Предательство в Неаполе

Я, наверное, единственный, кто сидит на месте. Теперь так называемые фракции различаются довольно отчетливо. Я нахожусь среди сторонников Сонино. Проклятия и оскорбления из лагеря противника четко делятся на два потока: женщины на чем свет стоит грубо поносят других женщин, а мужчины намекают, что ждет семейство pentiti теперь, когда у него не осталось ни на грош чести. Я не понимаю ни единого слова, но интонация говорит мне обо всем. Стараюсь ни на кого не смотреть. Обстановка пугающая и вместе с тем комическая, только комедия вот-вот превратится в драму. Полиция, похоже, отчаялась навести порядок, и я ощущаю приближение настоящей опасности. Страх неотступно гнездится где-то у меня в желудке. Я нахожусь среди людей, взвинченных страстями, которые упорно требуют выхода. Я — самая очевидная цель, причем для обеих сторон — чужак. Уверен: стоит только найтись человеку, который привлечет ко мне всеобщее внимание, и вся их ярость обрушится на меня. Уговоры, что ничего дурного случиться не может, практически не действуют. Получи я сейчас удар ножом — никто и не заметит. Вопли мои попросту утонут во всеобщем гаме, а распростертое тело скроет от глаз полиции безумствующая толпа.

Слышу, как Алессандро кричит: «Silènzio!» — и бьет ладонью по столу. Звук грохочет в динамиках, но толку от этого немного. Снова и снова Алессандро грозно командует: «Молчать!» — и стучит кулаком. Бесполезно: дело зашло слишком далеко. Внизу между полицейскими маячит фигура Сонино. На лице его дразнящая ухмылка: наслаждается тем, как сумел взбаламутить течение процесса, радуется, бандит, учиненному им столпотворению. В очередной раз попытавшись утихомирить зал, Алессандро встает, резко отбросив складки мантии. Его голос, хриплый и напряженный, трудно различим. Опершись кулаками о судейский стол, Алессандро подается вперед. Адвокаты откидываются на спинки кресел, будто его движение вынуждает их отпрянуть. Алессандро указывает на клетку, и сильная рука его дрожит от ярости. Секунду спустя клетка уже наводнена полицейскими, которые выталкивают обвиняемых в камеру ожидания. Это вызывает новую волну ярости на галерее. Женщины и некоторые мужчины устремляются к перегородке и дубасят по стеклу. Тогда Алессандро указывает на галерею и приказывает: публику убрать. Жест его встречен воплями, руганью, непристойными движениями.

Полицейские требуют очистить галерею. Никто не двигается. Я же, однако, рад подчиниться и с вежливыми «mi scusi» и «grazie» начинаю пробираться к проходу. Это привлекает всеобщее внимание. Те, мимо кого я прохожу, кипят от негодования и не скрывают этого. Меня пихают и толкают. Двое мужчин нарочно встают у меня на пути. С трудом сохраняя остатки самообладания, я пытаюсь обойти их. Люди по обе стороны прохода злобно таращатся на меня. Ищу взглядом знакомую девушку, но не нахожу. Перелезаю через два ряда. На меня орут, кроют бранью. Между мной и центральным проходом три места, и все заняты женщинами. Надеясь на удачу, пробираюсь мимо них и получаю вдогонку крепкого пинка. Я падаю и последнюю пару футов одолеваю ползком. Стыд приходит на смену страху. Я краснею и затравленно озираюсь. Полицейский открывает передо мной дверь: похоже, его больше забавляют мои невзгоды, нежели заботит моя безопасность.

За порогом галереи тихо. Двоих охранников из службы безопасности вроде бы заинтересовало мое внезапное появление, но вскоре они отворачиваются, продолжая разговор. Я быстро иду к эскалатору.

Выхожу из здания суда. Внезапная жара и слепящее солнце обрушиваются на меня. Прислоняюсь к стене, чтобы перевести дух и успокоиться. Вот так история, говорю я себе. Как мне только удалось выбраться оттуда невредимым!

Из здания появляются бывшие мои соседи по галерее. Отворачиваюсь, не желая быть узнанным. Ехать на трамвае обратно к центру города, наверное, неразумно. Я быстро огибаю Исправительный центр со стороны, противоположной главной дороге. Шагаю, нарочно не оглядываясь. Я уже дошел до середины площади, как слышу за спиной топот бегущих ног. Быстро оборачиваюсь, готовый в любой момент отскочить или, если понадобится, дать деру. Но это всего-навсего та самая девчонка. Останавливается передо мной, засовывает руки в карманы джинсов.

— Чего надо? — спрашиваю я резко и грубо.

— Inglese? — произносит она с легким неаполитанским акцентом.

Я колеблюсь: с одной стороны, не хочется показаться невежественным, а с другой — нет никакого желания связываться ни с кем из этой компании, а особенно с лицами, состоящими в любого рода связях с подсудимыми гангстерами. Инстинкт подсказывает: шагай прочь. Вместо этого я произношу:

— Ты говоришь по-английски?

Она кивает. Я оглядываюсь по сторонам. Следят ли за нами? Может, это ловушка? Какая-то большая бетонная скульптура заслоняет нас от толпы, покидающей здание суда.

— Хорошо по-английски говоришь? — спрашиваю, надеясь, что девчонка не поймет и беседа наша закруглится сама собой легко и просто, без обид.

— Десять лет в школе, — с легким вызовом отвечает она.

— Чего ты хочешь?

— Ты что здесь делаешь?

Ее послали выяснить? Опять я на распутье. Если совру, что прочел о процессе в газете и решил посмотреть… А вдруг о моем знакомстве с Алессандро уже известно? И тогда у них появится серьезная причина для подозрения. С другой стороны, если скажу правду — я, мол, приятель президента Масканьи… Господь ведает, к чему это приведет. Отчаявшись, говорю, что попал на процесс случайно.

Девчонка терпеливо слушает, пока я перечисляю хронологию событий, приведших меня сюда: простуда, Массимо, газета, фотография Сонино, опоздание на обратный рейс.

Потом спрашивает:

— У вас бывает… такое в Соединенном Королевстве?

Камня за пазухой у нее вроде бы нет. Думаю, о моем знакомстве с Алессандро еще не знают.

— В общем, нет, — отвечаю я. — Изредка случается.

Она по-настоящему красива. С развитой фигурой, даром что в потрепанных джинсах. Распускающийся бутон неаполитанской красоты.

— Я со своей famiglia, — заявляет девушка.

Трудно судить, содержится ли угроза в ее словах. «Я со своей famiglia». Тем же тоном могла бы сказать, с кем она проводит выходные. Но в данном случае эта фраза вполне может оказаться предостережением. Я уже жалею, что решил задержаться в Неаполе. Бросаю взгляд на часы. На дневной рейс еще успеваю. Я собираюсь воспользоваться этим как предлогом, чтобы уйти, но тут девчонка круто оборачивается. Какая-то женщина, стоящая поодаль, зовет ее:

— Giovanna!

Я прощаюсь и иду прочь, но девчонка торопится следом… и толкает меня в бок, да так, что я сбиваюсь с шага. Я останавливаюсь, пораженный и испуганный. Что это? Намек на грозящую мне опасность? Я, может, и спросил бы, но, пока прихожу в себя, девчонка уже на полпути к зданию суда. К своей famiglia.

На обратном пути покупаю газету с фото Джакомо Сонино на первой странице. Снимок сделан, должно быть, сегодня утром: на нем тот же темный костюм. Мой план на остаток дня (то есть при условии, что я перестану оглядываться и зайцем бегать по Неаполю, спасаясь от невидимых громил): пообедать в ресторане, где мы были вчера с Луизой (в душе надеюсь, что застану ее, расскажу о своих сегодняшних злоключениях и получу утешение), купить писчую бумагу, конверты, вернуться к себе в комнату, написать письма и кое-куда позвонить. Чтобы в полной мере оценить свободу, которую я несколько неожиданно обрел здесь, прежде необходимо навести порядок в делах.

В ресторане людно. Луизы нет. Официант узнает меня и радушно приветствует. Дон Оттавио появляется в дверях кухни, и мы пожимаем друг другу руки. Меня усаживают за тот же столик, что и вчера. Похоже, его оставляют для постоянных посетителей. Делаю заказ, выбирая из порционных блюд. Их названия написаны мелом на черной доске под аляповатой картиной «Последняя вечеря», на которой вместо двенадцати учеников Христа изображены известные неаполитанцы. Узнаю только Софи Лорен и Карузо. Разворачиваю газету и пытаюсь читать. Я привык думать, что итальянский, где полным-полно узнаваемых латинских слов, при желании нетрудно разобрать, но схожесть его с английским заканчивается уже на существительных, так что даже если уловить общий смысл, то детали, оценки, угол зрения остаются тайной. Тем не менее продолжаю корпеть над текстом, поднимая голову лишь при стуке пластмассовой занавески, в надежде, что появится Луиза.