Убийство в «Долине царей»

Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди ни при чем и существует какая-то другая, «правильная» причина смерти Шекельграббера? Мало ли с кем он общался, кроме моих подозреваемых. Вот, например, вечеринка, о которой упоминал Кашлин. Кто туда привел Шекельграббера? Условный дед Пехто?..

Мимо прошла стайка юнцов в умышленно драных джинсах. Зачем теперь такая мода? Чтобы чесать задницу, не снимая штанов? Никакого другого объяснения я придумать не сумел, как ни пыжился. Вот так и с делом Шекельграббера. Хватаюсь за ту версию, которая укладывается в голове и соответствует моему циничному и испорченному взгляду на мир. Чем я лучше Горчицына? Он — извращенец тела, я — извращенец духа. Встретив человека, первым делом ищу в нем какую-нибудь гадость-мерзость-скотство, щупаю, с какой стороны он сподличает, чтобы себя уверенней чувствовать, возвыситься в собственных глазах… Но это уже философия. Какой вырос — таким и помирать. А вопрос вопросов: что делать дальше? Деньги кончились, Размахаева со мной торт есть не желает при гостях. Но надо, надо подежурить у ее подъезда на всякий случай. А завтра к Квочкину, выложу ему все как на духу. Пусть подскажет, что дальше придумать…

В часы «пик» на городском транспорте можно ездить без билета. Зажатые друг другом, висящие на подножке и злые, точно собаки, пассажиры просто выкинули бы контролера, как мусор и бесполезную, занимающую место вещь, и еще долго дивились бы его наглости и безделью. Но по воскресеньям в троллейбусах более или менее свободно и злого упрека никто контролеру не кинет. А в моем возрасте ездить «зайцем» уже несолидно, вернее, совестно должно быть. Поэтому я пошел к дому Размахаевой пешком.

Нет ничего удивительного в том, что у подъезда стоял красный «форд». Правда, мало ли в Москве этих подержанных машин, которых теперь через таможню проходит больше, чем через все конвейеры страны. Но я чутьем угадал «форд» Терентьевича. Оставалось ждать и попутно наблюдать жизнь вокруг. Я почему-то был уверен, что сейчас застукаю Квелого или кого-нибудь из этой шушеры. В прошлый раз, когда я шел за Размахаевой, она знала об этом. Значит, кто-то следил за мной и потом настучал зиц-вдове. Но от кого ее охраняют? От всех мужиков подряд, что ли? Проще ходить по улицам, спрашивать, есть ли деньги, — и в случае утвердительного ответа сразу бить морду за умозрительную возможность полового контакта с Размахаевой.

Правота моя довольно быстро подтвердилась. Наблюдая жизнь вокруг, я заметил, что за мной исподтишка наблюдает гробокопатель Навыдов. Это было неожиданно. Ну ему-то на кой черт было ввязываться? Прекрасная, хорошо оплачиваемая работа на свежем воздухе, дармовая выпивка, нетребовательные клиенты, затихшие или в слезах, и вдруг — филерство по совместительству. Я решил ускорить развязку и пошел к Навыдову. Он отвернулся и сделал вид, будто играет с малышом в песочнице, но бдительная бабушка, видимо начитавшись газетных статей о насильниках, прогнала его.

— Не ожидал вас здесь встретить, — сказал я. — Что, в соседнем подъезде кто-то умер? Нужно снять мерку?

— Иди своей дорогой, — пробурчал он.

— Я всегда хожу своей дорогой, но почему-то на ней меня подкарауливают странные люди и бьют, недолго думая.

Он отвернулся.

— Так нечестно, Навыдов. Вы следили за мной, я вас «проколол» и теперь имею право задать несколько нескромных вопросов.

— Я за тобой не следил, я тут живу.

— Странно, мне казалось, что вы живете в Бирюлеве. Так, по крайней мере, написано в вашем паспорте.

— Что тебе надо?

— Помните меня? Мы учились в одном институте. Не помните? Но это не важно, — сказал я. — Кто из ваших друзей в бригаде такой мастер бить с левой? А главное, за что? Меня, потом Горчицына. Кто следующий?

— Слушай, ты, — рявкнул он, — я сейчас милицию позову.

— А я скажу, что ты крадешь детей и насилуешь, и вот эта бабушка подтвердит. И милиционеры мне поверят как частному сыщику, который давно тебя «вычислил» и наконец схватил с поличным.

Он стал поспешно уходить.

— Караул! — закричал я.

Навыдов встал.

— Отстань от меня, — сказал он. — Говорят тебе русским языком: ты мне не нужен. Я шел к одному человеку.

— Неужели вам не хватает денег, Навыдов? — Я снова взял официальный тон. — Неужели Терентьевич платит так много за охрану своей персоны?

— Чтоб ты понимал!

— Так объясните. Я не из дураков.

— Мы общаемся бескорыстно.

— «Мы» — это кто? Коллеги с кладбища?

— Нет, я один оттуда. Остальные из других мест.

— А зачем его охранять?

— Так просто.

— Логично. И все-таки?

— Да никто его не охраняет!

— Вы меня интригуете, как девушку. Тут явно какая-то тайна.

— Ладно, попробую объяснить, — снизошел он. — Ты кто по убеждениям?

— Знаете, Навыдов, я в политике как свинья во фруктах. Мое нелегкое дело — ловить преступников на каждом шагу.

— Ну, про войну в Сербии ты-то слышал?

— Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До сих пор не разберу, кто там воюет.

— А еще журналист!

— Откуда вы знаете?

— Да ты один тут дурак набитый! — рявкнул он. — Бродишь впотьмах, вынюхиваешь, сам не знаешь чего, хотя у каждого на роже все написано.

— Почему? Я вынюхиваю вполне конкретного человека, которым можете оказаться и вы, потому что имеете необходимые задатки.

— Не могу, это не я.

— А кто?

Он хмыкнул.

— Ладно, — решил я блефануть. — Я вас задерживаю. Пойдемте, ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать, буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук вон плохо, то могу попасть и в голову.

— Слушай, — предложил Навыдов, — сколько тебе надо, чтобы ты отвалил и забыл про меня?

— Двадцать пять тысяч, — прикинул я.

— У меня только десять, — ответил он.

— Давайте, — согласился я, — и рассказывайте все, что знаете и думаете.

Мы присели возле песочницы, напротив бабушки.

— Рассказывать особо нечего. Я и еще несколько ребят записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает и заберет нас.

— Неужели наемнику платят больше, чем землекопу на кладбище?

— Тут дело совести. Тебе не понять.

— А при чем тут Шекельграббер? — спросил я.

— Шекельграббер тут совершенно ни при чем.

— И вы дали мне десять тысяч, чтобы поведать о своей поездке в бывшую СФРЮ? — удивился я. — Ладно, а Размахаева с какого бока?

— Это личное дело Терентьевича.

— Что ж он личные дела решает вашими совестливыми славянскими кулаками?

Навыдов не нашел ответа.

— Хорош гусь, нечего сказать, — решил я за него. — А если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит?

Я заметил, что Навыдов еле сдерживается, чтобы не наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по плечу.

— Когда отъезд? — спросил я.

— Билетов еще нет, — буркнул он.

— Повезло вам с этой войной, Навыдов, — сказал я. — Лет пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права переписки. А в нынешнем бардаке армия исчезнет — никто внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и мне рвануть в какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина? Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я мог бы организовать пару установок «Град», на худой конец, танковый корпус. Списали бы по конверсии как гуманитарную помощь металлоломом — и вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: «И боец молодой вдруг поник головой…»

Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я решил больше не испытывать его больное терпение. В конце концов, вряд ли оно адское…

По дороге домой проанализировал наш разговор и понял, что Терентьевича со счета сбрасывать пока рано. От таких революционеров чего хочешь можно ожидать. Чем джентльмен отличается от горе-патриота с оскорбленным чувством национального сознания? Джентльмен умеет и может за себя постоять, патриот же стоит за себя горой даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. Сам факт, что его нечаянно толкнули локтем в очереди, он рассматривает как вызов своему маленькому угнетенному народу. И если джентльмен вызовет обидчика на дуэль, то патриот сразу даст по голове гаечным ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку: «Эх ты, серб недоделанный!» — Терентьевич убил бы его не задумываясь, мстя за сожженные хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже выяснил, украл не он, а Заклепкин.