна хачу! — завопил Андрей, которого распирали эмоции.

— Дело в архив сдал, докладную написал, даже к Бутузу на ковер сходил, — с веселой ехидцей отрапортовал капитан, завидев наконец в дверях могучую фигуру непосредственного начальства.

Непосредственное начальство бестолково потыкалось по углам кабинета и спросило жалобно:

— Юрка, а пожрать у нас ничего нет?

— Проглот вы, батенька, — неодобрительно заметил Сахалтуев. — Что ни слово, то про съестное.

— Сами мы не местные, — вывел Варчук длинную руладу, — простите, что такой молодой к вам обращаюсь, но оцень уз кусать хоцца…

— Айда в буфет.

— А что Бутуз? — сразу успокоился Варчук, который терпеть не мог сидеть за столом в одиночестве.

— Что-что? По-моему, даже обрадовался, что не с тобой общался. Пожурил ласково и слегка за то, что дело не раскрыли, но тут же по-отечески похвалил, выразил глубокое понимание сложностей и трудностей, постоянно возникающих в нашем благородном деле, и пожелал дальнейших успехов. Словом, все в порядке, ни у кого никаких претензий не возникло, из чего я делаю вывод, что внезапная инициатива свидетеля Кочубея поддерживалась не вышестоящими инстанциями, а кем-то другим. То ли это личное дело самого Петра Федоровича, то ли он оказывает неоценимую услугу кому-то со стороны. Вероятнее второе.

— Что вам? — спросила буфетчица, которой надоело ждать над металлическими судочками, пока клиенты выберут блюдо.

— А? Что мне? — вздрогнул Варчук, вглядываясь в странное месиво картошки с чем-то, что призвано было исполнять роль мяса. — Мне вот этого… этой… еды, одну порцию, пожалуйста.

— Это жаркое по-китайски, — строго сказала буфетчица, плюхая в тарелку содержимое половника. — Для вас стараемся.

— Спасибо, — растерянно сказал Николай, который помнил жаркое немного другим. — И супа налейте.