Его осенило в воскресенье

Да, комиссара часто постигали неудачи. Видно, они-то и подорвали его силы. Аресты, амнистии, беспрестанные проверки, утомительные допросы, лжесвидетельства… Впрочем, и она многое от него утаила из отвратительного снобизма. Под тем предлогом, что это не поможет делу, она умолчала о весьма непристойной выходке Гарроне. Впрочем, имеет ли она право судить о том, что продвинет вперед расследование, а что нет? Но если она расскажет ему все, он уйдет отсюда с твердым убеждением, что она женщина легкомысленная и тщеславная, которой всюду мерещатся обожатели, поклонники или же преследователи.

— Детская мастурбация, — наклонив голову, сказала она. — Из глупой стыдливости я вам не рассказала о детской мастурбации, комиссар.

Сантамария и бровью не повел, но Массимо, как всегда, все испортил.

— А я как раз удивился, почему ты не упомянула об этой весьма существенной подробности, — проворковал он.

— Да, но ведь… — пролепетала Анна Карла, краснея.

Проклятый Массимо! Теперь комиссар решит, что она покраснела оттого, что ее «поймали с поличным», а Массимо — потому, что ей стыдно об этом говорить. Можно покраснеть и от ярости, но разве им это объяснишь.

— Мне самому не пристало рассказывать об этой детали. Иначе это выглядело бы как осуждение педагогических ошибок передовой мамы, которая в них, правда, раскаялась, — тоном джентльмена и одновременно доброго дядюшки пояснил Массимо.

— До чего вредный человек, — обращаясь только к Сантамарии, сказала Анна Карла. — Обожает передергивать карты. Мне самой осточертели педагогические увлечения Боны. Ведь я не стала посещать курс полового воспитания детей.

— Но жалела об этом. Искушение принять все эти новшества всерьез у тебя было, — сказал Массимо.

— О боже! А вдруг они оказались бы полезными? Нельзя заранее все отвергать. Как вы думаете, господин комиссар?

Сантамария был человеком опытным и не дал втянуть себя в философский спор.

— Я почти ничего не знаю о половом воспитании детей. Там, кажется, рассказывают о пчелах и… бабочках?

— Теперь нет, все давно изменилось! — воскликнул Массимо. — Сейчас начинают с того, что родители ходят голыми перед детьми, а кончают тем…

— Согласна, порой кончают тем, что вступают на виа Пьетро Микка в оживленную беседу с Гарроне о детской мастурбации, — прервала его Анна Карла. — Но Бона…

— Я тебе всегда говорил: зло рождает лишь зло.

— …Бона прекрасно умеет совместить несовместимое. Когда ее захватывает какая-либо идея, она ни о чем другом не способна думать. В такую минуту для нее все равно, с кем беседовать — с Гарроне или с главой ордена доминиканцев. Вы меня понимаете, комиссар?

— Понимаю. Порой это большое счастье быть таким одержимым.

— Вот именно. А я вовсе и не собиралась принимать участие в их высоконаучной беседе и стояла от них поодаль. Но, увы, пришлось…

Она запнулась. Собственно, она рассказывала о самых обыденных вещах. В жизни ей приходилось беседовать и на более щекотливые темы. Но почему-то сейчас она стеснялась, точно институтка.

— Собственно, случай самый пустяковый, так, ерунда. Но для меня… — Она снова прервалась, закурила сигарету. — Словом, вдруг мимо промчалась с ревом машина «скорой помощи», и Бона невольно оглянулась. И тут Гарроне повернулся ко мне, словно только и ждал удобного момента, и весьма многозначительно, с неприкрытой похотью посмотрел на меня. Потом жестом быстро и…

— Недвусмысленно, — пришел ей на помощь Массимо. И показал, что это был за жест.

Сантамария отреагировал самым лучшим образом — закрыл лицо руками.

— С того дня, — продолжала Анна Карла, — всякий раз, когда мы случайно встречались, он улучал момент, чтобы повторить этот непристойный жест и посмотреть на меня с гнусной улыбочкой.

— Какая мерзость, — сказал Сантамария.

— А по-моему, многое тебе подсказало твое богатое воображение, — заметил Массимо.

— Ну и что же? Преследование-то не было плодом моей фантазии. И потом, меня пугал не сам жест, а его взгляд сообщника, точно между нами произошло «нечто такое». Конечно, и это я не могу с уверенностью утверждать, не исключено, что многое мне лишь показалось. Но вы меня понимаете, комиссар. Гарроне видел, что я знаю… Все это очень сложно, но я уверена, что Гарроне испытывал… Точнее, не он…

— Словом, преследование было во многом плодом вашего воображения, но Гарроне знал, что ему удалось внушить вам эту мысль? — сказал Сантамария.

— Да! Именно так. И в этом смысле между нами существовала какая-то связь, вы меня понимаете!

— Связь между палачом и его жертвой! — назидательным тоном сказал Массимо. — Довольно сложный мотив преступления, но сам по себе весьма впечатляющий. Непорочная синьора открывает, что между ней и темным типом существует порочная связь, и в ужасе его убивает.

— Кретин! Ты и Витторио никогда ничего не понимали. Для женщины это всегда неприятно.

— Прости, но как должен был поступить Витторио? Вызвать Гарроне на дуэль?

— Мог хотя бы не смеяться за моей спиной. Ведь он, — Анна Карла с презрением кивнула на Массимо, — сразу рассказал все моему мужу. И с того момента они оба беспрестанно меня преследовали своими насмешками. Хуже, чем Гарроне.

Впервые за три часа Сантамария задал «полицейский» вопрос.

— Ваш муж тоже знал Гарроне?

— Нет-нет, он его ни разу не видел. Но столько наслушался о нем, что, можно сказать, заочно с ним познакомился.

— Понимаю.

— Уж если кто и мог поставить Гарроне на место, так это мой дядя Эммануэле. Он единственный остался истинным рыцарем, и эта история ему очень не нравилась.

— Но он никогда бы не прибег к сильным средствам! Нет, среди твоих мужчин наибольшие подозрения у меня вызывает секретарь дядюшки Эммануэле, — сказал Массимо.

— При чем здесь он?

— Он тоже знал, что Гарроне тебя преследует, не правда ли?

— Возможно, с такими сплетниками, как ты и Витторио… Но почему вдруг он должен был убить Гарроне?

— Потому что он тебя любит, — низким, проникновенным голосом ответил Массимо.

— Ах, перестань! Он на меня даже не смотрит.

Массимо поднялся и с видом адвоката принялся расхаживать по комнате.

— Вы слышали, комиссар? Видите, до какого двуличия может дойти эта женщина? — Он прицелился в нее пальцем. — Ты заметила, что он на тебя даже не смотрит, верно? А ведь ты прекрасно знаешь, что в таком возрасте это неопровержимое доказательство тайной любви.

— В таком возрасте юноша уже достоин всяческого уважения, если он тебя не изнасилует на лестничной площадке, — сказала Анна Карла.

— Только не он! Его любовь чистая, платоническая и мистическая. Ты для него — волшебное создание, богиня, мадонна. Его сокровеннейшая мечта — поцеловать край твоего платья. И вот из городской болотной гнили вылез мерзкий Гарроне и посмел обрызгать тебя слюною, говорить о детской мастурбации, осмелился на непристойные жесты… В мягкой душе твоего юного обожателя поднялась целая буря, гнев религиозного фанатика. — Массимо прищурился и устремил проникновенный взгляд в потолок. — Я вижу его в эти страшные часы: он бродит, словно призрак, по городу, горя жаждой мщения. Сердце его пылает, он не успокоится, пока не выполнит свой долг. Любовь и ненависть нарастают. — Он впился глазами в Анну Карлу и вскинул руки. — Вот он подходит к дому на виа Мадзини, проникает в темный подъезд и застывает, словно ангел мщения, словно неумолимый судья у дверей гнусного Гарроне.

Анна Карла поежилась. В такие минуты она даже побаивалась Массимо. Но Сантамария захлопал в ладоши.

— Нет, я серьезно! — воскликнул Массимо. — Это наверняка убийство на религиозной почве. К тому же лишь тогда можно понять, почему было применено именно такое орудие преступления… Поднявший меч от меча…

Все трое весело засмеялись, и Сантамария почувствовал, что его недоверие тает. В обществе такое случалось часто. Шутка, лукавое подмигивание — и сразу тебе начинает казаться, что ты давно знаешь этих людей, что ты их старый друг и даже один из них.