Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги

Я вошел в комнату Мод.

Справа от меня у стены стояло трюмо с тремя зеркалами, слева, у окна, — огромная крытая кровать, застеленная так, что не было ни одной вмятинки. Рядом, на полу лежала Мод Слокум. Ее лицо было темно-серым, с синеватым оттенком, как на одной картинке Ван Гога, где изображен какой-то сумасшедший человек. Прекрасные белые зубы Мод блестели между полураскрытыми пурпурными губами и превращали темное это лицо в какую-то гротескную маску.

Я опустился на колени, пощупал у женщины пульс и послушал, бьется ли сердце.

Мод Слокум была мертва.

Я поднялся и повернулся к экономке, которая медленно входила в комнату, будто что-то тяжелое давило на нее.

— Что случилось? — И голос прервался, она уже знала ответ.

— Миссис Слокум умерла. Звоните в полицию, попытайтесь связаться с Надсоном.

Миссис Стрэн повернулась к двери из комнаты, и ветер смерти вынес ее.

Тут же вошла Кэти. Я попытался своей фигурой заслонить от нее труп. Девушка остановилась и встала в белой шелковой ночной рубашке вытянутая в струнку, стройная и гибкая. Взгляд ее обвинял.

— Что здесь случилось? — строго спросила она.

— Твоя мама умерла. Возвращайся к себе, в свою комнату. Все ее тело напряглось и вытянулось еще сильнее.

— У меня есть право остаться.

— Уходи отсюда! — Я сделал шаг к ней.

Кэти увидела то, что лежало за моей спиной.

— Как она может быть мертва? Я… — горе перехватило дыхание, и Кэти смолкла.

Я приобнял ее, повернул ее дрожащую спину к себе, лицо к двери.

— Кэти, я ничего не могу сделать сейчас для тебя. Тебе надо пойти к отцу.

Всхлипывая, она сказала:

— Он не выйдет, он говорит, что не может подняться с постели.

— Ну, тогда ложись к нему в постель.

Я ляпнул, не подумав, получилось двусмысленно, ее реакция потрясла меня: ее маленькие кулачки забарабанила по моему лицу с такой яростью, что я потерял равновесие.

— Как вы смеете говорить про такие грязные вещи?!

И добавила одно англосаксонское словцо, которое у нас знает каждая школьница…

Я вернулся в комнату, где на полу лежала безмолвная женщина. Ковер из овечьей шерсти загнулся под ее плечом, словно Мод в конвульсии нарушила его покой. На Мод было то самое платье, в котором я ее видел на приеме гостей, оно задралось, обнажив загорелые бедра. У меня был порыв расправить платье, прикрыть ноги, которыми я восхищался. Но мое профессиональное воспитание не разрешило: Мод Слокум принадлежала теперь полиции.

Свет в комнате исходил от настольной лампы с двойным абажуром. На письменном столе рядом с лампой еще стояла незакрытая портативная пишущая машинка, из ее зева торчал лист белой бумаги. Напечатано было всего несколько строчек. Я обошел тело, чтобы прочитать их.

Это было все.

Тут же я увидел открытый маленький зеленый пузырек, рядом его черную металлическую крышку. На этикетке были изображены красный череп и скрещенные кости. Далее значилось, что лекарство, выписанное доктором Сандерсом для миссис Оливии Слокум, изготовлено в аптеке Нопэл-Велли четвертого мая сего года и должно применяться по назначению. Не дотрагиваясь до пузырька, я заглянул внутрь и обнаружил, что он пуст.

На столе больше ничего не было. Я обратил внимание на широкий белый ящик. Отодвинул мешавший мне стул и, взяв в руку носовой платок, чтобы не оставить отпечатки пальцев, наполовину выдвинул ящик. Там лежало несколько заточенных карандашей, початая губная помада, шпильки, пластмассовые серьги, рассыпанная стопка бумажек, в основном магазинных квитанций и рецептов. Банковская книжка… банк Нопэл-Велли… Я пролистал ее: баланс в триста тридцать шесть долларов с центами после того, как за два дня перед тем было снято со счета двести долларов. Еще раз концом сломанного карандаша, я поворошил бумажки. Вот — письмо, напечатанное на бланке студии «Уорнер Бразерс».

Даты под письмом не было, подпись была: «Милли». Я поглядел на лежащую на полу женщину.

Состоялся ли обед? Хотел бы еще узнать: уехала ли Милдред Флеминг в Англию и много ли знает она о «Нем». «Он» больше смахивал на Надсона, чем на Бога. А Надсон скоро будет здесь.

Я выдвинул ящик поближе к себе. Сложенная газета застряла было в щели между дном и задней стенкой ящика; скользнув вниз, она почти исчезла из виду. Я вытащил ее на свет Божий и развернул. Вот длинная колонка текста, а над ней напечатаны фотографии двух мужчин. Один из них Надсон, а другой — молодой темнокожий человек в измятой белой рубашке. Заголовок гласил: «Захвативший преступника и бежавший из тюрьмы».

В заметке сообщались детали этого подвига, и я медленно и внимательно прочел весь текст. Подвиг совершен двенадцатого апреля.

Я снова сложил газету, положил ее туда же, где нашел, и задвинул ящик.

Записка, отпечатанная на машинке… Что-то в ней было странное, такое, что я не мог сразу определить, но что нужно было объяснить. Не имея ясного представления о том, зачем я это делаю, я тем не менее вынул из внутреннего кармана пиджака письмо, которое дала мне Мод Слокум, развернул и положил его на стол рядом с машинкой. «Дорогой мистер Слокум», — начиналось оно. Это было как память о чем-то, что я слышал очень давно. Еще до войны я услышал: «Лилии, источающие запах гнили, хуже, чем простая сорная трава». Скоро такой запах будет источать тело женщины, лежащей на полу… письмо? о ней? Какое теперь значение имеет это письмо?

Мое внимание сосредоточилось, однако, на первом слове: «Дорогой». Я перевел взгляд на бумагу в каретке пишущей машинки: «Дорогой мой», потом всмотрелся в письмо на столе. Два «дорогих» были абсолютно одинаковы: заглавная «Д» каждого из них немного отступала от ряда других букв в строке, а у «р» был едва заметен разрыв в середине изгиба. Хотя я не эксперт по сличению шрифтов пишущих машинок, но мне показалось, что предсмертная записка Мод Слокум и письмо, адресованное ее мужу, напечатаны на одной и той же машинке.