Бардадым – король черной масти

– Да что – фольклор, народные сказки… Пошла, видите ли, раз тетя Паня вечерком на речку, уже совсем в сумерках, луна всходила. Ополоснула белье, а потом думает – дай искупнусь. Поглядела налево-направо, вроде бы никого на лугу, у строителей тихо, спят, уже и костры погасли. Только, значит, разделась она, глядь – что-то этакое длинное, белое движется по берегу… Человек – не человек, ног вроде нету, и не по земле, а над землей, словно бы плывет без всякого шуму… Обмерла тетя Паня, стоит столбом, ноженьки, говорит, отнялись, а привидение к ней все ближе, ближе, с бережка в воду сошло, и тоже вроде бы над водой поплыло, по воздуху… Тетя Паня не сдержалась, да как взвизгнет! И разом всё, как ветром, сдуло – ничего нету. Оделась она кой-как, да к строителям, откуда и прыть взялась – вы ж ее комплекцию знаете. Те проснулись, на смех, конечно, ее подняли: «Это, говорят, бывает, особливо как лишнего хватишь. Мы, говорят, Ермолаю Калтырину в получку поднесли, так он тоже привидение увидал. Пошел домой вот так-то, в потемках, взошел на бугор, к совхозному саду, а оно и – вот! Длинное, беловатое – порх из кустов да мимо Ермолая, перед самым носом. Почуял даже, как ветерком обдуло…»

– Ты эти рассказы проверял? – спросил Максим Петрович, не заражаясь Костиной иронией, слушая без улыбки, со всей своей вдумчивой серьезностью.

– А как их практически можно проверить? – ответил Костя вопросом. – Ну, спрашивал я Ермолая. «Точно, – говорит, – было. Видение. Как до отмены религии. Вон там, на бугру, где тропка мимо сада… Так возля мене пролетело, – моргнуть не успел, дюже скорость у него большая была…» Спрашиваю: выпимши был? «Да, – говорит, – маленько было… Трое, – говорит, – подносили. Один полкружки и другой полкружки, а третий – желудочник – весь остаток из бутылки вылил, почти кружка набралась…» Вот вам и вся проверка. Показаний записывать не стал. Записать? Сильный будет документик в деле…

Максим Петрович, не отвечая, встал, походил по комнате, шаркая шлепанцами. Остановившись у буфета, набулькал из темной бутылки в стакан пузырящейся минеральной воды, выпил. Видно, мучила изжога, приобретенная в городских кафе и столовых.

– Никаких зацепок – вот с чем мы остались… После трех месяцев работы! – сказал Максим Петрович в невеселой задумчивости, заметно сутуля спину. – Все наиболее убедительные версии перечеркнуты. Авдохин… Тоська… Дело занимает уже не одну сотню листов, а в действительности все это пустая бумага. И ухватиться-то больше не за что.

Он походил по комнате, опять выпил воды.

– Ухи хочешь? – спросил он, останавливаясь перед Костей. – Только холодная. А разжигать примус – ну его, долгая история. С ним одна Марья Федоровна умеет управляться, а я его, дьявола, сказать честно, так даже боюсь – как бы не взорвался… Но Марь Федоровне, видишь ли, сегодня не до нас… – прибавил он обиженно, заставив Костю улыбнуться: так ребячески прозвучала у Максима Петровича его жалоба. – Писатель, видишь ли, приехал… Так она и дом, и все на свете позабыла…

Уха была из ершей и мелких окуньков, с горошинами перчика, зеленовато-бурыми пластинками лавровых листьев. Вкусна она была необыкновенно, как все кулинарные изделия, что выходили из рук Марьи Федоровны.

Максим Петрович, пока Костя хлебал юшку и со смаком обсасывал рыбьи косточки, головы и хвосты, принес из спальни и кинул на диван в столовой подушку, простыню и одеяло, – чтоб Костя устроил себе постель. Потом он снова удалился в спальню, сел на заскрипевшую кровать и стал разоблачаться ко сну, с кряхтением и одышкой стаскивать с себя пижамные брюки. Костя собрался пожелать ему спокойной ночи, но Максим Петрович вышел в столовую – босиком, в трусах, с обнаженными волосатыми ногами, запил у буфета какие-то пилюли, поискал что-то на буфетных полочках, нашел – тоже пилюли, – запил водой и их. Костя глядел на него с состраданием: крепкую же память оставили в нем по себе городские котлеты и бифштексы…

– Пол-одиннадцатого, – поглядел Максим Петрович на стенные часы, – а Марь Федоровны все нет… И о чем там можно так долго говорить?..

Они потушили свет, улеглись, – Костя на жестком, коротковатом для его ног диване, Максим Петрович – в спальне, на скрипучей кровати с пружинной сеткой.

– А как вы думаете, Максим Петрович, – спросил Костя, полежав в темноте, под мирное тиканье часов, – кого преступник убивал первым, кого он раньше ударил – Извалова или Артамонова?

– Да зачем тебе такая подробность? – отозвался из спальни усталым голосом Максим Петрович. – Кто был ближе, того, по всей вероятности, первым и бил…

– Значит, Извалова?

– Надо полагать, так. Ведь он с краю лежал.

– А может, Артамонова?

– Ну, а если и Артамонова? Что из того? Какая разница, кого он первым навернул?

– А можно было это с точностью установить?

– Вряд ли. Это уж такая топкость… Хороший эксперт-криминалист, может быть, и смог бы.

– А экспертиза это пыталась сделать?

– Нет. Перед ней и вопроса такого никто не ставил.

– Жаль, – проговорил Костя. – Это упущение.

– Да на что это нужно? Что это дало бы? – сказал Максим Петрович, звучно позевывая и скрипя кроватью, верно поудобней укладываясь. По тону его ответов чувствовалось, что Костины вопросы не вызывают в нем интереса, ничего в нем не шевелят, кажутся ему лишними и совсем не идущими к делу.

Часы размеренно стучали, как-то странно, не так, как обычно стучат часы – «квок! квок! квок!» Внутри них дрожала и все время пела какая-то тоненькая пружинка, звон ее был тоже тоненький, легкий, певучий, отдаленный – точно ветер летел где-то над натянутыми струнами и легко трогал, касался их, заставляя чуть слышно звучать…

– Максим Петрович! Дайте мне командировку, – сказал Костя громко и почти требовательно, полежав с минуту в тишине.

– Чего?! – удивленно переспросил Максим Петрович.

– Командировку!

– Куда?

– На северный Урал.

– Куда-куда? Выдумал… Зачем?

– Ну, туда, где Артамонов работал.

– Это мне понятно. Но – зачем, для чего?

– Выяснить, что за человек был Артамонов.

– Это и так известно. Все сведения о нем у нас есть.

– Да сведения-то очень общие. А нужны подробности, живой, детальный портрет…

– Все, что нужно для следствия, – всем этим мы располагаем, – сказал Максим Петрович спокойно и снова звучно зевнул. – Ты спать собираешься или так и будешь изводить меня своей болтовней?

– Сейчас, – быстро сказал Костя. – Погодите маленько… Понимаете, то, что есть в деле об Артамонове – это только самые общие черты его биографии. Самые общие анкетные сведения: тогда-то и там-то родился, там-то учился, в таких-то должностях служил, там-то проживал… А ясно видимого образа человека по таким скупым сведениям нарисовать нельзя… Вот я над ним раздумываю, пытаюсь представить, каким он был – по характеру, привычкам, интересам, склонностям, – словом, как личность, и ничего конкретного не вижу. Вся его предшествующая жизнь – это только перечень дат, расплывчатое пятно.

– Ну, а зачем тебе его предшествующая жизнь? Что ты в ней найдешь?

– Не знаю. Может быть, что-нибудь и найдется, что даст нам новый толчок… Вы же сами говорите – все версии перечеркнуты и ухватиться не за что. А в лекциях один наш профессор, знаете, какую мысль все проводил? Даже заставил записать: чтобы раскрыть убийство, необходимо прежде всего установить подлинные его мотивы. А это можно сделать только благодаря глубокому изучению личности убитого и близких ему лиц…

– Да, очень свежая мысль! – отозвался Максим Петрович иронически. – Он голова, этот ваш лектор.

– Вы напрасно смеетесь!

– А ты не смеши. Разве мы не так действовали с самого же начала? Именно так. Изучили личность Извалова, образ его жизни, круг знакомых, родственников, его взаимоотношения с окружающими, с жителями села…

– Но убит ведь не один Извалов! Убит ведь еще и Артамонов.

– Это человек случайный. Мог попасть, мог и не попасть. Приехал бы на день-другой позже – вот и не попал бы. Окажись в эту ночь с Изваловым в доме вместо Артамонова какой-либо иной человек – убили бы его… Случай! Вот, скажем, не поехала бы в район к этим своим Малахиным жена Извалова с дочкой – погибла бы вся семья… Это же ясно, и голову ломать тут нечего!