Расплата

– Почему вам так не терпится поговорить с ним?

– Это очень запутанное дело, – говорю я, понимая, как неубедительно это звучит. – Если вы уделите мне несколько минут, я смогу все объяснить.

Эмили слегка поднимает подбородок, чтобы посмотреть на меня сквозь очки.

– Через дорогу есть кафе, где готовят неплохой кофе. Там накурено, но помещение отапливается. Подождите секунду, я только скажу Владимиру, куда иду.

Владимир – это тот тип со сломанным носом, и он ждет сразу за дверью. Эмили бросает ему несколько предложений на беглом русском языке. Он пространно отвечает ей и протягивает тонкую пачку бумаги. Эмили выглядит обеспокоенной.

– Какие-то проблемы? – интересуюсь я, надеясь, что она не передумает пить со мной кофе.

– Мне нужно кое-что быстро сделать, – отвечает она, не глядя на меня. – Давайте встретимся через несколько минут у центрального входа.

Эмили поспешно уходит; ее белые сабо стучат по каменному полу, а собранные в хвост волосы подпрыгивают на ходу. Тухлый запах заставляет меня обернуться. У меня за спиной стоит Владимир.

– Вы боксировали? – спрашиваю я, похлопывая пальцем по носу.

– Боксировал?

– Дрались.

– Дрался, – повторяет он. – Да. С мусульманами, в Афганистане. Там проблемы. Здесь, – он легонько постукивает меня пальцем в грудь, – проблем нет. Понятно?

Я стараюсь не дышать глубоко и думаю – как такой головорез, как Владимир, мог попасть на работу в клинику, занимающуюся проблемой СПИДа. Владимир приставляет ладонь к уху, копируя жест плохо слышащего человека.

– Понятно, – говорю я.

Эмили игнорирует мои попытки завязать разговор, пока мы переходим через дорогу и заходим в тускло освещенное кафе. Кроме нас, здесь еще только двое посетителей – двое молодых людей в спецовках. Они курят сигареты и пьют что-то из стопок у барной стойки. Бармен певуче здоровается с нами, но Эмили едва узнает его, односложно заказывает кофе и проводит меня к столику в дальнем углу. Садясь, она отодвигает свои стул от меня и избегает встречаться со мной взглядом.

– Владимир что-то сказал вам, – предполагаю я, пытаясь угадать причину внезапной смены ее отношения ко мне.

– Он поискал информацию о вас в Интернете и распечатал несколько статей об убийстве вашей жены.

– И в них вы прочитали, что полиция подозревает меня.

Эмили поднимает на меня взгляд и кивает, ее голубые глаза неестественно увеличены стеклами очков.

– Полиция ошибается, – произношу я, стараясь говорить как можно искреннее. – Я здесь для того, чтобы попытаться выяснить, кто убил ее. Я разыскиваю Андрея, потому что мне нужна его помощь.

К нам подходит бармен, ставит на стол две белые керамические чашки и металлический чайник без крышки; на подушке коричневой пены четко видны крупинки кофейной гущи. Бармен зачерпывает пену ложкой и кладет ее в чашки, прежде чем налить в них густой кофе. Эмили обхватывает свою чашку ладонями, по-прежнему не сводя с меня глаз.

– Как Андрей может помочь вам?

– Это долгая история.

– Не так давно вы назвали ее сложной. Почему бы вам просто не рассказать мне все как можно лучше, а я попробую следить за ходом вашей мысли.

Я заставляю себя проигнорировать ее сарказм и наскоро выдаю ей сокращенную версию последних событий, включающую загадочный пакет, увольнение, последующее исчезновение Андрея и таинственного посетителя Понго.

– Андрей каким-то образом оказался в гуще событий, – заключаю я. – Я должен найти его, если хочу понять, что происходит.

За все время моего рассказа Эмили не пошевелилась, если не считать нескольких раз, когда она подносила к губам свой кофе, и не дала мне ни единой зацепки, которая помогла бы мне определить ее реакцию.

– Я могу попробовать передать ему сообщение, – тихо заявляет она.

– Вы знаете, где он? – возбужденно спрашиваю я.

– Я знаю нескольких человек, которые могут быть в курсе. Один из них, возможно, сумеет связаться с Андреем.

– Вы можете сказать мне, кто они?

– Не могу. Только после того как поговорю с ними.

– Почему?

– Я должна быть осторожна, – твердо заявляет Эмили. – Здесь очень сложная политика. Прежде всего я должна заботиться о своей клинике и пациентах.

Я уныло откидываюсь на спинку стула, разочарованный тем, что она не выдает сколько-нибудь важной информации. Окинув взглядом кафе, я замечаю у бара Владимира, сидящего со стаканом в руке. Наверное, он последовал за нами, боясь, что я могу забить до смерти его работодателя кофейной чашкой.

– Зачем клинике такие меры предосторожности?

– Москва – место непростое. Команда ВОЗ, с которой я работала, столкнулась с огромным количеством проблем – кражи, вымогательство, растрата – все что угодно. Владимир и его ребята стали просто спасением. Благодаря им у нас больше не случалось никаких неприятностей.

– ВОЗ?

– Всемирная организация здравоохранения. Во время своего первого приезда в Москву я работала с ними – изучала устойчивость к лекарствам у пациентов, больных туберкулезом.

– Я наткнулся на рекламу вашей клиники, – сообщаю я, выуживая из кармана презерватив, который дал мне Дмитрий. – Я предположил, что ваш основной интерес – СПИД.

– Кто бы мог подумать, что девчонка из Омахи станет королевой презервативов в Москве, – отвечает Эмили, и ее лицо на миг озаряется улыбкой. – Наши интересы сосредоточены на СПИДе и туберкулезе. Туберкулез – главная причина смерти больных СПИДом в странах третьего мира. ВОЗ наконец очнулась, обнаружила связь между этими заболеваниями пару лет назад и стала настаивать на их параллельном лечении.

– Но ведь туберкулез излечим, разве нет? – Я пытаюсь разговорить ее.

– Сегодня да. Однако возможно, завтра ситуация изменится. Полный курс лечения туберкулеза длится от шести до восьми месяцев, а лекарства стоят дорого. Как ты думаешь, что делают большинство людей в странах третьего мира, когда у них появляются признаки улучшения? Продолжают принимать лекарства, хотя и считают их больше ненужными, или прекращают лечение досрочно? Незаконченный курс лечения убивает слабые бациллы, но сильные выживают. Это лучший способ выработать устойчивость к лекарствам. За последнее время мы столкнулись с некоторыми бациллами, которые практически не поддаются излечению, а уровень смертности просто ужасает.

Обсуждая особенности своей работы, Эмили заметно оживляется, наклоняется ко мне и жестикулирует, чтобы расставить акценты.

– Разработка лекарств не успевает за развитием болезни? – интересуюсь я, наливая нам обоим еще кофе.

– В этом году от туберкулеза умрут два миллиона человек, а фармацевтические компании не ведут абсолютно никакой работы по этой проблеме, – презрительно отвечает она. – За последние сорок лет не было разработано ни одного нового препарата для лечения туберкулеза. Все крупные компании исследуют проблемы выпадения волос и импотенции.

– Но почему?

– Вы ведь бизнесмен. – В ее устах это слово звучит как оскорбление. – Вот и объясните мне.

– Туберкулез – это болезнь третьего мира. – Я, кажется, понимаю, что она имела в виду. – А у этих стран нет денег, чтобы платить за лекарства.

– Совершенно верно. Однако подождем пару лет. Когда устойчивые к лекарствам разновидности туберкулеза начнут распространяться в Европе и Америке, фармацевты будут из кожи вон лезть, чтобы разработать лекарства. Смертельная болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем, через кашель или насморк? Развитые страны будут тратить триллионы.

– Так каким образом Андрей был связан с клиникой? – Я пытаюсь вернуть ее к интересующей меня теме.

– Это была его идея. Он разбирался с чиновниками, находил помещение, выбивал деньги, а потом нанял меня, чтобы руководить всем.

Неприятно узнавать, что Андрей занимался таким количеством дел, о которых мне ровным счетом ничего не известно.

– Ему столько удалось осуществить одному.

– Андрей знаком со многими людьми, – небрежно замечает Эмили. – С местными бизнесменами, политиками, несколькими военными в высоких чинах. Один из политиков – заместитель мэра. Вот как Андрей получил это помещение.