Черные кувшинки

— Я не шучу, Стефани! Вчера мы допрашивали вашего мужа. Результат беседы совсем нас не удовлетворил.

Она в ответ улыбнулась:

— Я знаю. Вечером мне пришлось выслушать краткий доклад.

— Он под подозрением. Это серьезно.

— Вы ошибаетесь.

Пальцы Лоренса продолжали скользить по шелковой ткани ее платья. Ему казалось, что он гладит ее плечи. Сохранять ясность ума с каждой секундой становилось все труднее.

— Не играйте со мной, Стефани. Вчера ваш муж заявил, что в утро убийства был дома, в вашей постели. Три дня назад вы говорили нечто противоположное. Кто-то из вас лжет. Или ваш муж, или…

— Лоренс! Сколько раз я должна вам повторять? Я не была любовницей Жерома Морваля. Мы с ним даже не дружили. Лоренс, у моего мужа не было причин убивать Морваля. Я тоже кое-что понимаю в детективах. Если нет мотива, зачем доказывать свое алиби?

Она залилась хрустальным смехом и угрем выскользнула из его хватки.

— У вас, Лоренс, — продолжила она, — явная склонность к театральным эффектам. Ваша операция по сбору сапог деревенских жителей — это шедевр. Теперь вам остается только допросить все супружеские пары Живерни, чтобы выяснить, занимались они любовью в утро убийства или нет.

— Стефани, повторяю вам, это не шутки.

В ее голосе вдруг прорезался учительский металл:

— Я отдаю себе в этом отчет. И прошу вас, Лоренс, отстаньте от меня с этим гнусным преступлением и не менее гнусным расследованием. Все это не имеет никакого значения. А вы только все портите.

Она развернулась. У Лоренса закружилась голова. Когда Стефани вновь повернулась к нему, у нее на губах играла улыбка. Кто она — ангел или демон?

— Переходим на кухню!

На сей раз Лоренс окунулся в синеву. Кухня была оформлена в синих тонах, цвет стен и фарфора включал в себя все его оттенки, от небесно-голубого до бирюзового.

Стефани заговорила с интонациями рыночного зазывалы:

— Хозяйкам особенно понравится огромная коллекция кухонной посуды, в том числе медной, а также сервизы руанского фарфора…

— Стефани!

Учительница встала возле камина. Прежде чем Серенак успел открыть рот, она схватила его за отвороты кожаной куртки.

— Инспектор, давайте внесем полную ясность и расставим все точки над «i». Мой муж любит меня. Мой муж дорожит мной. Мой муж не способен причинить зло кому бы то ни было. Ищите другого виновного!

— А вы?

От удивления она почти разжала пальцы.

— Что — я? Способна ли я причинить кому-либо зло?

В ее фиалковых глазах блеснуло что-то новое, чего Серенак еще ни разу не замечал.

— Н-нет… — пробормотал он. — Что за мысли? Я имел в виду совсем другое. Я хотел спросить: а вы? Вы его любите?

— Инспектор, вы задаете бестактные вопросы.

Она отпустила его куртку, развернулась и пошла назад, через столовую, гостиную, кладовую. Лоренс шагал за ней на некотором расстоянии, совершенно растерянный. В кладовой была лестница, ведущая на второй этаж. Стефани остановилась на нижней ступеньке. От прикосновения шелка к деревянным перилам они как будто засияли.

Перед тем как подняться, учительница бросила одно слово. Всего одно.

— Наконец-то!

38

Сильвио Бенавидиш стоял на площади перед Руанским собором. Он не был в Руане давно, почти год. В руках он держал путеводитель. Наверное, прохожие принимали его за туриста, но его это мало заботило. Он договорился о встрече с хранителем Музея изящных искусств, неким Ашилем Гийотеном. До встречи оставалось еще полчаса, но Сильвио специально пришел пораньше, чтобы подготовиться психологически, а заодно пропитаться импрессионистской атмосферой старого Руана.

Повернувшись к туристическому офису, Бенавидиш листал путеводитель. Большую часть картин с изображением Руанского собора — всего их насчитывается двадцать восемь — Клод Моне писал со второго этажа этого здания. Писал в разное время суток и в разную погоду. Во времена Моне в здании турбюро, одном из первых памятников французского Ренессанса, находился магазин модной одежды, а до того — финансовое управление. Сильвио продолжал читать свою брошюру. Клод Моне писал собор и с других точек, в том числе с улиц Гран-Пон и Гро-Орлож, из разных зданий, многие из которых были разрушены в годы войны.

Инспектор живо представил себе, как ранним утром Клод Моне выходит со своим мольбертом и направляется к одному из жилых домов, обитатели которого еще мирно спят, чтобы устроиться возле выходящего на собор окна и приняться за работу. Известно, что в магазине модной одежды он на протяжении нескольких месяцев смущал своим присутствием дам, явившихся примерить новый наряд. И все ради чего? Чтобы тридцать раз запечатлеть на холсте один и тот же вид! Наверное, руанцы считали его сумасшедшим.

Но людям нравятся сумасшедшие. Они вызывают в них восхищение.

Сильвио повернулся к собору. Да, безумие восхищает. Достаточно посмотреть на это грандиозное сооружение. Приходится признать, что в конечном счете он оказался прав — тот ненормальный, который однажды задумал возвести этот невообразимый собор, пусть даже его строительство растянулось на пятьсот лет. Наверняка он настаивал, что его шпиль должен быть вознесен высоко в небеса, не имея себе равных во Франции, а то обстоятельство, что при этом погибнут тысячи рабочих, нимало его не смущало. О безопасности труда в те времена никто не думал, но вспоминать об этом сегодня как-то не принято. Все всё забыли. Забыли гору трупов, забыли варварские нравы. И восхищаются безумцами.

Инспектор посмотрел на часы. Пора. Со школьных времен у него сохранилась привычка к пунктуальности. Он покинул Соборную площадь и устремился под арки торгового пассажа. «Улица Карм», — прочитал он табличку. Музей, если он верно разобрался в схеме, должен быть слева. Бенавидиш свернул на узкую улочку, застроенную домами с фахверковыми фасадами. Здесь, в средневековой части Руана, он чувствовал себя неуютно. Город напоминал ему лабиринт, родившийся в чьем-то больном сознании. Уж не в сознании ли того самого типа, который задумал выстроить самый высокий в стране собор? Как ни старался Сильвио, у него не получалось полностью сосредоточиться на поиске нужного дома. Из головы не шло дело Морваля. Он кожей чувствовал — что-то в нем не то. Можно подумать, что где-то существует хитрый и злобный кукловод, который дергает участников трагедии за ниточки, заставляя их совершать те или иные поступки. Этакий мальчик-с-пальчик, коварный, как Макиавелли, — знай себе разбрасывает на дороге камешки, чтобы все шли туда, куда он задумал. Но кто же он такой?

Сильвио вышел на площадь Девятнадцатого апреля 1944 года. И еле-еле успел отскочить в сторону перед детской коляской, которую катила вперед решительного вида мамаша. Коляска, не сбавляя скорости, проехала ему по ноге. Инспектор машинально пробормотал несколько извинений. В мыслях неотступно бился все тот же вопрос. «Кто?»

Жак Дюпен? Амаду Канди? Стефани Дюпен? Патрисия Морваль?

Живерни — совсем небольшая деревня. Местные жители постоянно твердят, что у них все знакомы друг с другом. А что, если в тайну посвящены тоже все? И все держат рот на замке? Взять хоть этот случай с мальчиком, утонувшим в 1937 году… Бенавидишу лезли в голову самые дикие предположения. Он додумался до того, что начал подозревать Серенака в нечестной игре. Ну, в самом деле, патрон ведет себя более чем странно. К тому же эти совпадения… Лоренс не скрывает, что помешан на живописи — вон, весь кабинет себе завесил картинами. Да и до того как получить назначение в Вернон, он работал не где-нибудь, а в отделе по борьбе с незаконной торговлей предметами искусства. И тут вот вам, пожалуйста, убийство коллекционера! Как по заказу. И где? В Живерни! Это не говоря уже о маниакальном упорстве, с каким Серенак пытается повесить убийство на Жака Дюпена, одновременно флиртуя с его женой. Сильвио поделился своими опасениями с Беатрис, но жена и слушать его не пожелала. Она без ума от Лоренса. А ведь они виделись всего один раз!