Сентиментальный детектив

Глава XIV

Постскриптум.

«Родной мой! Ты уже дочитываешь мое письмо. Я знаю, скоро хирург возьмет в руки скальпель, и ….

Придется тебе выслушать до конца мою исповедь.

Вся строгость возвышенных правил была мною отброшена в сторону, как только я узнала, что ты безнадежно болен, попал в беду.

В тот вечер Лешка долго мялся, начинал говорить, потом замолкал. Честно, говоря, он тебе всегда немного завидовал, но, предпочитая носить маску легкого пренебрежения. Вот и на этот раз он несколько раз начинал:

– Твой…

Я его не поощряла к дальнейшему разговору. Перед тем, как что-нибудь рассказать про тебя, например, что ты поменял машину, он обязательно добавит какую-нибудь скабрезность:

– Всучили ему Тойоту с битым и перекрашенным крылом как новую, а он и не заметил. Лох, он твой, красавчик. Но мозги пудрить умеет…

– Кому?

Лешка будто и не слышал моего вопроса, а продолжал рассказывать:

– Ты бы видела, с каким деловым видом он с продавцом обсуждал недостатки и достоинства автомобилей, а тот, понял с кем дело имеет, и подвел его к красавице с битым боком.

Вот и на этот раз я подумала, что он скажет про тебя гадость. И промолчала. Наконец, не вытерпел он сам.

– Твой, чего-то носится по онкологическим центрам.

Я чувственная женщина, ты знаешь об этом, но один раз приняв с мужем роль бесстрастной жены, я доиграю эту роль до конца жизни. Моя холодность стала непоколебимым основанием его слепого доверия. Он даже представить не может, что я могу быть другой. В его представлении, его мир семейный, за мной, как за каменной стеной.

Тот, кому выпало счастье быть любимой, поймет и оправдает меня. Никогда я не буду считать, месяц, наш последний месяц, проведенный у тебя, преступным. Никогда. Пусть время нас рассудит, но только не люди.

Хотя под твоим влиянием, я стала материалисткой, но верю, что в этом огромном мирозданье, которое существует, и будет существовать миллиарды лет после нас, когда-нибудь в другой жизни встретятся два наших самых маленьких атома и сольются в одно единое тело. И пусть это тело, будет ласточкой. Не хочу я больше видеть людскую суету.

Если ты думаешь, что у меня не было борьбы с собой, то глубоко заблуждаешься. Я как борец на татами, ежедневно выходила на борьбу со своей совестью, с долгом, с мнением соседей и подруг.

Да, я люблю тебя безумно. Целомудренней, от этого я не стану. Добродетели во мне больше не будет. Опьяненная радостью видеть тебя, слышать, ощущать твою близость, я стала счастливым человеком. Говорят, женщина, имеющая любовника, испытывает те же чувства. Не знаю. Я ни у кого ничего не крала. Ты мой был, по праву первой ночи. А других ночей я знать не хотела.

И вот теперь он принес эту новость на хвосте. Я сначала не придала значения его словам, или вернее даже не поняла, о чем он говорит.

– Что у него? – спросила я Лешку.

– Без шансов.

– Что без шансов, говори.

– Врач, который его смотрел, и которого я потом спросил, сказал, что у твоего… нет шансов. Опоздал он. Надо было ему раньше обращаться. А теперь если делать операцию… Ой, что я тебе пишу. Ты должен лечь под нож, но уже… Ты мужественный человек, я знаю. Ты должен был привести в порядок свои дела и обязательно должен был попрощаться со мною. Я просчитала наперед, твои действия. Не увидевшись со мною, ты не ушел бы в мир иной.

И Лешка, подробно рассказал, что, показав в двух центрах свое удостоверение и представившись твоим родственником, он выудил нужную информацию.

– Месяц сроку. В лучшем случае.

– А он знает? – спросила я, имея в виду тебя.

– Знает. Работу оставил, семейные дела утрясает.

И вот тогда мой любимый, я готова была отдать, пожертвовать оставшейся половиной своей жизни, чтобы только помочь тебе. Только как это сделаешь? Я нашла, как сделать.

Еще до твоего звонка, я решила встретиться с тобою. Но ты сам мне позвонил.

Мой возлюбленный, я чту твою способность пронести сквозь жизнь нашу любовь.

Я расточаю тебе похвалы.

Видишь, мой любимый, я перенесла рвущий душу крик, я превозмогла себя и ни разу не разрыдалась. Нет, прости, было это один раз, когда к тебе пришла. Слезу уронила. Хватило у меня мужества проводить тебя беспечной и веселой.

Я льстила себя мыслью, что смогу себя обуздать, когда увижу тебя вновь, и ничем не выдам себя. Так оно и получилось. Пишу тебе это письмо, умываясь слезами. Наши обстоятельства не укладываются в нормы обычной морали. Я поступила согласно велению своего сердца.

Я оставалась весь этот месяц у тебя.

Я была твоей женщиной. Я постаралась скрасить твои последние дни.

Венец жизни женщины, новые ростки жизни. Может быть, они будут от тебя.

Пришли видимо последние часы, раз ты держишь это письмо в руках. Но теперь наступил тот момент, когда я должна рассказать остальное, о чем ты даже не догадываешься.

Вполне возможно я повторюсь, ибо плохо помню, что писала раньше, но дочитай до конца.

Итак, мой любимый, с самого начала я знала о беде. Но ничем помочь не могла. Тогда я решила этот месяц отдать тебе, весь без остатка. Я ведь видела, как ты обрадовался мне.

– Лешка я ухожу от тебя на месяц! – объявила я мужу. Он спокойно выслушал меня. Я не приемлю нравственное лицемерие. Что бы он мне в этот момент ни заявил, я бы его слушать не стала. Он отвел глаза в сторону и тихо пробормотал:

– Ну, ты хоть детей приходи кормить!

– Хорошо!

Жалость – не лучшее чувство. Он всю жизнь должен был сносить твое незримое присутствие.

Вот так и разрывалась я между тобой и домом.

Когда ты ехал на машине к брату, то может быть обратил внимание, что тебя издалека сопровождает мотоциклист. Я снарядила Лешку вслед тебе, в качестве конвоя. Мало ли что может случиться на дороге.»

Скударь действительно вспомнил, как у него на хвосте, сидел мотоциклист, который иногда его обгонял. Но за утемненным шлемом лица не было видно. Мотоциклист то обгонял его, то останавливался и пропускал его вперед. Чудак, какой-то, еще подумал Скударь. Давно был на месте. Он стал читать дальше.

«Обратно полторы тысячи километров, он проскочит за десять часов.

У него здесь есть неотложное дело. Хочешь бранись, хочешь смейся, но это неотложное дело касается твоей жены, Клавдии. Я сказала Лешке, что если он увел у тебя одну даму не совсем честным путем, то ему сам бог велел увести и вторую.

В общем, милый мой, извини, но это проза жизни, и от нее никуда не денешься. Лешке, после приезда, я вменяю твою Клавдию. Она у тебя красивая, но легко подающаяся чужому влиянию женщина. Живет умом матери. Пусть живет теперь Лешкиным умом. Я ему сказала, что ему придется Клавдию, хоть она и драная кошка, но взять на обеспечение, полное, в том числе и в качестве жены-любовницы.

– Потянешь? Пусть она и страшненькая, но зато одно у нее не отнимешь, у нее прекрасная фигура. А с лица воду не пить. – заявила я ему.

Ты бы видел в этот момент его физиономию. Изумление, страх, покорность, любопытство, радость и нескрываемое вожделение. Все перемешалось. Глаза заблестели как у мартовского кота. Обычно, в таких случаях говорят, что человек обалдел, но здесь палитра чувств была богаче, они именно в таком порядке отразились на его лице. Лицо было потерянное. Может быть, поэтому он так легко смирился с моим заявлением об уходе к тебе на месяц. А может быть, и охладел за эти годы, кто его знает?

– Ты это серьезно? – спросил он меня.

– Серьезно!

Скрыть улыбку он не смог. Твоя Клавдия видимо еще до этого запала ему в душу, потому, что когда я раньше расспрашивала о тебе, он, начиная с тебя, обязательно плавно перетекал на нее. Мне неудобно было его перебивать, а он больше рассказывал о Клавдии, да о Клавдии, чем о тебе. Мол, какая несчастная она женщина. Ты уходишь на неделю на Тишинку, ко мне, к моему портрету, а она …