Рефлекс змеи

– Посмотрите на этот, последний, – сказала она, вынимая его. – Вот этот человек в спецодежде, который снимает сапог с этого юноши со сломанным плечом. Тут и слов не надо, чтобы понять, что он делает это осторожно, как может, чтобы не причинить боли. Это видно в каждой черточке лица, в каждой линии тела. – Она положила снимок в папку и серьезно сказала: – Потребуется немного времени, чтобы расположить все так, как я хочу. Вы гарантируете мне, что не пойдете прямо сейчас и не продадите эти снимки кому-нибудь еще?

– Конечно, – сказал я.

– И не говорите ничего о них моему боссу, когда он вернется. Я хочу, чтобы это было в моей книге, а не в его.

Я слегка улыбнулся.

– Хорошо.

– Может, у вас и нет амбиций, – сказал она, – но у меня есть.

– Да.

– И мои амбиции ничем не повредят вам, – сказала она. – Если книга станет бестселлером… а она им будет… то вы получите авторский гонорар. – Она замолчала. – Как бы то ни было, вы сможете получить аванс: как только подпишете контракт.

– Контракт?

– Конечно же, контракт, – сказала она. – И пожалуйста, сохраните эти снимки, ладно? Я скоро сама за ними приду.

Она сунула папку мне в руки, и я отнес ее в картотеку, так что когда ее энергичный молодой босс вернулся, он увидел только снимки Ламборна. Без особого энтузиазма он сказал, что они вполне подойдут, и скоро они с Клэр принесут их назад.

Когда они уехали, я подумал, что уверенность Клэр по поводу книги скоро улетучится. Она скоро вспомнит, что большинство из тех, кого она знала, презирают лошадников. Она поймет, что книга фотографий, сделанных жокеем о собственной его жизни, будет иметь очень ограниченный спрос, и с сожалением или очень коротко напишет, что, в конце концов…

Я пожал плечами. Когда придет письмо, так все и будет.

Глава 11

Я поехал в Суиндон, чтобы забрать пленки, которые оставил на обработку по пути в Уинкантон прошлым утром, и весь остаток пятницы провел, печатая фотографии Лэнса Киншипа и его команды.

Если не считать тех снимков, на которых ясно было видно, что его команда неуютно себя чувствует в его присутствии (которые я все равно не собирался ему показывать), остальные он, скорее всего, одобрит. Мне повезло, что съемочная группа вела себя естественно и что на снимках был и сам Киншип в сумасшедшем прикиде парня из высшего общества – в скаковом твидовом костюме, размахивающий руками, словно дирижер, и в одной серии снимков у него за спиной лошади мчались прямо к финишу.

Также там было несколько крупноплановых снимков Киншипа с его командой в нечетком фокусе позади, и пара слегка сюрреалистических видов, которые я сделал прямо за спиной у оператора, где в самой огромной камере в четком фокусе прямо посередине одиноко стоял в лучах солнца Киншип. От всех этих снимков создавалось впечатление, будто солидный руководитель вершит свою работу. Я предполагал, что подобного эффекта он и добивался. Что за дело, что получится всего-то двухсекундная реклама – сам процесс съемок выглядел просто эпически.

Вечером я сделал заголовки к высохшим фотографиям, напечатав их на полосках тонкой бумаги, приклеил их скотчем на обратной стороне и, чувствуя себя немного по-идиотски, добавил: «Филип Нор, копирайт». Так делал Чарли много лет назад. Мне всегда казалось, что Чарли стоит за моим плечом, напоминая, чтобы я следил за работой.

Работа.

Само это слово наполняло меня беспокойством. Впервые я по-настоящему подумал о моих фотографиях в этом смысле.

«Нет уж, – возразил я себе. – Я – жокей».

Рано утром в субботу я ждал звонка от Гарольда с приказом срочно заболеть.

Он позвонил в четверть десятого.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Черт побери!

– Лучше тебе быть в порядке, – сказал он. – Только что позвонил Виктор. Я не стал ждать, что он скажет. Я прямо сказал ему, что будущее Чейнмайла зависит от того, насколько правильно его будут вести во всех его скачках.

– И что?

– Виктор сказал, что скачки без особого напряга ему не повредят, потому я передал ему то, что ты сказал. Слово в слово. И сказал ему, что ты наизнанку будешь для него выворачиваться, если только мы будем стараться выиграть. – Голос Гарольда в трубке прямо-таки гудел от радости. – И знаешь, что сказал Виктор? Он сказал, передай этому чистоплюю, что именно этого я и хочу.

– То есть…

– То есть, – прорычал Гарольд, – он передумал. Побеждай на Чейнмайле, если сможешь. И, честно говоря, тебе лучше победить.

– Но Чейнмайл…

– Черт! Ты хочешь скакать на этой лошади или нет?

– Хочу.

– Ну и все. Увидимся в Аскоте. – Он бросил трубку, давая мне понять, что я, по его мнению, не слишком-то благодарен ему за его старания насчет Виктора. Но если он пообещал Виктору, что Чейнмайл выиграет – а, похоже, именно это он и сделал, – то я попадаю в еще более крутой переплет, чем прежде.

В Аскоте я отыскал главного разъездного конюха Гарольда, который, как обычно, приехал с лошадьми, и спросил, как сегодня чувствует себя Чейнмайл.

– Зверь.

– А Дэйлайт?

– Спокоен, как старая корова.

– А на кого конюхи ставят?

Он искоса глянул на меня.

– Да на обоих. А что, не надо?

– Да нет, – небрежно сказал я. – Пусть ставят. Правда, всяко бывает… иногда конюхи лучше знают шансы лошади, чем тренер.

Он ухмыльнулся.

– Да уж. Но сегодня… – Он пожал плечами. – Да на обоих понемногу. В смысле, не недельные ставки. Просто кое-какие деньги на пиво.

– Спасибо, – я кивнул и пошел в весовую, по крайней мере, без лишних беспокойств. Конюхи ни монеты бы не поставили без причины. Ноги, желудки и дух обеих лошадей можно считать нормальными. Больше и желать нечего.

Я увидел Виктора Бриггза в группе людей, стоявших на травке у весовой. Всегда в одном и том же – широкополая шляпа, тяжелое синее пальто, черные кожаные перчатки. То же выражение на лице – чистая аспидная доска. Он увидел меня и, несомненно, заметил, как я замешкался в нерешительности, раздумывая, получится ли пройти мимо него и не заговорить.

Не получилось.

– Доброе утро, мистер Бриггз.

– Доброе, – отрывисто сказал он. И все. Он не стремился остановить меня для разговора, потому после короткого замешательства я пошел в весовую. Когда я проходил мимо, он проскрежетал: – Посмотрим, какая у тебя изнанка.

Я остановился и обернулся. Его лицо по-прежнему было бесстрастным, глаза – жесткими и холодными. Я остановился, сглотнул и сказал только одно:

– Ладно.

И пошел дальше, кляня себя за то, что в запальчивости сделал это глупое заявление.

В раздевалке кто-то рассказывал анекдот о двух статуях, Стив Миллес разминал свою зажившую руку и жаловался, что врач не пропустил его на скачки, кто-то распространялся насчет слухов о крупном перевороте в скачках. Я снял уличную одежду и стал слушать всех троих сразу.

– Стояли в парке две статуи – голый мужчина и женщина, глядя друг на друга долгие годы…

– Я сказал ему, что уже восстановил подвижность. Это нечестно…

– Жокейский клуб что, в самом деле создает новый комитет?..

– И, значит, приходит к ним ангел и говорит: «Раз вы уж тут терпеливо простояли столько лет и зим, то я вам в награду даю полчаса человеческой жизни, чтобы вы сделали то, чего вам всего больше хочется»…

– Гляди, я могу махать рукой. Что ты думаешь?

– Комитет по утверждению платных распорядителей или что еще.

– И вот эти две статуи ожили, переглянулись, малость посмеялись и сказали: «Ну, сделаем?» и «Да, пошли». Они убежали в кусты, и там зашуршало…

– Я мог бы удержать любую лошадь. Я так ему и сказал, но этот козел и слушать меня не стал.

– …вроде зарплаты старшему распорядителю…

– И через четверть часа они выходят из кустов, разгоряченные, возбужденные, счастливые, и ангел говорит им: «Вы только четверть часа использовали, почему бы вам еще раз не порезвиться»…