Изгои

Другая студия показала репортаж о нападениях на дома иммигрантов. Со времени, когда было обнаружено тело Софии, произошло уже двадцать инцидентов: разбивали окна камнями, в прорези почтовых ящиков заталкивали отбросы и экскременты, забрасывали в квартиры петарды. Появились и встречные иски от местных жителей к иммигрантской молодежи, терроризировавшей детей на автобусных остановках и в парках.

Было показано интервью с директором начальной Римской католической школы, запретившим празднование Хэллоуина в своей школе: директор объявил праздник пережитком языческих ритуалов и сокрушался о падении нравов и забвении христианских идеалов. На его заявление окружающие ответили ироническими возгласами. Журналист попытался перевести все в шутку, но директор стойко придерживался своих высоких моральных принципов. «У нас христианская школа, – говорил он, – и мы проводим христианский фестиваль на День Всех Святых. Те же, кто восхваляет силы зла, столкнутся со страшными последствиями».

– Вот черт! – удивился Фостер. – Да им не полиция нужна, а Баффи – истребительница кровавых вампиров.

В комнате раздался смех – впервые за долгое время.

Рикмен ощутил подавленность и раздражение команды, когда прибыл на совещание. Группа опроса отработала на участке три часа, с пяти до восьми вечера – лучшее время, чтобы застать людей дома. Их встречали с безразличием, если не с откровенной враждебностью.

– Считай, тебе повезло, если хотя бы один из трех этих педиков уделит тебе время, – ворчал Танстолл.

– Хуже нет, чем работать с этими иммигрантами, – поддержал еще кто-то.

– Возможно, нам это поможет, – сказал Рикмен и передал пленку через комнату в угол, где была установлена аппаратура. Фостер вынул запись региональных новостей и поставил новую кассету.

Запись была сделана в этот же день, чуть раньше. На экране – лазурно-голубое небо над многоквартирным домом, затем переход, и крупным планом – черная от копоти дверь и окно квартиры с балконом, где погибли четверо мужчин. Голос за кадром рассказывает о преступлении, потом объектив камеры опускается вниз, на репортера, стройную темноволосую женщину в красном костюме.

– Рядом со мной, – говорит она, – находится Мирко Андрич, представитель общины беженцев. – Она немного повернулась, и камера отъехала, чтобы включить в кадр высокую элегантную фигуру Андрича. – Мистер Андрич, вы серб из Хорватии, и вам по собственному опыту знакомы подобные случаи, когда застарелая неприязнь между соседями перерастает в акты жестокого насилия.

– Если все время помнить о зле и ненависти, то это пользы не принесет, – начал он. – Мы все схожи…

Она перебила его:

– Вы приехали в Великобританию, пережив личную трагедию, – ваша семья была уничтожена во время войны. Что вы чувствуете сейчас, когда вас и ваших друзей по несчастью называют паразитами, стремящимися поживиться на системе помощи беженцам?

Он взглянул на нее, явно оскорбленный вопросом:

– До сих пор мне такого никто не говорил. – Голос у него был на удивление спокойным.

Женщина не нашла что сказать, а он использовал эту возможность и продолжил:

– Я сам зарабатываю себе на жизнь. Я уже объяснял это. Но я считаю важным сказать людям следующее. Моя семья погибла в Балканской войне. Ваша страна предоставила мне кров и пищу. Дала надежду, которой у меня уже не было. И я всегда буду за это признателен.

Не получив ответа, которого добивалась, репортер задала следующий вопрос:

– Пятеро человек погибли в столкновениях на расовой почве – вас это не тревожит?

– Конечно тревожит. Но я считаю, что еще слишком рано кого-то обвинять, – ответил он. – В Соединенном Королевстве человек считается невиновным, пока не будет доказано обратное, ведь так?

Рикмен улыбнулся про себя. Андрич удачно изобразил простачка, поставив журналистку на место.

Но она еще не сдалась и предприняла последнюю попытку:

– Что вы думаете о действиях полиции в данной ситуации?

Все дружно затаили дыхание возле телевизора, а кто-то даже охнул.

Андрич ответил не сразу. Подумав, он сказал:

– Я считаю, кто бы ни совершил эти преступления, он страшный, безнравственный человек, и полиции приходится нелегко, поскольку убийца хитер и коварен. Но я уверен, что полиция делает все возможное, чтобы найти и задержать его.

– То есть вы верите, что все эти убийства взаимосвязаны, – ухватилась она за высказанное Мирко допущение.

Он пожал плечами:

– Кто знает? Но я совершенно уверен, что невозможно раскрыть преступление, если мы не поможем полиции. Мы все – иммигранты, жители Ливерпуля, работники телевидения и радио, журналисты.

Пошел следующий информационный сюжет, и Фостер нажал «стоп» на пульте.

– Комментарии? – спросил Рикмен.

– Потребуется кое-что большее, чем добрые слова Андрича, чтобы удержать ситуацию под контролем в воскресную ночь, – сказал Фостер.

Воскресенье, на которое попадал Хэллоуин, обещало стать тяжелым. Веселье праздничной «Ночи озорства» давно сменилось разрушительной вакханалией. Правила нормального поведения отметались, и полиция не успевала реагировать на случаи мелкого вандализма и антисоциальное поведение. В 2003 году особо мощные петарды использовались для подрыва автомобилей, телефонных будок и даже полицейских участков. Правда, после нескольких недель, когда город жил как в осаде, жизнь постепенно вернулась в нормальное русло. Но, поскольку расовая напряженность в городе резко возросла, темные личности могли легко использовать эту возможность для организации новых нападений.

– Потребуются дополнительные силы для патрулирования в вероятных очагах напряженности, и не на одну ночь…

– Они получат сверхурочные, босс? – вылез Танстолл.

У Рикмена дернулся уголок рта.

– Что это ты заговорил про переработку, Танстолл? Изнываешь от скуки на расследовании особо важного дела? Предпочитаешь снова влезть в униформу?

– Нет, нет, босс, – залепетал Танстолл. – Это просто… праздное типа любопытство.

Рикмен продолжил:

– Школы устраивают дискотеки и другие мероприятия, и мы категорически не рекомендуем «Трик-о-трит», если за детьми нет пристального надзора. Появились слухи об отравлениях шоколадом и сладостями.

– Зачем мешать естественному отбору? – проворчал Фостер.

– Что?

Смешки затихли, толком и не начавшись.

Фостер округлил глаза.

– Недостатки воспитания, босс, – начал он оправдываться, поняв, что выступил слишком громко. – Никак не соображу, когда надо держать рот на замке.

– Учись, – посоветовал ему Рикмен. – И побыстрее. – Он дождался, пока каждый не уяснил себе, что он не находит подобные замечания забавными, и тогда продолжил: – Результаты повторного вскрытия Софии оказались неубедительными, но мы точно знаем, что она была не связана, но зато накачана наркотиками, как и жертвы поджога. Итак, один и тот же прием как лишнее доказательство возможной связи этих дел. И если кто-то нацелил свой удар на здешних иммигрантов, мы должны выяснить почему.

– Не хочу глупо выглядеть… – Рикмен чуть не вздрогнул, опять услышав голос Танстолла. – Это, понятное дело, какой-то расист, а как же еще? – закончил Танстолл.

– Почему ты так думаешь?

Танстолл заерзал на месте:

– Потому что все они иностранцы.

– Да, – подтвердил Рикмен. – Но могут быть и другие – необычные – причины, почему были выбраны именно эти люди. Нужно не предполагать, а искать и доказывать.

Он мог бы привести в качестве примера свой случай: анализ крови, обнаруженной на одежде Софии, позволил предположить, что Рикмен побывал у нее на квартире, что он был с ней знаком, что, видимо, порезался тем самым ножом, которым убил ее. Однако он решил не привлекать лишний раз внимания коллег к этому набору фактов.

Наоми Харт надевала пальто, когда зазвонил телефон. Было уже поздно, почти все разошлись по домам, поэтому она с неохотой подняла трубку свободной рукой, продолжая попытки другой попасть в рукав.