Рефлекс змеи

Но ни одно из этих качеств, кроме разве что, может быть, любви к лошадям, ни в коем разе не пригодится мне в работе фотографа.

Я раздраженно шел к машине. День кончался. Я не хотел быть фотографом. Я хотел оставаться жокеем. Я хотел оставаться там, где я есть, в знакомом мне мире, а не вступать в необратимое будущее. Я хотел, чтобы все продолжалось как прежде и не менялось.

На следующий день рано утром на моем пороге появилась Клэр Берген в сопровождении смуглого молодого человека. Когда он пожимал мне руку, его пальцы чуть ли не искрили. А мне-то казалось, что издатели должны быть дородными и непогрешимыми. Еще одна утраченная иллюзия.

Сама Клэр была в светлой шерстяной шапочке, светлом шарфе, аляске, желтых атласных лыжных штанах и отороченных овчиной сапожках. «Ну, – подумал я, – она половину лошадей перепугает. Нервную половину».

Я отвез их в Даунс на взятом у Гарольда ради этого «Лендровере», и мы посмотрели на домики. Затем я провез их по деревне, показал, в каких домах живут тренеры. Потом я отвез их назад в коттедж, чтобы выпить кофе и обдумать планы.

Издатель сказал, что хочет немного побродить по округе, и вышел. Клэр прикончила вторую чашку дымящегося кофе и спросила, как это мы выносим такой ветер, что прямо-таки режет все пополам.

– Да, тут вроде бы всегда ветрено, – согласился я, подумав.

– Все эти голые холмы…

– Это хорошо для лошадей.

– А я, похоже, даже и не прикасалась никогда к лошади. – У нее был слегка удивленный вид. – Большинство тех, кого я знаю, презирают лошадников.

– Всем нравится чувствовать свое превосходство, – сказал я без обиды. – Особенно когда превосходства-то и нет.

– Ого! – сказала она. – Весьма находчивый ответ.

Я улыбнулся.

– Вы удивились бы, узнав, как некоторые ненавидят лошадей. От издевательств до истерики доходит.

– И вы не обижаетесь?

– Чувства этих людей – их проблема, не моя.

Она посмотрела мне прямо в лицо своими широко открытыми серыми глазами.

– А что же задевает вас? – спросила она.

– Если мне говорят, что я прыгнул за борт, когда я на самом деле потонул вместе с кораблем.

– Ч-что?

– Если говорят, что я упал, когда на самом деле упала лошадь, а я уж вместе с ней.

– А есть разница?

– Очень даже большая.

– Вы мне голову морочите, – сказала она.

– Немного. – Я взял ее пустую чашку и положил в посудомойку. – А что задевает вас?

Она моргнула, но, помолчав, ответила:

– Когда меня держат за дуру.

– Вот, – сказал я, – совершенно правдивый ответ.

Она отвернулась от меня, будто бы в смущении, и сказала, что ей нравится мой коттедж и кухня и не может ли она занять мою ванную. Вскоре она вышла оттуда уже без шапочки, но с заново подкрашенными губами, и спросила, в нормальном ли состоянии все остальное в доме.

– Хотите посмотреть? – спросил я.

– Очень даже.

Я показал ей гостиную, спальню и, наконец, проявочную.

– Все, – сказал я.

Она медленно отвернулась от проявочной и повернулась ко мне – я стоял у нее за спиной в прихожей.

– Вы говорили, что снимаете.

– Да.

– Но я думала, что вы имеете в виду… – Она нахмурилась. – Мать сказала, что я была резка с вами, когда вы предложили… но я не знала…

– Да ничего, – сказал я. – Все в порядке.

– Могу я посмотреть снимки?

– Если хотите. Они в картотеке, вон там.

Я открыл один из ящиков и покопался в папках.

– Вот. Деревня Ламборн.

– А остальные?

– Просто снимки.

– Снимки чего?

– Пятнадцати лет жизни.

Она остро глянула на меня, словно я нес какую-то чепуху, потому я добавил:

– Я снимаю с тех пор, как получил в подарок фотоаппарат.

– О! – Она просмотрела ярлычки на папках, читая вслух: – Америка, Франция, дети, дом Гарольда, жизнь жокея… Что такое жизнь жокея?

– Просто повседневная жизнь, если ты жокей.

– Можно посмотреть?

– Конечно.

Она вытащила из ящика туго набитую папку и уткнулась в нее. Затем она унесла ее на кухню, а я пошел следом с папкой снимков Ламборна. Она положила свою папку на кухонный стол и стала просматривать объемистое содержимое, снимок за снимком, упорно, нахмурившись.

Никаких замечаний.

– Можно посмотреть на снимки Ламборна?

Я дал ей Ламборн, и она просмотрела и эту папку, тоже молча.

– Я понимаю, что великолепными их не назовешь, – кротко сказал я. – Так что не ломайте голову и не придумывайте, чего бы такого хорошего мне сказать.

Она зыркнула на меня.

– Врете. Вы прекрасно знаете, что они хорошие.

Она закрыла папку с видами Ламборна и побарабанила по ней пальцами.

– Не вижу причины, почему бы нам их не использовать, – сказала она. – Но решать, конечно, не мне.

Она порылась в своей большой коричневой сумке и выудила оттуда сигареты и зажигалку. Сунула сигарету в рот и зажгла ее. И тут я с удивлением заметил, что у нее дрожат пальцы. «С чего это она разнервничалась?» – подумал я. Что-то глубоко взволновало ее, поскольку вся ее общительность исчезла, и я увидел просто темноволосую юную женщину, напряженно обдумывавшую какую-то мысль.

Она несколько раз глубоко затянулась, слепо посмотрела на свои пальцы, которые все еще продолжали дрожать.

– Что случилось? – спросил я наконец.

– Ничего. – Она коротко глянула на меня и снова отвела взгляд. – Я искала что-то вроде вас.

– Что-то? – озадаченно повторил я.

– М-м. – Она стряхнула пепел. – Мама говорила вам, что я хотела стать издателем, правда?

– Да.

– Многие мои друзья не верят в успех, потому что я еще молода. Но я работаю в издательстве уже пять лет… и я знаю, что делаю.

– Не сомневаюсь.

– Да нет. Мне нужно… я хочу… мне нужно выпустить книгу, которая сделала бы мне репутацию в издательском мире. Мне нужно, чтобы меня знали как человека, который сделал такую-то и такую-то книгу. Очень успешную книгу. Тогда все мое будущее как издателя будет гарантировано. Понимаете?

– Да.

– Я уже год или два ищу такую книгу. Ищу и разочаровываюсь, поскольку я хочу чего-то необычного. И теперь, – она глубоко вздохнула, – теперь я это нашла.

– Но, – озадаченно сказал я, – Ламборн – это же не ново, и к тому же я думал, что это книга вашего босса…

– Да не это, балда вы этакая! – сказала она. – Вот это. – Она положила руку на папку «Жизнь жокея». – Вот эти снимки. Им не нужен текст. Они сами рассказывают. – Она достала сигарету. – Если их расположить в нужном порядке… как жизнь… как автобиографию. Социальный комментарий, взгляд в глубь человеческой души… ну, как действует вся эта индустрия… это будет эффектный переход от цветочков и рыбок.

– Книг с фотографиями цветов было продано около двух миллионов экземпляров, не так ли?

– Вы что, не верите мне? – запальчиво спросила она. – Вы просто не видите… – Она осеклась и нахмурилась. – Вы раньше не публиковали ни одной из этих фотографий, да? В газетах, журналах, где-нибудь еще?

Я покачал головой:

– Нигде. Никогда и не пытался.

– Удивительный вы человек. У вас такой талант, а вы зарываете его в землю!

– Но ведь все снимают…

– Конечно. Но никто не делает большой серии фотографий, иллюстрирующих целую жизнь. – Она стряхнула пепел. – Они тут все, да? Тяжелый труд, самоотверженность, плохая погода, повседневная рутина, триумф, страдания… Я только раз посмотрела на эти фотографии, причем без всякого порядка, и уже поняла, что такое ваша жизнь. Нутром поняла. Потому что вы так все это засняли. Я увидела вашу жизнь изнутри. Я вижу то, что вы видите. Я вижу восторг в глазах этих владельцев лошадей. Я вижу их типажи. Вижу, чем вы обязаны конюхам. Вижу волнение тренеров. И это везде. Я вижу смех и стоицизм жокеев. Я понимаю, что вы чувствуете. Я вижу, что вы понимаете людей. Я вижу людей так, как никогда не видела прежде, потому что так увидели вы.

– Я и не знал, – медленно произнес я, – что эти снимки так все раскрывают.