По следу смеющегося маньяка. Ложная жертва. Крылья безумия

– Это расплата, старик, – сказал он.

Я услышал удар и короткий вскрик боли или ярости Питера. Это был единственный звук, который у него вырвался до самого конца. Зрение у меня прояснилось, и я увидел Брэдена, стоявшего над Питером и методически колотившего его по голове то левой, то правой рукой. Питер медленно осел на снег, и в бледном лунном свете я разглядел темные пятна, должно быть, кровь.

– Ну ладно, герой, – сказал Брэден. – Давай вставай и получи, что тебе причитается!

Он схватил Питера за куртку и вздернул его вверх.

– Эй, поддержите-ка его, ребята! – сказал Брэден.

Один из парней подскочил сзади и поддерживал Питера, стоящего на одной ноге.

– Сукин ты сын! – изо всех сил заорал я.

– Побереги дыхание, трепло несчастное!

Чей-то кулак двинул мне в челюсть. Меня пронзила невиданная боль.

Брэден отступил на шаг от Питера, тщательно примерился и изо всех сил заехал ему правой в скулу. Держащий его сзади человек отскочил, и Питер рухнул спиной в снег. Я надеялся, что его окутала милосердная темнота бессознания.

– А он оказался не таким уж крутым! – сказал один из бандитов, и все рассмеялись.

В поле моего зрения попали две девушки, которые подошли поближе, чтобы посмотреть на избиение. Их глаза блестели нездоровым возбуждением.

Бандиты подняли Питера, как куль с мукой, и посадили его, прислонив спиной к сугробу. Брэден наклонился и зачерпнул горсть снега, из которого стал лепить твердый снежок.

– Твоя очередь, дорогая, – сказал он и кивнул своей жене.

Издав ликующий вопль, та подбежала, взяла у него готовый снежный снаряд, прицелилась и попала Питеру прямо в лоб. Он свалился набок как мертвый.

Казалось, Брэден потерял к нему интерес.

– Я думал, он будет покрепче, – сказал он. Затем повернулся ко мне: – Давайте займемся этим болтуном.

Державшие меня с силой вытолкнули меня на открытое место, и я упал вниз лицом. Секунду я оставался в этом положении, отчетливо сознавая, что меня ожидает. Как и Питера, меня будут бить до бессознательного состояния на радость двум хохочущим девицам. Но в отличие от Питера, который мог стоять только на одной ноге, я намеревался и сам нанести хоть один удар. Это будет удар в живот крепким лыжным ботинком.

– Поднимите его, – сказал Брэден.

Меня схватили сзади, вздернули вверх и связали руки сзади. Я весь сосредоточился на мысли об убийстве этого ублюдка. Он ударит меня, они меня отпустят, и я упаду. И когда он снова нагнется надо мной, я дам ему почувствовать свой удар.

Когда Брэден встал передо мной, я увидел его жестокие глаза, сверкающие наслаждением. Слова «убийца ради потехи» до этого казалось мне просто принятым нами к этому случаю определением. Но оно как нельзя больше подходило к нему.

– Скажешь Стайлсу, когда он придет в себя, если он вообще очнется, – сказал Брэден, – что я предоставил ему такую же возможность, как он мне, когда заехал лимоном мне в живот.

– Хочешь сказать, когда он не дал тебе глумиться над беспомощным человеком, у которого сломана шея, – сказал я.

Я сам едва расслышал свой голос. Губы у меня распухли, и мучительно болела шея.

– Я хочу сказать, когда он сунул свой нахальный нос в дело, которое его не касается, – уточнил Брэден. – Никто не может меня заставить пресмыкаться и после этого спокойно уйти восвояси, ты, трепло паршивое! – Он потер рукой в перчатке ушибленные костяшки другой руки и снова безумно расхохотался. – Он ведь всегда такой правильный парень, этот твой старик, что валяется вон там. Интересно, как он все объяснит толстяку? Он услышал снова этот смех, верно? И выбежал на улицу. Именно так оно и было. И он был прав насчет прошлой ночи. Мы прятались вон там, в хижине, и видели, как он выскочил на улицу и начал рыскать в поисках своего убийцы. Это мы все время смеялись, болтун ты несчастный, просто чтобы посмотреть, как этот кретин станет реагировать. Тот парень, что посмеялся над ним в прошлом году, где-то здесь и, наверное, здорово наслаждается всем этим. А теперь, только для того, чтобы дать твоему дантисту возможность богато справлять Рождество несколько лет…

Он занес кулак, и я внутренне весь подобрался. Господи, взмолился я, не дай мне только надолго потерять сознание!

И вдруг что-то взорвалось. Я решил, что он нанес свой удар и этот взрыв произошел в моей голове. Помню, у меня перед глазами мелькнули мои колени и ноги в лыжных ботинках. И я с размаху хлопнулся на спину!

Но Брэден не ударил меня. Я увидел всплеск страха в его глазах и понял, что взрыв произошел за моей спиной. И затем увидел Гарделлу, проскочившего мимо Брэдена к лежащему Питеру. Я с трудом поднялся на ноги. Прямо за мной оказались двое полицейских с оружием в руках. Они сделали несколько выстрелов над головой Брэдена. Шесть гнусных компаньонов Брэдена сгрудились в кучку и испуганно оглядывались по сторонам.

Вот тогда я бросился вперед. Я обрушил на Брэдена удар, в который вложил все силы, что у меня оставались.

– Прекратите! – закричал мне Гарделла. – Не сейчас!

Побелевший Брэден зловеще усмехался мне прямо в лицо.

– Вы слышали, что я сказал? – повторил Гарделла. – Не сейчас!

Со всех сторон нас окружают человеческая жестокость и насилие. Эта болезнь разъедает мир, в котором мы живем. Мы читаем о жутких историях в газетах и книгах, видим их по телевизору, собственно, ими заполнено все то, что мы в шутку называем своим развлечением. Но ничего подобного с нами или с нашими соседями не происходит. Чаще всего взрывы насилия случаются в городских трущобах, населенных жалким человеческим сбродом, в игорных домах Невады, в какой-нибудь церкви в Бирмингеме или на раскаленных солнцем улицах одного из городов славного Техаса, но только не рядом с нами.

Когда же вдруг лично мы оказываемся жертвами неоправданного насилия, это настолько нас потрясает, до такой степени недоступно нашему пониманию, так бессмысленно и вместе с тем беспредельно ужасно, что с этим невозможно смириться.

Впервые в своей жизни Брэден увидел нас – беднягу Кили, Питера и меня – всего несколько часов назад. Но ему удалось оставить нас такими потрясенными, что мы уже никогда не сможем этого забыть. И всю свою бесчеловечную жестокость он обрушил на нас только потехи ради! Только для того, чтобы расплатиться за другую забаву, которую посмел прервать Питер.

После я много раздумывал над этим случаем. Что должно было произойти с людьми – со взрослыми людьми! – что они потеряли всякое сходство с человеческими существами? Должно быть, это началось у них с детства. Если обратиться к истокам их первобытной жестокости, возможно, обнаружится след бесчеловечного насилия, перенесенного ими в раннем прошлом. Но кто станет в этом разбираться? Кого это волнует? Неужели Гарделла был прав в своей «речи на Четвертое июля»? И неужели до тех пор, пока нам не запретят выпивку или каким-либо другим образом не стеснят наши желания и свободу, нас ничего вокруг не будет задевать? И пусть все идет своим чередом, но только пока это не касается одного из нас.

Я сказал, что много размышлял об этом, но, разумеется, не тогда. Окрик Гарделлы остановил меня, и Брэден нерешительно отошел прочь в лунном свете. Помню, я опустился на снег и зарыдал, как малый ребенок. У меня болело буквально все, но я плакал не от этого. Внутри меня жгла ненависть и злоба, каких я не ведал до сих пор. Это было горячее сочувствие и острая жалость к Питеру. Всем своим нутром я представлял себе, что он должен был чувствовать, скрючившись в снегу и беспомощно наблюдая за изощренно жестоким издевательством бандитов, отстегнувших его протез и с хохотом перебрасывающихся им!

То, что происходило сразу после появления Гарделлы, я помню несколько смутно. Кто-то помог мне встать, и я увидел, что это Макс, чье лицо показалось мне смертельно бледным в призрачном лунном свете. Гарделла и двое полицейских хлопотали над Питером.