Чёрный занавес

— Вирджиния, скажи мне!

— Фрэнк, Боже мой, что ты говоришь? Сегодня утром?.. Я переехала сюда с Резерфорд-стрит больше полутора лет назад!

Оба являли собой классический образец донельзя взволнованных и напуганных людей. Быстрым движением Фрэнк опрокинул в рот содержимое стакана и сжал голову руками. Пустой стакан подрагивал рядом на пружинах кровати.

— Но я помню, как у дверей поцеловал тебя на прощание! — теряя всякую надежду, сказал он. — И я помню, как ты крикнула мне вслед: «Ты не забыл шарф? Сегодня холодно».

— Фрэнк, — сказала она, — но даже погода могла бы тебе подсказать правду — ведь сегодня тепло, и на тебе не было ни шарфа, ни даже пальто. Ты ушел зимой, а сейчас весна. Тогда было тридцатое января тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Я никогда не забуду этот день… не смогу забыть. А сегодня… Подожди, я хочу, чтобы ты сам убедился.

Вирджиния выскользнула из комнаты, через минуту возвратилась с вечерней газетой и протянула ему.

Фрэнк с ужасом остановил взгляд на дате: 10 мая 1941!

Листы отброшенной газеты веером разлетелись по полу, а он с силой прижал костяшки пальцев к глазницам.

— Боже мой! Что же происходило в течение всего этого времени? В течение этих недель, месяцев, лет? Ведь я помню все до последней мелочи, что происходило в то утро. Я даже помню, что накануне мы ходили в кино посмотреть Макдональда и Эдди в «Розали». Мне кажется, это было вчера. А сегодня после того, как на Тиллари-стрит мне на голову свалился кусок карниза, и после того, как врачи привели меня в порядок, я просто продолжил путь домой. К себе домой. Что произошло за эти полтора года?

— Ты ничего не помнишь?

— Это время пролетело, как щелчок секундной стрелки. Даже еще быстрее, ведь щелчок остается в памяти и ты можешь припомнить его, если надо. А это время пролетело так, словно его и не было.

— Может быть, мы сходим к врачу…

— Никакой врач не вернет мне времени. Это случилось не с ним, а со мной.

— Я когда-то читала о подобных случаях, — попыталась Вирджиния успокоить мужа. — Амнезия — так, кажется, это называют. В то утро где-то по пути от дома на твою работу с тобой что-то произошло, какой-то несчастный случай, какой-то удар. Что-то похожее на сегодняшнее происшествие на Тиллари-стрит. Может быть, в тебя попали мячом мальчишки, игравшие в бейсбол. И ты встал, внешне невредимый, но мгновенно забыл, кто ты, забыл, куда шел, забыл вернуться ко мне. И все люди вокруг тебя, которые видели, как это случилось, не в силах были помочь тебе. В то утро мы только что получили твой костюм из чистки, а ты так спешил на работу, что не переложил в него документы и те мелочи, какие обычно носишь с собой. Любая вещь — адрес на конверте, рецепт на лекарство — помогла бы тебе. А так ты оказался полностью отрезанным от прежней жизни. — Помолчав, она продолжала: — Фрэнк, но теперь ты вернулся. Это все, что имеет значение. Забудь обо всем остальном.

Он чувствовал, как его страхи немного улеглись, пока они разговаривали. Но в глубине души все еще жила тревога, куда более сильная, чем у нее. И это было естественно. Ведь это он лишился своей личности, а не она. Он вернулся к ней, и для нее загадка разрешилась. А для него все было покрыто непроницаемой пеленой, его прошлое представлялось бездонной пропастью, открывающейся под ногами сразу же за узкой, освещенной солнцем тропинкой, на которой он стоял. Один неверный шаг, и…

В тишине ночи, когда уже был потушен свет и они тихо лежали в темноте, Фрэнк вдруг резко сел. На лбу у него выступил холодный пот.

— Вирджиния, мне страшно! Включи свет. Я боюсь темноты. Где я был? Кем я был все это время?

Глава 2

Кроваво-красное пламя

Фрэнк стал работать в своей прежней должности. Во всяком случае, даже если должность поменялась, его окружали прежние сослуживцы. Тогда, через несколько дней после его исчезновения, Вирджиния сказала в ответ на многочисленные расспросы, что Фрэнк после внезапного нервного расстройства уехал подлечить здоровье. Поступить таким образом ее заставила гордость. Мысль, что кто-то может подумать, будто она не знает, где он и что с ним, казалась непереносимой. Теперь, когда он вернулся, все было обставлено так, чтобы возникало поменьше вопросов и выражалось поменьше сочувствия, столь естественного в данном случае.

Прежний распорядок постепенно помогал Фрэнку включиться в обычный ход жизни. Мысль о пропущенных годах все больше отходила на задний план. У него даже появилась надежда, что вскоре все превратится в смутное воспоминание, в то преданное молчанию событие, о котором знают только двое, но стараются о нем не говорить.

Весенние дни становились длиннее, и теперь после работы он выходил на улицу, когда солнце еще ярко светило. Он покупал в киоске на углу газету, чтобы почитать ее по дороге домой, и спешил на остановку автобуса, где уже стояли в ожидании другие пассажиры.

Он разворачивал газету и, пока не приходил автобус, просматривал ее. Газетой он закрывал от взглядов нижнюю часть лица, хотя даже не задумывался о том, почему так делает.

На этот раз он стоял уже около пяти минут — автобус, видимо, выбился из графика. Вдруг что-то вынудило его моргнуть и поднять глаза. Так бывает, когда человек чувствует, что стал предметом чьего-то пристального внимания.

Мимо него в гуще идущих по тротуару людей шел какой-то человек. Лицо Таунсенда всего на мгновение показалось из-за листа газеты, но рассеянный, блуждающий взгляд незнакомца вдруг стал пристальным, а потом и изучающим. Его шаги утратили ритмичность. Он дернулся, споткнувшись на ровном месте и чиркнув носком ботинка по земле. Теперь он стоял неподвижно и смотрел.

Мозг Таунсенда лихорадочно заработал и мгновенно запечатлел образ незнакомца. Это был мужчина плотного, но стройного сложения, чуть ниже среднего роста. Волосы скрыты шляпой, а выбивавшиеся из-под нее высоко подстриженные бачки не позволяли четко определить их цвет. Глаза были темные, агатовые, а над ними кустились черные брови. Взгляд твердый, какой бывает у людей, не умеющих смеяться. Впервые увидев такого, трудно определить, что он за человек и чем занимается. Просто лицо из толпы, Таунсенд не знал его и никогда прежде не видел.

Но это лицо не исчезало, а стояло перед глазами, как белая скала посреди речного потока. Сердце Таунсенда тревожно забилось. Люди на улице, проходя мимо, без особой причины не остановятся, лишь скользнут по тебе взглядом. Но этот человек узнал его. Или подумал, что узнал, но не был вполне в этом уверен. Как бы то ни было, это не выглядело невинным любопытством прохожего, которому твое лицо вдруг показалось знакомым. И дальнейшие поступки мужчины это подтвердили. Он, видимо, с некоторым опозданием понял, что, столь открыто проявив себя, вызвал к себе повышенное внимание и встревожил Таунсенда. Он попытался исправить положение, двинувшись дальше как ни в чем не бывало, но сделал это чересчур поспешно, и его действия не выглядели естественно; почувствовав это, он постарался побыстрее смешаться с толпой и удалиться в том направлении, куда держал путь.

Но далеко он не ушел. Его внимание вдруг будто бы привлекла витрина следующего магазина, и он начал приближаться к витрине по диагонали, причем свернул к ней раньше, чем мог бы заметить выставленные там предметы, даже если бы обладал орлиным зрением. Человек остановился и стал, казалось бы, очень внимательно рассматривать предметы за стеклом. Однако Таунсенд прекрасно понимал, что в зеркальных стеклах витрины четко отражается все происходящее на улице.

Прозвучавший ранее тревожный звонок превратился в набат. Нужно быстрей убираться, с ужасом думал Фрэнк Таунсенд.

Он не шевелился, прикидывая варианты бегства. Если неизвестный попытается его выследить, автобус может стать ловушкой на колесах. Как только они оба окажутся в автобусе, он, Фрэнк, не сможет выйти оттуда незамеченным. Можно вернуться на работу и подождать несколько минут до следующего автобуса. Но преследователь непременно окажется где-нибудь неподалеку, когда надо будет вновь выйти на улицу. Даже хуже — ему станет известно то, чего он пока не знает: откуда и в каком часу Таунсенд выходит ежедневно к остановке.