Милый, не спеши!

Я вовремя оборвал себя. Передо мной, в конце концов, был несчастный человек, неспособный простить себе гибель брата и готовый на все, чтобы хоть в какой-то мере искупить свою вину, а вовсе не бесчувственная марионетка, которой можно управлять по своему усмотрению. Я подумал даже, так ли уж оправдан план Силиня: маньяк выбирает свои жертвы случайно, такому безразлично, на кого напасть. И сразу же запутался в своих рассуждениях: разве же убийство Ярайса не свидетельствовало о том, что действия убийцы подчинены определенной логике? Хоть бы поскорее началось совещание у полковника, а то у меня не осталось больше криминологических знаний, чтобы предугадывать дальнейший ход расследования.

Аспа направилась прямо ко мне — наверное, единственному человеку в кабинете, с кем она не была знакома.

— Я принесла письменное донесение. Такое же подам и своему прямому начальнику.

Она говорила сдержанно, без трагических ноток и не пыталась вызвать сочувствие.

— Сядь, Аспа, — Силинь не позволил ситуации стать смешной. — К полковнику пойдем вместе. Это товарищ из газеты, наш старый друг.

Аспа поблагодарила его едва уловимой улыбкой. Присев на край стула, она не сводила глаз с темноволосого лейтенанта, словно ожидая дальнейших распоряжений. Так можно смотреть только на человека, к которому чувствуешь безграничное доверие. И я знал, что Силинь сделает все, чтобы оправдать его.

Все присутствующие старались выказать Аспе свои симпатии. Леон предложил сигарету, от которой Аспа, к моему удивлению, не отказалась. Ребане поднес огонь и пододвинул поближе пепельницу. После первой же затяжки девушка закашлялась, словно подтверждая мою мысль, что вообще она не курит. Ее выручил Розенберг: подошел, вынул сигарету из ее пальцев и выбросил в окно.

— Только невежды полагают, что никотин — универсальное средство, помогающее успокоиться или возбудиться. Курение — скверная привычка, все равно что грызть ногти или ковырять в носу, не более того. Могу предложить успокоительное, но в ваши годы организм должен справляться сам. Я, например…

— Может быть, все же тонизирующую таблетку, доктор? — прервал лекцию Силинь.

— Спасибо, не надо, — отказалась Аспа.

— Ты не единственная, кто этой ночью не спал. И очень нужно разогнать сонливость перед разговором с полковником. От кофе меня в последнее время только в сон клонит.

Силинь подбросил таблетку, поймал ее, словно дрессированный тюлень, ртом и проглотил. Аспа благодарно улыбнулась.

— Я поговорю с прокурором, — вдруг громко сказала Байба Ратынь. — Чтобы в обвинении вообще не упоминалось имя вашего брата.

Все понимали, что это невозможно, но были рады теплым словам. От Ратынь я ожидал этого меньше всего; но, наверное, Аспе была присуща способность превращать всех и каждого в своих доброжелателей.

Это подтвердил и резковатый с посторонними Козлов. Когда Аспа вошла, он встал навстречу и, поддерживая ее, словно больную, подвел к единственному креслу, с которого только что поднялся, чтобы поздороваться, человек, чей облик показался мне странно знакомым. Я не сразу понял: именно так, по описанию Ярайса Вайвара, должен был выглядеть убийца — низкорослый, лысый, о цвете его исчезнувших волос напоминал разве что клочок черных усов под носом. Темными были и печальные глаза, испытующе смотревшие на окружающее из-за толстых очков. Их тонкую металлическую оправу можно было разглядеть не сразу. Я невольно покосился на его ноги — они были невелики и обуты в осенние туфли на толстой подошве.

— Следователь прокуратуры по особо важным делам Эрнест Ванадзинь, — представился он нам, потом взял Аспу за руку. — Попрошу вас, если возможно, уделить мне полчаса сразу после совещания.

— Она знает не больше того, что описал в своем письме Ярайс, — сразу же бросился на защиту девушки Силинь, и я понял, что он влюблен по-настоящему.

— Будем считать это неизбежной формальностью. — Следователь явно не позволял влиять на себя. — Вам придется теперь привыкать к моему стилю работы, лейтенант.

Я много слышал о Ванадзине от студентов юридического факультета, которым он, кандидат наук, читал курс лекций, связанных с его специальностью. Некоторые утверждали даже, что преподавание — его истинное призвание. Однако Ванадзинь хотел на собственном опыте проверить созданные им математические схемы следствия — тему докторской диссертации, над которой он работал.

Сегодня я впервые увидел полковника Дрейманиса в форме. Она не только придавала ему некоторую строгость, но влияла и на манеру речи, лишенную обычных для него пространных отступлений.

— Через час я должен доложить заместителю министра. Возможно, он решит взять оперативную группу под свой личный контроль. Говорит это в нашу пользу или, напротив, показывает проявленную до сих пор неумелость — об этом пока умолчу. Прошу, товарищ Ванадзинь, поближе ко мне, не отрывайтесь от чернорабочих. А вы, — на этот раз он обращался к Аспе, — наверное, и есть сержант Вайвар. Примите мое искреннее соболезнование и обождите в приемной…

— В этом, надо полагать, и заключается ваша сногсшибательная идея, Силинь, — язвительно продолжал он затем. — И на том спасибо, что не притащили сюда Лигиту Гулбис. Если не ошибаюсь, обе они могут ошеломить внешностью, но никак не новыми фактами.

— Товарищ полковник, — оправдывался покрасневший от неожиданности Силинь. — Она согласна…

— Это свойственно женщинам. — Казалось, Дрейманис хотел заблаговременно возместить урон, который должно было понести в министерстве его самолюбие. — О вашем предложении поговорим попозже. Сейчас слово имеет лейтенант Банковскис.

Юрис вытянулся и с удручающей крестьянской медлительностью принялся перелистывать свои записи. Наконец, нашел нужный листок и монотонно, словно с трудом разбирая чужой почерк, прочитал заранее составленный отчет.

— Согласно инструкции, я избегал прямых контактов с Витольдом Крумом. Он сошел с троллейбуса в двадцать часов восемнадцать минут и направился прямо на квартиру Теклы Аболтынь. Судя по походке, был трезв. При себе не имел ничего. В результате наблюдения установлено следующее: рост метр семьдесят два — семьдесят четыре, плотный, но не очень широкий в плечах, около пятидесяти лет, носит очки в светлой пластмассовой оправе, зубы — без видимых дефектов, гладко выбрит и надушен крепким одеколоном — наверное, после работы был в парикмахерской. Походка слегка прихрамывающая, размер обуви — меньше среднего. — Банковскис заглянул в другую бумажку. — Сегодня удалось получить оттиски его следов. Из-за дождя он поехал в дачный поселок в резиновых сапогах сорок второго размера, что позволяет предположить, что обычный номер его обуви меньше. Из дома вышел вместе с сожительницей в половине седьмого утра, — Банковскис демонстративно зевнул, но, не дождавшись сочувствия, продолжал докладывать: — Снова с пустыми руками. В электричку сел на станции Ошкалны, ехал без билета или с месячным, на дачу профессора Маркуля прошел лесом. Придя, переоделся, но обуви не менял. В данный момент работает под присмотром хозяйки в подвале дома, где кончает оборудовать финскую баню. Последняя информация получена по телефону семнадцать минут назад.

Банковскис умолк и снова перебрал свои шпаргалки. Нашел искомую, но еще не начав говорить, выразительными, как в немом кино, жестами обратил внимание полковника на Ванадзиня. Даже мне стало ясно, что лейтенант испрашивал разрешения огласить и то, что удалось выяснить не вполне легальным путем.

— Не тяните! — нетерпеливо поощрил его Дрейманис. — Нас интересует результат, а не ваши методы.

— Сарай запирается большим висячим замком. Внутри — беспорядок, заставляющий усомниться в рабочей квалификации Крума. Инструменты перемешаны со всякими трубами, гайками, еще нераспакованной арматурой. Там же с полдюжины пустых бутылок — «Тайзелис» и так называемые бомбы из-под вермута. Заношенный бумажный тренировочный костюм, какие выдавали в спортивных организациях лет тридцать назад, стоптанные шлепанцы сорок первого размера. Короче, ни эфира, ни чешских «ботас», ни оружия не обнаружено. А обследовать квартиру Аболтынь без постановления об обыске мы не решились. Да и вряд ли это дало бы что-нибудь: что спрячешь в малогабаритной квартире, где к тому же вертятся двое детей?