Счастье не приходит дважды

Ольшанский порядком устал от приятеля. Он не думал, что задание следователя окажется таким сложным. Разговаривать с человеком, которого знаешь три десятка лет, смотреть ему в глаза, а думать при этом совсем о другом. Он уже успокоился, но последние слова Лидмана опять вывели его из равновесия.

— Да, — буркнул он. — Серебряный ковш у меня два иностранных музея выкупить предлагали. Экспозиция у них, видите ли, бедноватая.

— Какой ковш? — мгновенно переключился на деловой тон Лидман.

— Наградной серебряный конца XVII века. Пожалованный боярину Якову Годунову от царей Петра и Ивана Алексеевичей. Есть предположение, что он принадлежал царю Ивану Грозному.

— Вот как! — Челюсть Лидмана предательски лязгнула.

Ни про какой ковш ему подельники не говорили. Утаили, сволочи! От ярости он поменялся в лице.

— …Тридцать тысяч долларов предлагали. — Теперь голос Ольшанского доносился до него откуда-то издалека.

Шпана бритая! И он хорош, поверил, что они все принесут ему. Засыпятся уголовнички при продаже, и ему несдобровать.

— Как фамилия следователя, который твоим делом занимается? — спросил Лидман.

— Кажется… — начал Юрий Алексеевич и замолчал, вспомнив совет, данный в прокуратуре. — Не помню я. А тебе зачем?

— Да, — заюлил Лидман, — вдруг мой знакомый, я ведь кое-кого из прокуратуры знаю.

Делом Ольшанского занимался старший следователь прокуратуры Лавров Леонид Леонидович.

Лидман мрачнее тучи вышел из клуба. Ничего, он разберется с этими орлами. Все равно к нему придут. Драник ни хрена в антиквариате не разбирается, но Могилевский-то человек опытный. Должен знать, что такую заметную вещь, единственную в своем роде, так просто не скинешь. Засыпаться можно. Припугнет подельничков, никуда они не денутся, утешал себя Лидман, а на душе кошки скребли.

С такими невеселыми мыслями Лидман подошел к своему дому. Он вдруг вспомнил про Шнейдера. А немец-то куда делся? Еще вчера должен был у него появиться, но пропал. Наверно, наследство свое разыскивает, скривился он. А кстати, какую фамилию, связанную с вывозом дедовской коллекции, Шнейдер упоминал в последний раз? Кажется, Вершинин. Точно, генерал Вершинин.

Лидман уставился в пространство. Где-то он уже ее слышал. Но вот где и от кого?.. В повседневной жизни Дмитрий Евгеньевич Лидман казался заурядным обычным человеком. И даже рассеянным. Таким его считали окружающие. Он не возражал, потому что действительно частенько многое забывал. Но только не то, что касалось его страсти. Он великолепно помнил известные коллекции и до мельчайших деталей знал особенности некоторых предметов, которые, увы, ему не принадлежали. Он обладал феноменальной избирательной памятью.

Вершинин… Он хлопнул себя по лбу. Вспомнил! Нотариус Колбин о нем говорил. Точнее, о его коллекциях. Как он мог забыть? Марк Осипович Колбин нынче помер. К сожалению, с ним произошло то, от чего он предостерегал своих клиентов. После его смерти наследнички перегрызлись. Кажется, до сих пор судятся.

Да, жизнь — штука не простая. Сам покойник никому уже ничего не расскажет, но и того, что сказал, — достаточно.

Этот самый Вершинин привез после войны замечательные вещи. Среди антикварщиков его фамилия была почти неизвестна, потому что он с ними не общался. Колбин составлял завещание его жены. Обычно он помалкивал о своих клиентах, но, видно, расслабился. А еще его задело, что старуха отказалась ему продать какую-то вещицу. Да, все так. У немца губа не дура. Пройдоха тот еще. Коллекция генерала Вершинина, по всему видать, дело стоящее. Надо будет проработать этот вопрос. Может, и самому Лидману что-то оттуда перепадет.

Глава 18

Но Дмитрий Евгеньевич Лидман напрасно подозревал компаньонов. Ни Леня Могилевский, ни Вася Драник не утаили от него часть добычи. К Ольшанскому залез Назаркин. Один.

Когда он понял, какой куш отхватили приятели, у него душа заныла от жадности. У других все получается, а он чем хуже? Эта мысль не давала ему покоя. Полученные полторы тысячи баксов он спустил немедленно. Могилевский с Драником обещали долю, но когда еще это будет? Встреча в ресторане с подругой Аиды напомнила о прошлом.

Назаркин трясся от страха после того, как пристрелил Аиду. Пригодился купленный по случаю пистолет. Еще больше испугался, когда появились публикации в газетах. Будут копать — могут и на него выйти. Он внимательно отслеживал в прессе любое упоминание об этом деле. Но все обошлось. Трясли мужа, родственников, знакомых, партнеров по бизнесу. О его знакомстве с Аидой никто не знал. Она сама так решила, до развода с мужем не хотела афишировать их связь. Но, видно, подруге все же проговорилась. Там, в ресторане, он шкурой почувствовал опасность и, не задумываясь, выследил и убил женщину. Денег при ней не оказалось, взял, что было — серьги. Первый раз обошлось — значит, и сейчас пронесет.

Безнаказанность окрылила. Если фарт пошел, надо не упустить время.

В его машине остались «кошки», при помощи которых проникли в квартиру Ольшанского. Ни Драник, ни Могилевский про них не вспомнили. Зато Назаркин не забыл. Помнил он и разговоры, которые вели приятели в машине. Они говорили, что Ольшанского не будет дома дня два-три. Откуда у них такая осведомленность, Назаркин не спрашивал. Ясно, ребята шли по зрячей наводке. Дранику — море по колено, особенно когда выпьет, а Могилевский с наскока ничего делать не будет.

Вот тогда у Назаркина зародилась в голове мыслишка. А что, если… во второй раз и тем же способом?.. Только уже одному. И делать это надо, пока хозяин с дачи не вернулся. Забытые в машине «кошки» решили дело.

Он поступил осмотрительно. Днем на своем «жигуленке» медленно проехал мимо дома. Окна Ольшанского просматривались хорошо. Он ясно увидел разбитое стекло, выходящее на балкон. Наблюдалось полное отсутствие хозяина. Еще раз Назаркин проехал мимо уже вечером. В окнах соседних квартир горел свет, окна Ольшанского были темны.

Он подъехал к дому глухой ночью. Точно так же поставил свой «жигуленок» в переулке, чтобы его не было видно с проезжей части дороги. Поднялся на пятый этаж, открыл окно в подъезде. Был момент, когда он хотел все бросить и бежать. Это когда на четвертом этаже кто-то вышел из квартиры. Он стоял затаив дыхание. Даже про пистолет забыл. Выждал некоторое время, не вернется ли тот человек с четвертого этажа. Кругом стояла тишина, и он решился. Зацепился «кошками» за балкон и шагнул на карниз.

В квартире он не включал свет, заранее запасся фонариком. Действовал, как и Драник, в перчатках. Все шло хорошо, пока внезапно не погас фонарик. Он распсиховался, ну надо же, дерьмо китайское подсунули! Шаря в темноте, свалил вазу. Звон осколков звучал в тишине, как канонада. Это его доконало. Понял — пора сваливать. Похватал в темноте, что под руку попалось.

Выбрался опять по карнизу. До дома добрался без приключений. И там рассмотрел свою добычу.

— А не так уж и плохо, — повеселел Назаркин.

Забылся страх, который испытал там, в закрытой чужой квартире, когда грохнул эту чертову вазу. Ему показалось тогда, что сейчас весь дом сюда сбежится.

Он вертел в руках тяжелый металлический ковш.

— Занятная вещица. — Назаркин поставил ковш на стол. — У Ольшанского дешевых поделок быть не должно, значит, вещь эта старинная, — приговаривал он. — Ладно, разберусь.

Расшатанные нервы требовали лечения. Назаркин открыл бутылку водки и жадно хлебнул прямо из горлышка. Он вспомнил, как осуждал Драника за его примитивность и непритязательность. Сейчас ему самому было не до изысканности.

Он сделал еще один большой глоток и опять взял в руки ковш.

— Интересно, кому могла принадлежать эта посудина? — Он пощелкал пальцем по металлу. — Серебро, наверняка. Главное, сколько она может стоить?

В руки Назаркина попал тот самый наградной серебряный ковш конца XVII века, пожалованный боярину Якову Годунову от царей Петра и Ивана Алексеевичей, о котором Ольшанский недавно говорил в клубе фалеристов Лидману.