Стелла искушает судьбу

— А вы кто будете? — неприветливо поинтересовалась она.

— Из детской комнаты милиции.

— Давно пора!.. — начала бабка злорадно, но Козырева ее перебила:

— Простите, а вы не знаете, где Саша и его родители?

— Сашка-то? Две ночи на чердаке ночевал, да я из домоуправления слесаря вызвала. Чердак и заперли. Здесь не бомжатник какой. Теперь небось к приятелям подался, таким же уркаганам.

Стелла стиснула зубы.

— А родители? — терпеливо выясняла Козырева.

— Сам — не знаю где, а его благоверную утром у магазина видела. Побиралась она.

— Спасибо. — Марина Игоревна повернулась, собравшись уходить.

Но старуха явно не считала разговор исчерпанным.

— И до каких же пор?! — возгласила она, приняв величественную позу. — До каких пор терпеть будем алкашей проклятых? Или нет на них управы? Раз он главным технологом был, так и тронуть его нельзя? Хоть он и в люпомена натурального превратился! Патанцияльно опасного! Дружки, что ли, заступаются прежние? Дак пусть лечут. Или сажайте мерзавцев, или выселяйте, а мы терпеть не желаем!

Завершив пламенную речь, старуха удалилась, а Марина Игоревна и Стелла уныло поплелись прочь.

— Ужасно, ужасно на все это смотреть. Геннадий Аркадьевич Россошанский действительно был главным технологом комбината, а Раиса Спиридоновна — главным специалистом в химлаборатории. Правда, это еще до меня… Я их уже такими застала. Потерявшими человеческий облик. Геннадий Аркадьевич совсем спился. Да и жена его… Слышали, что бабка сказала: побирается у магазина? И ведь что говорит: я бывший кандидат наук, пострадала от гонений руководства завода. Какие гонения? Кому она нужна была? За прогулы и за пьянство уволили. Так ведь кто терпеть-то будет? А еще иногда она бутылки собирает. Но Саша держится. В школу ходит. До сих пор и учился хорошо, хотя то голодный, то невыспавшийся. А вот последнее время… Тоже, говорят, видели его на том пустыре.

— Да что за пустырь-то? — спросила пораженная рассказом Козыревой Стелла.

— Собираются они там. В бытовке брошенной. Говорят, раньше от завода хотели строить что-то. Даже котлован начали рыть, да денег не хватило. Ну и…

— А, глупости! Что такого плохого мальчишки там делают? Курят? Дерутся? В карты играют? Так у нас за школой тоже пустырь был, мы его называли — клуб обормотов. Мальчишки там иногда даже выпивали! Завуч облавы постоянно устраивала. Девочки, конечно, возмущались и учителей поддерживали, а в десятом уже сами туда на большой перемене покурить бегали. Уж больно место удобное, к безделью располагающее… Кроме того, свободу чувствуешь. Как нигде!

Козырева кивнула:

— Курят, курят, да только не то, что вы думаете, Стелла, и не только курят! За последние три месяца восемь подростков, о которых известно, что они бывают на том злополучном пустыре, были задержаны в состоянии наркотического опьянения. И кражи участились. Как карманные, так и квартирные. Троих ребят уже в колонию отправили. А один парнишка вообще исчез… Чует мое сердце, стоит за этим кто-то, не обошлось без вмешательства взрослых. Зона рядом…

— Ну так и занялись бы этим вплотную! — возмутилась Стелла. — Раз такой рассадник преступности под боком.

— Во-первых, текучка заедает, а во-вторых, прочесывали мы пустырь. И неоднократно. Забирали ребят. Только молчат они. Слова не выжмешь. Или все это мои домыслы, как считает начальство, или запугали их сильно. А проституция среди малолетних? Она приняла просто угрожающие размеры с тех пор, как неподалеку от Сосновки начали строить новый комбинат. Там же целый городок для иностранных рабочих отгрохали! Вот и ездят девчонки туда валюту зарабатывать… Знаете, как они это место называют? Наш «Метрополь»! И здесь я чувствую чью-то опытную жестокую руку! Подмял их кто-то под себя — настоящий волк, хитрый, злобный, матерый… Но и эти как в рот воды набрали, молчат. А нам бы хоть ниточку. Хоть бы слабенькую зацепочку. Хоть намек. — Козырева понурилась и замолчала.

Замолчала и Стелла, погрузившись в глубокую задумчивость. Ей больше никуда не хотелось идти. Она уже насмотрелась сегодня грязи и жестокости, прикоснулась к изломанным, горьким судьбам, хлебнула от чаши чужих страданий… Страданий ни в чем не повинных детей.

— Здравствуйте, Ольга Федоровна! — обратилась Козырева к открывшей им дверь невзрачной женщине со стянутыми на затылке в «фигу» редкими тусклыми волосами и скорбным лицом христианской мученицы.

— Проходите, Марина Игоревна, — ответила та, поджав узкие бледные губы.

Стелла почувствовала, что визит инспектора удовольствия женщине не доставил.

Пройдя на кухню бедно, почти убого обставленной, но чистой и опрятной квартиры и разглядев хозяйку при свете горевшей под потолком не прикрытой абажуром лампы, Стелла ужаснулась: она отлично помнила запись в деле — Гуняева Ольга Федоровна, 37 лет, мать-одиночка, инвалид труда третьей (рабочей) группы, продолжает работать уборщицей на комбинате, где получила травму, в результате которой частично лишилась трудоспособности. Пенсионерка.

«Тридцать семь лет! Не может быть! Наверное, это ее мать?» — подумала Стелла. И тотчас же перед ее глазами встали другие строчки: Гуняев Кирилл Дмитриевич, 14 лет. Состоит на учете. Имеет три привода. Неоднократно уличен в употреблении наркотиков. Ворует из дома вещи. Школу не посещает. Кроме матери, родственников не имеет.

«Кроме матери, родственников не имеет. Господи! До чего же он ее довел!» Стелла готова была растерзать малолетнего подонка. Каково же было ее удивление, когда она услышала монотонный голос Гуняевой:

— У нас все хорошо. Кирюша из дому почти что не выходит. Все со мной. Вот с осени в школу опять пойдет. Или вот еще — Николай Петрович обещался его в ученики взять, только подождать надо… Тоже ведь можно? А если вам кто сказал, что Кирюша из дому вещи опять выносил, так вы не слушайте Вальку-стерву! У самой-то ребеночка нет, так и помрет вековухой, вот она из зависти и клепает…

«Боже мой! Из зависти! Да чему ж тут завидовать? Вырастила чадо… На свою голову, — с тоской подумала Стелла. — Хорошо у нее все, а что ж голос-то загробный? Н-да… Что вещи не выносил — поверить можно. Нечего тут выносить!»

— Хорошо, так где сейчас Кирилл? — терпеливо спросила Козырева.

— А в комнате, — неохотно ответила Гуняева. — Отдыхает.

— От каких таких трудов? — усмехнулась Козырева и вышла из кухни, Стелла двинулась за ней.

На диване под полупустой книжной полкой, укрывшись с головой стареньким ярко-зеленым верблюжьим одеялом, лежал Кирилл Гуняев и старательно изображал человека, погруженного в беспробудный сон.

— Гуняев, вставай, хватит дурака валять, — спокойно предложила Марина Игоревна.

Мальчик всхрапнул.

Инспектор усмехнулась и потрясла притворщика за плечо. Тот вскочил, выпучил глаза и завопил, тряся белобрысыми взлохмаченными вихрами:

— Что вы меня будите? Что вам надо? Что пристали? Права не имеете!

— Угомонись! — сердито оборвала его Козырева.

— А что? — заныл мальчишка, сразу изменив тон. — Ничего плохого не делаю. Из дому носа на улицу не показываю! Даже курить бросил!

— И наркотики тоже?

Мальчишка снисходительно и лукаво улыбнулся:

— Это шмаль, что ли? Да я, Марина Игоревна, с тех пор, как вы меня тогда заловили, — ни-ни! Только шмаль, Марина Игоревна, это ж разве наркотик? Зря вы меня тогда. Ведь в первый разок только и попробовал…

— В третий. Тебя тогда в третий раз поймали.

— Ну уж и в третий? Скажете тоже!

— В третий, в третий, Гуняев. И не кривляйся.

Мальчишка улыбнулся еще шире:

— Но вы-то в первый? Разве нет?

— Ну, допустим, — согласилась Козырева, не понимая, куда он клонит.

— Вот видите? А те два раза меня оклеветали! Или просто с кем-то другим перепутали. Я ведь, Марина Игоревна, только вам и доверяю…

— Ладно, раз доверяешь, тогда скажи, кто из старших с вами на пустыре ошивается? Кто вас наркотой снабжает?