Не гаси свет

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросил официант.

Штайнмайер кивнула и заплетающимся языком заказала кофе. Мысли путались, и ей никак не удавалось сосредоточиться. За последние четыре дня она лишилась жениха и работы. Навсегда?

«А ты как думаешь? — спросил голосок у нее в голове, которому так нравилось проворачивать нож в ее ране. — Полагаешь, ему хочется жениться на сумасшедшей?»

К глазам подступили горькие слезы. Кристина словно бы висела над пропастью, цепляясь ногтями за камни. Она помешивала ложечкой сахар и пыталась понять, не было ли проклятое письмо отправной точкой происходящего ужаса. Это было абсурдно, лишено какого бы то ни было смысла. И тем не менее… Письмо стало зловещим знаком и разделило ее жизнь на «до» и «после». Она была счастливой женщиной, собиралась познакомить жениха с родителями, очень любила свою работу, жила в хорошей квартире, а теперь все летит к чертям…

«Красиво излагаешь, — съязвил внутренний голос. — Вообще-то насчет счастья ты горячишься…»

Тут-то она ее и увидела. Корделию… Стажерка широким шагом шла по улице Арно Видаля к аллее Жана Жореса. Штайнмайер машинально посмотрела на часы: 14.36. Девушка направлялась к метро — станция «Страсбургский бульвар» находилась всего в четырехстах метрах. Волна ненависти прилила к голове Кристины. «Сохраняй спокойствие, нельзя действовать сгоряча…» Журналистка схватила стоявшую на соседнем стуле сумку и встала.

— Сколько с меня за три пива, два коньяка и кофе?

— Двадцать один евро, — отозвался официант.

Женщина дрожащей рукой выложила на стойку две купюры — двадцатку и пятерку:

— Сдачи не нужно.

На улице было морозно, ветрено и пустынно. Кристина заметила силуэт Корделии в ста метрах впереди, поправила ремешок сумки и быстро пошла следом по противоположному тротуару, стараясь не поскользнуться на обледеневшем асфальте.

Стажерка была уже у входа в метро — перед бывшим «Отель де Пари», переименованным в «Ситиз Отель», — когда Штайнмайер переходила центральную разделительную полосу рядом с большим колодцем у атриума под открытым небом. Она поднялась по лестнице и увидела Корделию на эскалаторе, ведущем к перронам линии А, прибавила шагу и оказалась на нижнем уровне. Стажерка в этот момент проходила через турникет. Со своего наблюдательного пункта обуреваемая гневом и ненавистью Кристина хорошо видела ее разрумянившееся от мороза лицо и высокий тонкий силуэт. Она подошла к турникетам и бросила осторожный взгляд на платформы: Корделия ждала поезда в сторону Бассо-Камбо. Штайнмайер понимала, что, если выйдет на перрон сейчас, мерзавка тут же заметит ее, и решила спрятаться за спинами пассажиров. Через две минуты подошел поезд. Кристина ринулась вниз, увидела, что ее бывшая помощница не оглядываясь идет в сторону головного вагона, вскочила в этот вагон и прижалась к стеклу. Ее загораживали молодой парень — из его наушников доносились вопли «Зебды» [39] — и мужчина лет сорока, такой жирный, что выходов у него было всего два: немедленно сесть на «голодную» диету или лечь под нож кардиохирурга. Но журналистка понимала, что Корделия с высоты своего роста рано или поздно обязательно ее заметит.

«Веди себя естественно, старушка, достань планшет, сосредоточься…»

«Легко сказать — веди себя как ни в чем не бывало! Да у меня сейчас сердце выскочит из груди! Вести слежку — это тебе не в шпионском фильме сниматься!»

Кристина бросила взгляд в ту сторону, где стояла стажерка, и облегченно вздохнула: дылда с бешеной скоростью писала эсэмэску, не обращая ни малейшего внимания на окружающих. Через две остановки Корделия убрала телефон и стала проталкиваться к дверям. Эскироль. Штайнмайер не знала, где живет эта девушка, но уж точно не в этом квартале, он ей не по карману. Впрочем, здесь может находиться квартира ее родителей. А скорее всего, у нее свидание — в Эскироле собирается молодняк со всей Тулузы.

Кристина вдруг подумала, что не знает, зачем затеяла слежку. Она действовала импульсивно, и теперь было самое время притормозить и оценить ситуацию, но алкоголь еще не выветрился у нее из мозгов, и мысли женщины путались. «Что ты собираешься делать? Похитить ее, как делают в кино, и пытать, пока она собственноручно не напишет: “Я гадина и сволочь, я все выдумала”? Или позвонишь в дверь и скажешь: “Привет, это я, пришла на переговоры; давай зароем топор войны, у тебя случайно нет белого чая?”». Журналистка не имела ни малейшего понятия, что будет дальше. Она действовала вопреки здравому смыслу, но все-таки вышла на площади Эскироль.

Кристина следовала за Корделией, отстав метров на сто. Стажерка вошла в «Юник Бар» и подсела за стол к парню и двум девушкам, одетым во все черное. Готы. Серебряные браслеты и ошейники, глаза жирно подведены черным, волосы выкрашены в красный и фиолетовый цвета…

Кристина огляделась.

На противоположной стороне улицы находились итальянская булочная-кондитерская и центр эпиляции — не те места, где можно переждать… А если она останется торчать на тротуаре, ее неизбежно заметят. К «Юник Бару» примыкало маленькое кафе, но там она рискует еще больше, ведь две закрытые на зиму террасы разделены только стеклом. Думай. Журналистка бросила осторожный взгляд на свою цель: Корделия перекинула пальто через спинку стула, значит, надолго здесь не задержится.

Штайнмайер вернулась на улицу дʼЭльзас-Лоррен, где было много магазинов одежды, не выбирая, зашла в один из них. Там она сняла со стойки вешалку с зимней курткой — уродливая, зато теплая и удобная — и кинулась к кассе. Заплатив, переоделась, накинула на голову капюшон и затянула пояс, а свое пальто свернула и сунула в сумку. Цвет куртки она выбрала неброский — модные в этом сезоне красный и желтый не годились для «работы филера». «Не могла выбрать пострашнее?» — язвительно поинтересовался ее внутренний голосок.

Вернувшись на площадь Эскироль, Штайнмайер убедилась, что Корделия все еще в баре, и, не снимая капюшона, вошла в соседнее кафе и заказала горячий шоколад, но как только официант принес чашку, увидела, что стажерка собралась на выход — расцеловалась с приятелями и надела пальто. Кристина кинула на стол деньги, сделала глоток, и пустой желудок немедленно скрутил жестокий спазм. Она глотнула еще шоколада, обожгла язык, чертыхнулась и побежала следом за Корделией к метро. Часы на площади показывали 15.26.

И тут она почувствовала это. Перемену в себе, происходящую «под покровом» капюшона и темной парки. Они поменялись местами. Кристина больше не дичь, она — охотник… Изменение перспективы вселило в нее энергию, ее кровь закипела от нетерпения, а в мозгу начали тесниться многочисленные вопросы. Неужели это Корделия — ее мучительница? Если да, то по какой причине она так поступает? Штайнмайер всегда хорошо с ней обращалась — по крайней мере, она всегда так считала, хотя программный директор ясно дал ей понять, что некоторые коллеги терпеть ее не могут. Открытие это потрясло Кристину. Ладно, допустим, что юная дрянь «в деле», но тогда что за мужчина звонил на передачу? Ее дружок? Сообщник? В одном журналистка не сомневалась: Корделия лгала. А раз так, то заговор против нее — не горячечный бред ее больного мозга. Хотя Илан, в отличие от стажерки, не врал насчет тех гнусных электронных писем.

В голову женщины пришла еще одна ошеломляющая догадка: даже если Корделия всего лишь исполнитель, она знает, кто за всем этим стоит… Через нее Кристина сможет добраться до главаря.

Черт побери!

В метро журналистка остановилась у лестницы и, как и в прошлый раз, дождалась, когда из тоннеля показался поезд. Они ехали назад, к Бассо-Камбо, и Корделия снова лихорадочно жала на кнопки телефона. Через восемь остановок, после «Мирай-Юниверсите», она стала проталкиваться вперед. Кристина взглянула на схему, и в ее мозгу прозвучал сигнал тревоги: она ни разу не была в квартале Рейнери, но хорошо знала его репутацию — наркотики, убийства, банды… О происшествиях в этой части города регулярно сообщали в новостях. Месяц назад на двух таксистов напали прямо у подъезда жилого дома. Один из них приехал по вызову, чтобы забрать клиентов и отвезти их в больницу, и случилось это не ночью, а в полдень.