Современный румынский детектив

Итак, обосновываюсь в буфете за столиком в полной уверенности, что моя молодая гвардия оповестит меня, если тем временем кто-нибудь войдет в дом к Мирче Рошу. Спокойненько уплетаю порцию сибийского сервелата с двумя булочками, запивая пивом. Никто не тревожит меня оповещением. Расплачиваюсь и, выходя, сталкиваюсь лицом к лицу, а лучше сказать — к шелковистой бороде, с художником.

— Я так и подумал, что это вы, когда мне ребята сказали. Они и про радио сказали, которое вас с толку сбило. Всегда забываю выключить. Утром слушаю музыку, известия, потом иду в ванную и…

— Можете не оправдываться! Лишь бы краны и газ не забывали.

— Я в вашем распоряжении. Зайдемте ко мне?

— Ну, раз уж мы встретились здесь, может быть, наоборот, если у вас нет каких-то неотложных дел, поедемте со мной?

Мне это кажется или он побледнел? Потом я соображаю, что выразился несколько двусмысленно.

— Я хочу сказать… Ваша машина на ходу?

— Да, конечно. Стоит там, перед домом.

— Тогда, может быть, мы прокатимся немного по шоссе?

— Пожалуйста, с удовольствием…

Я чувствую, что он в некотором смущении. Кто знает, не грозит ли мне второй раз за утро опасность аварии, тем более что я снова, как и с Паулом Чернеску, буду сидеть на" месте смертника"?!

Едем. С удовлетворением отмечаю, что масштабы беспокойства Мирчи Рошу не толкают его на превышение законной скорости. Он, без сомнения, озабочен, если не сказать больше, но не игнорирует светофоры и ведет машину четко и уверенно. Я поглядываю на него искоса. Красивая борода! И черная! Не эта ли борода осталась в памяти импресарио Попеску? Так или иначе, но это та самая борода, которая утверждает, что она сидела на эстрадном ревю в Констанце за спиной товарища недопустимых габаритов, по каковой причине почти ничего из представления не разглядела, в то время как ее приятель с полным удовольствием наслаждался зрелищем совсем в другом конце Дворца спорта…

Мы еще не доехали до площади Виктории, как я прошу Мирчу Рошу остановиться на платной стоянке.

— Вы знаете, я раздумал. Дальше не поедем. Зато у меня к вам другая просьба, и мне бы хотелось, чтобы вы выполнили ее беспрекословно. Она, так сказать, деликатного свойства, поэтому я вас попрошу не задавать никаких вопросов, даже если некоторые вещи покажутся вам странными.

Он отвечает не сразу. Такое впечатление, что он подавляет вздох, затем решается:

— Я слушаю вас внимательно, сделаю все, что надо, и не буду просить объяснений.

— Сейчас у нас двенадцать пятьдесят, скажем — час. С этой минуты и до восьми часов завтрашнего утра вы должны предоставить в мое распоряжение вашу машину и ваш дом,

— То есть как?.. — заикаясь, переспрашивает Мирча Рошу.

— То есть, — отвечаю терпеливо, не напоминая об обещании ни о чем не спрашивать, — вы даете мне ключ от дома, выходите из машины, уступаете мне место за рулем, даете ключ зажигания и права, потом я вас отвожу, куда желаете, с условием, чтобы вы все это время находились как можно дальше от собственного дома. Если вам негде переночевать, могу уступить свою квартиру.

— То есть вы хотите сказать, что… — говорит художник, чей словарный запас растаял на глазах.

— То есть, — подхватываю я эту игру в оторопь, — мне должны нанести визит у вас на квартире сегодня ночью. Я выпровожу гостя еще до рассвета, и, как я уже вам сказал, в восемь можете принимать дом и машину в целости — сохранности. Кроме того, предупреждаю, чтобы вы не строили никаких планов на завтрашний вечер, потому что…

— То есть дом и машина вам будут нужны и завтра вечером?

— Послушайте, у меня впечатление, что вы собираетесь бросить живопись и заняться беллетристикой. Начинать каждую фразу с" то есть" — звучит неплохо для новичка. Но пока, будьте любезны, оставим изящную словесность. Ключи!

А теперь пустим киноленту так, чтобы время от часу до девяти не прошло, а пролетело. Это потому, что я не помню и мне действительно неважно, как протекло время до этого часа, который в народе называют девять вечера и только дикторы и железнодорожники — двадцать один час.

Капитан Марчел Константин, которого я уж и не помню когда в последний раз видел в штатском, непринужденно садится за руль" дачии" Мирчи Рошу и элегантно трогает с места. За каких-нибудь восемь минут мы долетаем до скупо освещенной улочки. Оба выходим из машины и без единого слова расходимся в разные стороны. К счастью, прямо перед домом художника, где и по сю пору играет радио, приблизительно против левого окна, окна спальни, если я правильно помню, горит бледный неоновый фонарь. Держу ключ наготове, но жду, пока Марчел дойдет до перекрестка. Красивый парень и идет вразвалочку как ни в чем не бывало, хотя в штатское переодевается дай бог два — три раза в году. Покружив на одном месте, он достает сигарету и чиркает спичкой. Это условный знак, так что я спокойно отпираю дверь и вхожу. Зажигаю и потом по очереди гашу все лампы. Ателье художника кажется мне еще живописнее, чем в первый раз, — если позволите мне такую тавтологию. Хотя портрет Виорики отсутствует, ее дух — а я остался при убеждении, что таковой у девушки имеется, вопреки первому впечатлению, — витает в воздухе. В этом пространстве, так причудливо украшенном и освещенном, была бы вполне романтическая атмосфера, если б не сухой, будничный голос, долдонящий сводку последних известий. Пресекаю трудовое рвение кокетливого транзисторного приемничка — небось японский! — в ту секунду, когда он намеревается проинформировать меня насчет какой-то кому-то декларации, и гашу свет в ателье. Перехожу в спальню, поднимаю до половины штору и, как и предполагал, впускаю в комнату молочный флюоресцентный луч фонаря. Хорошо, не придется зажигать света, все видно и так.

И вот я в кресле, не только удобно, но и стратегически верно расположенном в спальне Мирчи Рошу: высокая спинка совершенно скрьюает меня от глаз или от фонарика возможного гостя, если он войдет через дверь; кресло достаточно широкое, оно дает мне свободу движения в случае опасности; в зеркале, висящем напротив, виден фрагмент двери, как раз столько, сколько надо, чтобы заметить, как она открывается, и не быть замеченным самому; нижняя часть окна, прикрытая только тюлевой занавеской, пропускает свет с улицы…

Да, в кресле удобно, что и говорить, но и удобство вещь относительная, когда часы тянутся, а ты дал себе зарок сидеть неподвижно, не дремать и держать ухо востро, может быть, всю ночь. Правда, в промежуток времени с девяти, когда я встал, то бишь сел на вахту, и до сего часа, до трех с минутами, уместился феномен, который мои коллеги, а особенно мой шеф полковник Думитреску, называют" каталепсией по Бребенелу". Я оцениваю результаты этой каталепсии как удовлетворительные. Кто против? Воздержался? Никто, превосходно, принято единогласно, и можно послать моей голове телеграмму одобрения и приветствия. Мозаика наконец укомплектована полностью. И все же…

Все же, если в механизме, который я собирал по винтику, по колесику, который уже несколько дней как крутится, а этой ночью сделал свой последний оборот, — если в нем что-то не сработает, то ожидаемый мной визит может и не последовать. В таком случае все здание рушится и надо будет замуровать кого-нибудь заживо, чтобы возвести его снова. Не говоря уже о том, как мне будет стыдно перед Мирчей Рошу, который проводит эту ночь бог знает как, с кем попало, где-нибудь в баре или перед Марчелом Константином, который патрулирует вокруг дома, да даже перед самим собой.

Если бы еще можно было курить. Но это исключено. А что допускается? Смотреть на часы со светящимся циферблатом, которые показывают три часа четырнадцать минут (3.14— замечательно, час Пи!), трогать игрушку небольшого калибра со взведенным курком, которая помещается в правом кармане моей куртки, орудовать шариковой ручкой — на описание этого орудия мне понадобилось бы страниц шесть — и нелинованным блокнотом по сорок два лея за штуку. Во время каталепсии моя рука, водимая оккультной силой, как на спиритическом сеансе, сотворила на первой странице блокнота рисунок: шесть вертикальных линий, как шесть восклицательных знаков, примерно в сантиметре друг от друга, затем несколько линий волнистых, дугой соединяющих сверху первую линию с третьей и снятой, а снизу вторую с четвертой и шестой. Шестую я несколько раз подчеркнул…