Город принял

А ему нужны – в углу стоял освещенный перевернутой настольной лампой чертежный станок, кульман, с недоконченным листом. Пузырек с тушью открыт, сохнет чернота в рейсфедере. Это в первом часу ночи-то.

Взрослая дочь, много расходов. Сапоги замшевые нужны – значит, пока нарукавники…

– Евгений Михайлович, а телефон у вас есть?

– В коридоре… с него, собственно… все началось.

– Ну-ну, рассказывайте… – поторопил я его.

– Кто-то повадился звонить… и днем, как говорится… и ночью. Позвонят – и молчат, дышат в трубку, и все…

– Когда?

– Да несколько дней уже… А сегодня – просто непрерывно…

– Вы кого-нибудь подозреваете?

На лысине Селиванова вновь сверкнули гроздья прозрачных капель, он молча пожал плечами, и, невольно копируя его, такой же жест сделала Мария Федоровна. Я быстро посмотрел на Веру, которая сидела понурившись:

– А вы?

В коридоре раздался резкий телефонный звонок. Вера невольно вздрогнула.

– Подойдите! Быстренько! Но трубку первая не кладите…

Вера вышла в коридор, за ней я и ее родители, которые с большим интересом, словно на невидаль какую, смотрели на собственный телефон. Вера взяла трубку, сказала тихо:

– Алло… алло… – повернулась ко мне, собираясь сказать что-то. Но я торопливо прижал палец к губам, запрещая ей обращаться ко мне, и показал жестом, чтобы она продолжала вопросы по телефону. – Алло… алло… – тихо повторяла она.

Но… безрезультатно. Я нажал рычаг аппарата, потом решительно сказал хозяину:

– Евгений Михайлович… Я вас прошу, оставьте нас на минутку…

Муж с женой, опять одинаково пожав плечами, удалились в комнату. Я еще несколько мгновений смотрел на девушку, потом спросил:

– Кто это?

Девушка молча покачала головой.

– Ну-ну, давайте, Верочка… давайте… Я же вижу – вы знаете! Быстренько говорите!

Молчание.

– Ну хорошо! Я вам сам скажу! Это ваш любимый молодой человек, с которым вы поссорились, но из гордости не хотите звонить ему первая. И он тоже держит марку! Так? Так я говорю?

Вера снова покачала головой.

– А как? Слышите, Вера, мне это начинает надоедать!

Мягкое, слабовольное лицо девушки поплыло слезами.

– Мне стыдно… – бормочет, всхлипывая она. – Никакой он не любимый… Требует, чтобы я с ним встречалась… А я не хочу… Вот он и…

– Понял, – удовлетворенно кивнул я. – Значит, слушайте меня внимательно. Будем ждать его звонка. Когда позвонит, вы спросите: «Это ты?…» Как его зовут, кстати?

– Слава…

– Ага. Значит: «Это ты, Слава? Ну не молчи… Скажи что-нибудь…» Если ответит – разговаривайте с ним сколько сможете… Если не ответит – говорите сами все что в голову взбредет, только подержите его на проводе… Ясно?

Вера кивнула.

Я торопливо набрал номер:

– Григорий Иваныч? Я, Тихонов. Да-да… Попробуем. Значит, номер здесь… – Я посмотрел на цифры в рамочке аппарата. – Подождем его малость… Ага… Как позвонит, сообщим по рации, а вы уж через Центральную телефонную… Есть…

Положил трубку. В коридор снова вышли родители Веры.

Все ждут, напряженно глядя на телефон, друг на друга. Вера нервно теребит край передника… Звонок. Вера берет трубку…

– Алло… Алло… Слава… – Голос у Веры перехватывает от волнения. – Ну что ты молчишь? Слава…

Я моргнул Задираке, тот вихрем скатился на лестницу.

– Ну, Слава! – просит Вера. – Хорошо, не хочешь говорить – не надо! Но что ж ты меня-то мучаешь…

26

Григорий Иванович Севергин

…Женский «телефонный голос» из динамика сообщил: «… из автомата „57-643“ на площади Маяковского, около выхода на Садовую-Триумфальную улицу».

– Спасибо! – дал отбой и через радиоцентр запросил патрульного: – «ПМГ-119», слышали?

– Слышали, уже едем! – Голос патрульного доносится из того же динамика, но слегка искажен радиопомехами. – Через две минуты будем!

Я быстро, подошел к блоку телевизионных экранов, включил панораму площади Маяковского. Нажал тумблер, панорама на экране начала круговое движение – косо метнулся памятник, проскользнули колонны Концертного зала, широкий проем улицы Горького, и вот высветилась деревянная облицовка входа в метро, а за ним – будки автоматов. Я остановил моторы телекамер, укрупнил кадр. В будках – двое: мужчина с буйной, по плечи, шевелюрой, в модных очках, с красивым надменным лицом; видно, что он разговаривает с достоинством, не спеша. И молодой парень, с короткой «боксерской» стрижкой, нянчит в губах замусоленную сигарету. Видна и третья будка, но там женщина. Вот теперь надо точно угадать: который из мужчин? Тю-у, чертяка, – я подбежал к пульту, схватил бумажку, включил связь:

– «ПМГ-119», сто девятнадцатый!

– Вас слышу, сто девятнадцатый! – отозвался сиплый голос патрульного, – Подъезжаем!

– Там двое мужиков в будках! – крикнул я. – Как подойдете, сразу номер смотрите: «57-643»! Ясно?

– Вас понял – «57-643»!..

Я рысцой возвратился к экрану и через секунду увидел, как с улицы Горького повернула к входу в метро милицейская «Волга» с крупным номером на борту – «119». Вот она прижалась к тротуару, из дверей выскочили милиционеры, перемахнули через невысокое ограждение проезжей части, бегут к автоматам…

– Центральная! – возопил я. – Разговор продолжается?

– Секундочку!.. Да, разговаривают…

Подбежавшие милиционеры блокируют двери будок, заглядывают сквозь стекла и… извлекают мужчину с шевелюрой. Он что-то орет, с возмущением жестикулирует, но милиционер вежливо и непреклонно показывает в сторону «Волги»…

27

Станислав Тихонов

Рита сказала мне:

– Я вот все про кавалера этого думаю, который ложный вызов устроил. На «скорой» часто бывает, но чтобы с вашим братом так играли!

– Ты же видишь, чем это закончилось…

– Но ведь могли и не поймать?

– Конечно. Сегодня вообще невероятно удачный день. Как у нас говорится, исключительно высокий коэффициент раскрываемости. К сожалению, так получается далеко не всегда…

– Это благодаря мне, – засмеялась Рита. – Говорят, что на ипподроме всегда везет новичкам, которые во всех этих ставках-скачках ни бум-бум…

Я задумчиво посмотрел на нее.

– А ты, пожалуй права. Ипподром здесь ни при чем, но мы все сегодня хорошо работали… Лучше обычного…

– Да-а? – искренне удивилась Рита.

– У нас работа связана с азартом, с вдохновением, иногда с риском. Мужчинам нужно, чтобы на них во время работы смотрели женщины. Они становятся добрее, умнее, сильнее…

– В тебе очень глубоко сидит прекрасный первобытный человек, – улыбнулась Рита. – Тебе надо ходить не в форме, а в звериной шкуре и носить в кобуре пращу…

– Ты так думаешь?

– Безусловно! Тебя все время манит вкус мамонтятины. Неолитные декорации, этика патриархата…

– Сколько ты слов ученых помнишь, жутко и неуютно…

– Я не виновата. Помнишь, я всегда была отличница. Стыдно признаться.

– Да нет уж, ничего…

– Слушай, а парню-то, «вызовщику», достанется, видимо, крепко? Посадят, наверное?

– Нет, премию дадут! Конечно, посадят. А что же еще с ним делать, с дураком?

– От молодости, – тяжело вздохнула Рита. – Жалко все-таки. Он ведь… Да ты сам-то хорош был! Помнишь, как ты асфальтовый каток угнал?

– Было дело, – кивнул я покорно.

– Ко мне на четвертый этаж по водосточной трубе влез?

– Там был третий с бельэтажем, – механически заметил я. – Рита, а ты, оказывается, помнишь это?