Отложенное убийство

— А кто с ним договаривался, вы видели? Помните? Описать сможете?

— Чего там описывать? Типичный браток, пальцы веером, златая цепь на дубе том… Нет, ну конкретно цепи я не помню, но общий вид такой. В общем, мы с вами друг друга поняли.

— А Михайлов больше ничего вам не рассказывал об этом заказчике?

— Сказал только, что тот ему даже и аванс выдал. Приличный, в долларах. Никита воспрянул духом. Хотел на радостях выпить — ну это вторая из маленьких тайн нашего скромного общества, — но решил: теперь ни-ни! Не хватало еще лишиться работы, за которую так хорошо платят!

19 февраля, 21.41. Галина Романова

Когда Галя Романова после трудного рабочего дня уединилась у себя в комнате, чтобы привести себя в порядок… Нет, не совсем так: надо было знать дом тети Сони, чтобы отдавать себе отчет, что уединиться здесь не удастся ни при каких обстоятельствах. Только-только Галя успела принять душ и вымыть голову, как до ванной бодро докатился трезвон, служащий отличительным признаком прибытия отпрыска-наркомана, вследствие чего старшему лейтенанту Романовой, как бедной родственнице (каковой она, по существу, здесь и являлась), пришлось спешно впрыгивать в тапочки и халат, накручивать на мокрые волосы полотенце и ретироваться в свой ненадежный бастион. От двоюродного братца, в чью одурманенную голову могло забрести все, что угодно, ее отделяла всего-навсего хлипкая дверь с простенькой задвижкой, державшейся на честном слове и на двух гвоздях, из которых один наполовину выдернулся и скривился. Если наркоман захочет пообщаться с заезжей сестрицей, ему для этого достаточно закатить двери не самого сильного пинка. Что-нибудь обязательно не выдержит: либо задвижка, либо ржавые шпингалеты, либо, на худой конец, дверь. А вероятнее всего, не выдержит сама Галя и применит против родственника силовой прием, после которого пребывание ее в доме тети Сони окончательно станет невозможным. И к лучшему! Вот только представить тошно, какой поднимется шум и гам и как ее начнут обвинять в забвении родственных связей и укорять в том, что она ведет себя, как мужик, ну чистая вам Шурка, и что мальчик, может, если в чем виноват, то только в том, что всего лишь постучался, поговорить захотел, зачем ему сразу за это руки выкручивать…

«Что же это такое! — возмутилась наконец покладистая Галя. — Мало того что у меня трудная работа, требующая напряжения всех моральных и физических сил, так мне еще и в нерабочее время покоя не дают? Тетя Соня со своими полоумными мужчинами! Да что ж это такое, га? Я им, что ли, железная, чи шо? Волосы после мытья посушить и то не дают, ходи, как лахудра!»

Не замечая того, что благородное негодование вывело на поверхность южные словечки, сближающие ее с тетей Соней и прочими родственниками, вызвавшими ее праведный гнев, Галя решила все-таки привести в порядок волосы и вооружилась феном. Портативное зеркало, перед которым примостилась Галя, единомоментно отражало только глаз, кусок лба и микроскопически ничтожную часть будущей прически, но сотрудницу МВД не пугали трудности. Фен загудел. Загудел он как раз вовремя, чтобы заглушить разговор тети Сони со своим неудачным отпрыском: мать и сын, как всегда, беседовали на повышенных тонах. Время от времени Гале приходилось выключать фен, чтобы изменить позицию относительно зеркала, и тогда разговор все-таки пробивался, лишний раз напоминая, что она в чужом доме и от этого никуда не денешься. Если уж деваться все равно было некуда, Галя поневоле вслушивалась в отрывки разговора, вонзавшиеся в ее уши летающими ежами.

— Дай! — нудил сынуля; речь шла о деньгах, уточнения не требовалось — о чем же еще? — Сквалыга ты, ну куда тебе тратить, тратишь только на всякую ерунду, хрень собачью…

— Это я-то тебе сквалыга? — В молодости тетя Соня пела в хоре, и сейчас еще ее голос свободно перекрывал ревущую автомобильную сигнализацию; а когда визжать примется — тут и вовсе уж хоть святых выноси. — Это я-то на ерунду трачу? Да уж вижу, на какую ерунду — на тебя все эти годы тратилась, вынянчила, вырастила, дерьмо такое. Знала бы, не растила бы, придушила бы еще в колыбели…

— Нянчилась она! Шагу ты мне ступить не давала. — По количеству испускаемых децибелов сын не мог соревноваться с матерью, однако не давал сбить себя с толку и продолжал уперто бубнить: — Кто моих друзей…

«У-у-у!» — взревел Галин фен, ненадолго вырывая ее из сферы тяжелых родственных отношений. Волосы на виске послушно уложились в подобие кудерьков. Когда фен прервал свое гудение, оказалось, что разговор двух соединенных кровными узами людей топтался на том же месте:

— Подонки все, друзья твои подонки, ничего от них хорошего, они тебя с пути сбивали… Выгоняла и буду выгонять!

— Они мои друзья были, поняла? Ну и что, что они тебе не нравились, — мои ведь были, а не твои. Если бы не вмешивалась, я бы, может, и не…

«У-у-у!»

— А папу до чего довела? До чего ты его довела, что он домой идет, как на каторгу, если на грудь для храбрости не примет, так и не пойдет, потому что ты ему…

«У-у-у! У-у-у! У-а-у!»

— И папочка твой — алкоголик с шизофреником в одном флаконе, и ты, счастье мое…

«У-у-у!»

— Яблочко от яблони…

— Ведьма! Ведьмюка!

«У-у-у! У-у-у!»

На приведение в порядок затылка ушло больше всего времени, а потому Галя не уловила, в какой момент родственный спор превратился в родственное побоище. Сквозь звук фена пробился жалобный звон простившегося с фарфоровой жизнью предмета посуды, а вопль тети Сони: «Сервиз!» — возвысился до уровня ультразвука. Оперный голосище, ей бы в Ла Скала солировать! Очевидно, от этого ультразвука в системе электроснабжения дома случился перебой, и фен жалобно кашлянул. Галя его немедленно выключила, беспокойно прислушиваясь, что там у них происходит. Не дошло бы до тяжких телесных повреждений! Однако после предыдущего взрыва эмоции участников конфликта пошли на спад. Тетя Соня произнесла уже в нижнем регистре: «Подавись, сволочь… Сколько ты просил? Дам половину», и шелест со вкусом отсчитываемых купюр показал, что на нынешний вечер со скандалами покончено. Пьяный тети-Сонин супруг так и не проснулся: Галя только сейчас ощутила, что именно его равномерный храп составлял музыкальное сопровождение спектакля «Беспутный сын и отчаявшаяся мать».

«А ведь он, опустившийся этот парень, на котором пробы ставить негде, который умрет от передозировки на какой-нибудь прокуренной хазе, — внезапно осенило Галю, — он по-своему прав. Тетя Соня всю жизнь строит из себя страдалицу, а кто ей дал право так бесцеремонно распоряжаться мужем и сыном? Помню я, как она этого самого сынулю родненького воспитывала, когда он был еще школьником. Дергала постоянно: туда не ходи, с тем не водись, в футбол не играй, эту книжку не читай, читай учебник, не смей запираться в своей комнате, мало ли чем ты там занимаешься, я твоя мать, я имею право знать о тебе все… От такой обстановочки поневоле сбежишь к друзьям, какие бы они ни были. А муж? Слыхано ли было хоть раз, чтобы тетя Соня сказала ему ласковое слово? Только и слышно от нее: пропойца, алкаш, зенки залил… Допустим, он действительно алкаш и пропойца, но ведь она выходила за него замуж, когда-то она любила его. Неужели любовь может исчезнуть бесследно? А если человеку изо дня в день долбить, что он никудышний неудачник, он поверит, что ему одна дорога — в канаву. Если ему говорить, что он — убийца, в один далеко не прекрасный день он в самом деле кого-нибудь убьет. И, в конце концов, именно от женщины зависит, как это называется, семейный микроклимат…»

Галя почему-то задумалась о том, какой микроклимат царит в семье директора ЧОП «Глория» Дениса Грязнова. Хотя у него нет семьи, но есть какая-то Настя, которую он сам во всеуслышание называет своей невестой. Они живут вместе, это все равно что семья, пусть даже не зарегистрированная в ЗАГСе… А как они будут дальше жить, если на этой самой ранней стадии отношений они несчастливы? Да, несчастливы! Денис аж в лице изменяется, когда перезванивается с этой самой Настей… И изменился — не в лучшую сторону!