Шерлок Холмс и узы крови

— Ты видела его вчера ночью? — Мужчина поднял брови в знак удивления. — Я думаю, что это не так: ведь ты всё время была со мной. И у меня есть все основания это помнить, так как мне почти не удалось поспать. — Алтамонт плотоядно ухмыльнулся, обнажив испорченные зубы. — Хотя, знаешь ли, я бы поспорил на своё новое состояние, что тебе под силу проникнуть в камеру смертника — ведь стражники тоже мужчины.

— Я говорить с ним, — повторила женщина. Она не настаивала на своих словах, а словно бы и не слышала возражений своего кавалера. — Но он мне не поверил. Думаю, эти русские очень — как это? — су-е-вер-ны. — Оторвав мечтательный взгляд от берега, она перевела его на мужчину: — А ты мне поверишь, Алтамонт, если я тебе сказать, кто я такая?

Он хмыкнул:

— Думаю, я хорошо знаю, кто ты. Итак, ты побывала в камере смертника и поболтала с ним? И что же ты сказала милому Александру? Что мы оба предали его? Что теперь все драгоценности мои, в то время как ему сегодня предстоит пообедать петлёй и танцем на виселице?

Женщина чуть заметно покачала головой:

— Мне не пришлось говорить ему, что драгоценности у тебя. — Возможно, она готовилась сказать что-то ещё о своём визите в тюрьму и поддразнить спутника пикантными намёками, но в эту минуту её внимание переключилось на происходящее на берегу.

Там смолкли даже самые непочтительные зеваки. Тэрлис, стоя в грязи (доски разъехались, когда Кулаков в последний раз споткнулся), взялся за подставку и рывком выдернул её, лишив человека в наручниках опоры. Тот повис на туго натянувшейся верёвке, которая сдавила ему шею.

Падение было недолгим, самое большее три фута, и этого было недостаточно, чтобы сломать шейный позвонок и быстро отключить сознание. Верёвка жестоко сдавливала горло. Тело Кулакова забилось в конвульсиях. Скованные руки напряглись, ноги заплясали судорожный танец в воздухе.

Пообедать петлёй и танцем на виселице.

Поскольку Кулакова повесили первым, мало кто из зрителей обратил внимание на его долгую схватку со смертью: толпа как заворожённая наблюдала за его товарищами.

Алтамонт со знанием дела объяснил своей даме, что узел верёвки скорее всего соскользнул и теперь находится не за ухом русского, как полагается, а на затылке. Но как мог Алтамонт увидеть это на таком расстоянии, если только тайно не договорился о том, чтобы узел переместили? Тот, кто пытался обмануть Алтамонта, рисковал навлечь на себя поистине страшное наказание.

Кулакову было отказано в быстрой смерти, и он провисел в петле четверть часа, дёргаясь и напрягаясь в агонии, но всё ещё дыша.

— Они не собираются его прикончить? — сказал Алтамонт минут через пять, причём в голосе его не прозвучало удивления. — Судя по всему, нет.

В таких случаях палач, если он не был совсем уж бессердечным, хватал приговорённого за ноги и, повиснув на нём, помогал душе покинуть тело. Но в тот момент палачи были заняты. Если бы присутствовали друзья или родственники осуждённого, это пришлось бы делать им. К несчастью для Кулакова, тут не оказалось никого, кто бы мог прекратить его мучения.

Когда, согласно компетентному мнению главного палача, третий приговорённый был повешен как надо, он отдал краткое приказание своему помощнику. Вдвоём они развязали узел на верёвке первой жертвы, прикреплённый к перекладине виселицы — из соображений экономии верёвку не перерезали, — и опустили тело на илистый берег. Под ногами палачей уже плескалась вода: на нижней Темзе начинался прилив; мощь океана быстро гнала реку к её истоку, словно желая, чтобы солоноватая вода добралась до середины большого острова.

Тело Кулакова, скованные руки которого всё ещё были за спиной, протащили на расстояние двадцать пять-тридцать ярдов от виселицы, к его следующему временному пристанищу. Там его приковали цепями к одному из трёх высоких столбов, причём ноги повешенного были на уровне тинистого песка. По традиции казнённые в Доке Висельников оставались на столбах, пока прилив трижды не затоплял их уже безжизненные лёгкие.

Один за другим бездыханные товарищи русского присоединились к нему: их приковали к столбам, стоявшим по обе стороны от него. Это зрелище напоминало Голгофу. Конечно, некоторых очевидцев посетили мысли о древней и гораздо более знаменитой тройной казни, но никто не высказал их вслух.

К тому времени, как третий пират был таким образом выставлен на всеобщее обозрение и работа палачей на этот день была выполнена, многие зрители уже разошлись.

Но, пожалуй, они пропустили нечто важное. Прошёл ли шепоток нездорового возбуждения по толпе оставшихся, когда увидели, как пошевелился труп, висевший посередине? Могли капитан и главарь пиратской шайки остаться в живых, провисев в петле четверть часа?

Правда, был прецедент.

Мы допускаем, что Алтамонт поведал даме о самом известном случае такого рода. Речь идёт об Уильяме Дьюэлле, казнённом в Тайберне в 1740 году. Дьюэллу было всего шестнадцать, когда его повесили, он печально прославился своим садизмом и был приговорён за изнасилование и убийство. Его тело передали патологоанатомам… Однако когда его положили на секционный стол, обнаружились слабые признаки жизни. Хирурги, намеревавшиеся заняться совсем другим делом, употребили всё своё искусство в целях исцеления, и вскоре пациент уже сидел и, жадно дыша, попивал подогретое вино.

Дьюэлла вернули в Ньюгейт, и в конце концов было отдано распоряжение отправить этого многообещающего юношу в Америку.

Казни в Доке Висельников, где трупы повешенных затоплял прилив (этот эффектный штрих введён Адмиралтейством), были более основательными. Никто из выставленных на этих столбах больше никогда не отведал вина. Признаки жизни, столь упрямо продемонстрированные первым повешенным, ничуть не встревожили Алтамонта — скорее позабавили.

Его дама заметила с рассеянным видом:

— Думаю, мы не беспокоиться о Кулакове — он умрёт сегодня. Я провела с ним слишком мало времени прошлой ночью.

— О, разумеется, он умрёт сегодня. — Отхлебнув ещё рома, мужчина шутливо погрозил женщине пальцем: — Опять за свои мистификации, Куколка? Я заметил, что ты любишь загадки. Впрочем, продолжай в том же духе — мне они тоже нравятся.

Алтамонт и его женщина, такая неанглийская, которую он называл Куколка (однажды он попытался выговорить её имя, но нашёл, что оно непроизносимо), ещё с час оставались в своём удобном уголке у окна таверны, пока он не увидел собственными глазами, как быстро прибывающая вода Темзы покрыла бледную точку — рыжебородое лицо. Затем, насвистывая матросскую песенку, этот процветающий господин, весьма довольный итогами дня, подозвал поджидавшую карету и, предложив руку своей даме, отправился в гостиницу «Ангел» на южном берегу, в богатые уютные апартаменты.

На следующий день рано утром Тэрлис и его помощник вернулись на место казни, чтобы проверить свою работу.

Оба палача выразили лёгкое удивление, увидев, что центральный из трёх столбов не занят. Цепи, в которых повесили русского пирата, валялись внизу в грязи, по-прежнему целые. Это не могли сделать ни прибой, ни течение реки: вчера казнённых прикрепили на совесть. Однако нашлись правдоподобные объяснения: либо появились запоздавшие родственники и тайно унесли тело, либо кому-то даже в просвещённое седьмое десятилетие восемнадцатого века нужны были части тела повешенного для занятий чёрной магией.

Палачей, обсуждавших эту тему, отвлёк пронзительный женский крик, долетевший с южного берега. Он повторился несколько раз. Эти звуки не вязались с солнечным утром. Однако беседа прервалась лишь на минуту: на берегу реки в Уоппинге такое не редкость. На самом деле Тэрлис и его помощник услышали вопль ужаса молоденькой служанки, которая открыла дверь одной из комнат в прибрежной гостинице «Ангел».

Прошло более ста лет, прежде чем блестящий сыщик связал исчезновение повешенного пирата с леденящим кровь зрелищем, представшим перед глазами бедной служанки. Правда, девушку напугал не оживший Александр Ильич Кулаков — его бы она увидела, придя часом раньше. Нет, она наткнулась на гораздо более изуродованный труп.