Привратник Бездны

В продолжение этого странноватого, абсолютно безэмоционального монолога, я пару раз насильно усаживал себя на стул, намертво привинченного к полу.

До моих "посвященных" мозгов стало доходить: похоже, меня здесь всерьез принимают... за сумасшедшего! Господи, опять втяпался в какую-то дрянную историю! Обыск у меня... Какой-то - кубик...

Одно время, меня очень забавляли всевозможные кубики Рубика. Любые комбинации, делал на спор за секунды. А наблюдающая публика-дура, по-детски удивлялась, и чесала макушки... Да-с, дядя Володя, вот ты уже и гражданин! И приготовили тебе совсем еще неопознанный кубичек...

- Игорь Игоревич, а вы настоящий профессионал! С такими талантами в НКВД - такую карьеру... Стахановец-энкэвэдэшник! Как вы меня, изящно и просто! - поперла из меня отчаянная интеллигентская обида.

И уже от двери, уцеписто придерживаемый за локоть сухостойным милиционером, накликая удачу, сардонически попрощался с казенным человеком, которого принял (по своей всегдашней дурости!) за тайного "посвященного брата":

- Египетским адептам двуликого бога Амона Ра, - в просторечии - ж р е ц а м, до ваших умственных способностей уполномоченного ритора...

Закончить двусмысленную аналогию, мне не позволил мой уличный кожзамный знакомец. Его костлявая кисть, безо всякого уведомления преобразилась в натуральные слесарные тиски.

На мгновение, оторопев от (нежданно пронзившей все предплечье - уже левого) болевого шока, я на нужное (моему конвоиру) время превратился в куклу-марионетку, набитую обыкновенной технической ватой и стружками. А может, опилками, потому, как вес имел порядочный, около восьмидесяти килограмм нетто...

"Кубиком" оказалось мизерное, именно кубической емкости, помещение, совершенно не предназначенное для длительного хранения подозреваемых в совершении тяжких деяний.

Перед тем как оставить меня в долгочаянном уединении, сопроводитель-хват, обронил, как бы невзначай:

- А капитана звать совсем по-другому. Учти на будущее!

- И как же величать вашего звездного авторитета? - по интеллигентской привычке съерничал я, продолжая, внутренне наливаться странной невостребованной меланхоличностью.

- Гобой Гобоевич Игоревский. Девчонку, ту, что ты, козел, сбросил с поезда, - была его дочкой. Вникни в информацию, падла!

- Информация - не для слабонервных! И он будет вести это "мое" дело? А по закону, ведь...

- Ее мать, Гобой, бросил лет пятнадцать как. И знаю о дочке - только я. Учти, я тебе этот факс не сбрасывал. Понял?

- Я начинаю понимать... что до утренней баланды могу не дожить. Или все-таки есть надежда, а, господин милиционер?

6. Ночные бдения

Боже, какое это блаженство ночевать в холостяцкой собственной постели!

Прежде чем, по-настоящему сие неизъяснимое одиночество прочувствовать, - всенепременно рекомендуется поютиться в семейной крепости, которую с тупым тщанием отстраивал не один и не три года.

Налаженный быт, очаровательная, даже в своей истинно женской стервозности, родная половина, от которой у вас общий малопослушный отпрыск...

И вот, поживши и, испробовавши все радости и печали семейного цивилизованного феодала, - вдруг, посреди жизни, оставивши добрую и лучшую (так мне мниться) половину за спиною, в прошлом, - вдруг, со всей многокопившейся благозлостью женатого человека, - вдруг обнаружить себя (всего себя!) посреди осенней малоуютной ночи в постели, в которую без твоего доброго согласия никакая женская ножка не заступит, прежде чем...

Волшебное, ни с чем не сравнимое, мужское, почти мальчишеское (когда, жадно мечтаешь-бредишь о взрослости, о самостоятельности) чувство беспредельной свободы.

Освобождение от всяческих диких, сплошь ханжеских, сплошь лицемерных условностей, привычек, привязанностей...

Натуральным перезревшим холостякам сие дичайшее (якобы!) долгожданное освобождение из кошмарного семейного полона ни в жизнь не понять и не уразуметь.

Хотя находятся и оригиналы (а таких большинство), предпочитающие неволю в любом ее виде: тюрьма, казарма, семейный очаг. Лучше мучиться, лелеять свое страдание, покрываться нервно-психическими волдырями-лишаями, - но ощущать себя в некоем закрытом пространстве, в так называемом коллективе. И неважно, в каком статусе, - чаще всего в сугубо приниженном, слизняковом, услужающем, шестерочном, - но боже упаси обречь себя на добровольное одиночество.

Будучи индивидуалистом (от рождения, скорее всего) до мозга костей, тем не менее, умудрился пятнадцать лет отдать всем известному сверхрутинному (будто бы поощряемому государством) опыту семейного совместножительства.

Отдал, доверил на растерзание лучшие мужские лета, которые никогда более не вернут мне той свежести, неутомимости (во всем: в познавании вселенских и земных сокровищ, самого себя, в питие и чревоугодии, в путешествиях и встречах с неизведанным, и не в последнюю очередь с бесовским слабым полом), жадности и, порой, элементарной глупой доверчивой неразборчивости - но боже! какой же всегда пьянящей, - все там, все в пошлом семейном прошлом...

Так мне думалось совсем еще недавно. Я казался самому себе древним скучным существом, существующим ради близких существ, изыскивающим легальные и порядочные способы добычи денежных знаков...

На тринадцатом году совместного пребывания под одной кровлей моя родная половина, с мудро простецкой ухмылкой обмолвилась в моем присутствии:

- Не припомню года, когда я была спокойна за наш дом, за наш бюджет. И получается в итоге: вместо жизни, одни занудные мыслишки - о деньгах, о деньгах...

Я с дуру попытался, было интеллигентно возразить:

- Мадам, вы изволите шутить! С наличными в нашем семейном портмоне всегда было более или менее, - но было!

- Отстань! Кто бы говорил! Живешь только ради себя. Гения...

Аналогичные милые пикирования сопровождали нашу совместную жизнь, в особенности последние годы. И если вначале я пытался капризно артачиться: какой же, позвольте, из меня эгоист, когда вкалываю, не вылезаю из лаборатории...Из бюджетной государственной совсекретной лаборатории.

А, в сущности, она права: жил законченным подлецом. Весь отдавался без остатка любимой работе, полагая, искренне надеясь, что вся эта перестроечная демкутерьма, наконец-то войдет в нужное здравомыслящее, прагматическое русло, и уникальные разработки - мои и моих сотрудников-коллег, наконец-то будут востребованы государством, которое вовремя сбросило с подуставшего своего станового хребта всяческих агитпроповских нахлебников, лодырей и прочих неумех и приспособленцев...

Жизнь, однако, распорядилась (как всегда на Руси) по-своему. Чрезвычайно, своевольно распорядилась. И меня "ушли" из института, после драматических событий (которые вскоре стали почти рутинными по стране): в собственном кабинете застрелился из именного пистолета наш директор, академик АН и множества заграничных, дважды герой соцтруда, лауреат Ленинской и прочее и прочее...

А "ушли" меня по простой причине. Попытался создать штаб из ближайших единомышленников, на котором поклялись найти истинных виновников, доведших нашего Лавра Игнатьевича Тузановича до последней предсмертной записки...

Мы успели выяснить, что наш суперзасекреченный "ящик" какие-то (успели выйти и на парочку официальных фамилий-подельщиков) подонки поставили на некий "правильный счетчик"...

Моя лаборатория в те страшные дни уже была чудовищно ужата. От первоначального, слегка разбухшего штатного расписания осталась меньше трети сотрудников. Но зато, какие ребята остались! Таких светлых одаренных голов (Боже, а какие это были умельцы "золотые руки"!) даже на нынешнем элитарно-научном Западе и днем с фонарем не отыщешь... Впрочем, вся эта так называемая элита сплошь вольные или невольные перебежчики из униженной матушки России.

До сих пор сердце саднит и не отпускает тупая простодушная мысль: зачем я, мои ребята, сам батя, Лавр Игнатьевич, ночей не спали, семьи впроголодь держали, инфаркты и прочие паршивые недуги приобретали, веруя в истинного Бога на земле, - веруя в Разум, Гений и Труд человеческий...