Забавы с летальным исходом

Компания как раз таких девиц сидела за столиком в кафе, когда примерно в одиннадцать тридцать вечера туда вошли Мэтью с Блумом. Женщины подняли на них глаза, сразу смекнули, что это легавые, и мрачно принялись за кофе.

— Ну, выкладывай, — сказал Мэтью.

— Откуда ты его знаешь?

— Я не знаю. Его жена наняла меня, чтоб я его разыскал.

— Что ж, похоже, ты выполнил задание, — заметил Блум.

К ним подошла усталая блондинка-официантка, и оба они заказали по чашке кофе. Само это кафе выглядело каким-то усталым и изношенным — одно из тех жалких придорожных заведений, которые во множестве ютятся на улицах и набережных Флориды. В летний сезон движение на Хвосте просто чудовищное, и большая часть здравомыслящих местных обитателей заскакивают сюда ну разве что в том случае, если им по пути. Летом в этом кафе бизнес идет полным ходом, но стены обшарпанные, гриль не отмыт от жира, а все блюда и напитки, обозначенные в написанном от руки меню, стоят девяносто девять центов. Из музыкального автомата доносится песенка в стиле кантри, где слушателя призывают снять сапоги и бросить их на пол. Одна из проституток отбивала такт ногой в красной туфле на высоком каблуке.

— Лица, можно считать, вообще нет. Одна сплошная дыра, пробитая пулей, — сказал Блум. — Он что, «голубой» был?

— А вот этого не знаю.

— Потому как уж больно смахивает на убийство на гомосексуальной почве, — сказал он. — Полураздет, запястья и щиколотки связаны проволокой. Рядом с телом лежал пластиковый пакет, возможно, его использовали для каких-то их хитрых игр, надували и вставляли в задницу, черт их там знает, что они вытворяют, эти лидеры. И зачем это ей понадобилось искать такого? Я имею в виду, жене?

— Хочет развестись.

— Что ж, теперь и разводиться не надо, — заметил Блум.

В бумажнике у покойного обнаружили два документа с фотографиями. Водительские права, выданные во Флориде, и кредитная карточка «Виза». Фотографии резко отличались одна от другой, а также от снимка, который Джилл Лоутон показывала Мэтью в конторе. И ни одна из них не могла служить для более или менее надежной идентификации. Мэтью позвонил Джилл — та уже слышала новости по телевизору — и договорился о встрече с ней и Блумом в морге больницы Хенли.

Она приехала туда около полуночи. Джинсы, сандалии, белая рубашка мужского покроя. К этому времени Блум уже успел позвонить в прокуратуру округа, где ему сообщили, что дежурный прокурор, дама по имени Патриция Демминг, которую безжалостно вытащили из постели в доме на Фэтбек-Кей (где она, кстати, дожидалась, когда в эту самую постель вернется Мэтью), уже выехала и находится в Хенли. Надо сказать, что для столь позднего часа выглядела она просто отменно и была сказочно красива даже без грима, в накрахмаленном полотняном костюме и туфлях-лодочках без каблуков. Последние ничуть не преуменьшали стройности и великолепия ее длинных ног. О Господи, как же он был влюблен в эту женщину!

Больница Хенли считалась далеко не лучшей в Калузе, но морг ее ничем не отличался от любого другого морга в мире. Там стоял столь характерный для всех моргов запах, обычно не поддающийся определению, но хорошо знакомый тем, кому довелось побывать на полях сражений, где под солнцем гниют и разлагаются раздутые трупы. Дежурный отворил перед ними дверь из нержавеющей стали и выпустил целую волну этого воздуха, пахнущего смертью. Затем повел их к шкафам, тоже из нержавейки, где аромат стал просто удушающим, словно на головы им кто-то накинул вонючее одеяло. Мэтью казалось, что Джилл вот-вот потеряет сознание. За Патрицию он не беспокоился.

«Скорая» прибыла за десять минут до них, и Лоутона еще не успели поместить на полку. Он лежал на столе из нержавеющей стали в ожидании вскрытия и был от головы до пят покрыт прорезиненной простыней. Дежурный одним рывком сдернул ее.

Джилл взглянула на труп.

Она ожидала увидеть мужа. Она слышала, что это ее муж, ей говорили, что это ее муж, но на лице ее не отразилось ничего, кроме крайнего изумления.

— Это не Джек, — сказала она.

— Это не Джек, потому что у Джека была вытатуирована над кадыком крохотная синяя точечка.

— Что? — переспросил Блум.

— Ну, точка такая, — ответила Джилл. — Нечто вроде указателя… для аппарата.

— Какого еще аппарата? — спросил Блум.

Все они внимательно разглядывали шею покойного. Никакой синей точечки, лишь брызги темной засохшей крови и черные следы пороха от выстрела, который снес ему половину лица. А вот синей точечки не было.

— Шесть лет тому назад он проходил курс облучения, — пояснила Джилл. — Ему удаляли небольшую доброкачественную опухоль на голосовых связках. И лечение помогло. А точка… осталась навсегда.

Позднее той же ночью, лежа с Патрицией в постели, Мэтью вдруг заметил, что всякий раз, когда служащий морга сдергивал простыню с трупа, это напоминало ему историю о лебеде.

— Какую еще историю о лебеде? — спросила она.

— Ты не знаешь историю о лебеде? — удивился он.

— Извини. Нет.

— Но каждый знает эту историю.

— Только не я.

— Ты никогда не слышала о том, что на мужских членах часто вытатуировывают слово «лебедь»?

— Нет, — ответила она. — Расскажи.

— Ой, только не сейчас, — сказал он и обнял ее.

— Знаешь, мне так страшно хочется спать, Мэтью… — пробормотала она и зевнула.

— О’кей, — сказал он и отодвинулся. Но в отместку не стал рассказывать ей историю о лебеде.

Глава 2

Тутс говорила Уоррену, что она никогда, ни на секунду, не перестает думать о крэке. [4] Никогда. Ни на секунду. Каждую секунду и минуту своей жизни она думает только о крэке. И что бы она ни делала, чем бы ни занималась, на первом месте в голове у нее всегда крэк. Прошло вот уже четыре месяца с тех пор, как Уоррен похитил ее, а…

— Я тебя не похищал, — буркнул он.

— Ну ладно. Тогда соблазнил, — сказала она.

— Да просто вытащил тебя из дома и усадил в лодку посреди Мексиканского залива, вот и все, — сказал Уоррен.

— Как ни верти, а все туда же выйдешь, — сказала Тутс.

Она опять смотрелась очень даже неплохо. Коротко остриженные светлые волосы, что придавало ей несколько атлетический вид, ровный загар… Нет, ей-Богу, она очень даже неплохо смотрелась.

— Даже во время курса реабилитации всю дорогу думала только о нем.

— Тебе следовало бы сказать им.

— Ой, умоляю! — простонала она. — А для чего мы здесь, как по-твоему, а? Я только и делала, что твердила им одно и то же, как шарманка. И знала: если вдруг перестану говорить, окончательно свихнусь.

Было уже десять минут одиннадцатого утра. Среда, двадцать второе января. Они сидели в офисе Уоррена, одном из тех частных офисов, который использовался еще и под жилье. Огромная комната — здесь можно было бы устроить зал ожидания. Весь третий этаж некогда принадлежал хироманту. Теперь же на двери висела табличка:

Тутс настаивала, чтоб ее имя было упомянуто первым.

— Дам всегда пропускают вперед, — твердила она.

Гутри настаивал, чтоб первым стояло его имя, учитывая почтенный возраст — почти под шестьдесят.

— По старшинству, — говорил он.

На что Уоррен возражал, что это его имя должно стоять первым, иначе попахивало бы расизмом.

— Черные, знаете ли… теперь к ним другое отношение, — говорил он.

Но Тутс продолжала твердить, что «Кили, Чамберс и Лэмб» звучало бы куда как лучше. И даже Гутри, хоть и нехотя, но все же согласился с ней. Но тем не менее первым на двери красовалось имя Уоррена. К тому же и бизнес шел очень даже неплохо. А ведь это, в конце концов, главное, разве нет? И не важно, в каком порядке значатся имена, совершенно не важно.