Дело принципа

Они сидели на ступеньках в Итальянском Гарлеме и обсуждали игроков «Янки» и этих перебежчиков из «Джайентс» и «Доджерс». Женщины были одеты в цветастые домашние платья, а мужчины в футболки с короткими рукавами. Поливальные машины проехали еще днем, сбрызнув улицы водой. Но солнце быстро высушило асфальт, и на улицы вернулась удушающая жара. Сейчас солнце спряталось, но жара осталась, и люди потягивали холодное пиво из Запотевших банок. Они смотрели на небо и мечтали о дожде. Перед дождем по улицам пронесется холодный ветер, кружа обрывки газет и поднимая юбки. Перед дождем появится волшебный запах наступающей прохлады, запах чистоты и свежести.

Перед дождем произойдет убийство.

Улица была длинной.

Она пересекала весь Манхэттен, начиналась от Ист-Ривер и направлялась на запад с точностью пущенной стрелы. На этой улице, словно нанизанный на шампур шашлык, вперемешку друг с другом жили итальянцы, пуэрториканцы и негры, сметая все политические и географические границы. Эта длинная-длинная улица вонзалась в самое сердце острова и с геометрической неизбежностью сбегала к дождевым тучам, скопившимся над Гудзоном.

По улице шли трое. Днем пронесся слух, его передавали из уст в уста: «Война началась, война началась!» И теперь они спускались вниз по улице — трое высоких парней быстро и без опаски пересекли Третью авеню и Лексингтон-авеню, немного замедлили шаг перед входом в парк и ворвались на улицу подобно взрыву вражеской гранаты. Их военные башмаки гулко стучали по мостовой, головы кружились от возбуждения. Они шли, сжав кулаки, подогревая свой гнев. Самый высокий из них вытащил нож, его лезвие блеснуло в тусклом свете, и вот уже ножей стало три. Парни двигались, как актеры в дешевой мелодраме, и какая-то девушка закричала по-испански:

— Mira! Cuidado [2]!

Один из парней рявкнул в ответ:

— Заткнись, испанская шлюха!

Сидящий на крыльце юноша повернул голову на голос, звучащий по-английски без всякого акцента, и резко встал.

— Вот один из них! — раздался тот же голос.

— Хватай его! — добавил кто-то еще, Юноша поднял непонимающие глаза. Сверкнуло лезвие, нож вонзился в живот, надрывая неподатливую плоть, и разорвал его до самого верха. Тотчас опустились другие ножи, нанося удары и кромсая до тех пор, пока юноша не рухнул на тротуар, как поверженный врагами Цезарь. Ножи исчезли. Кровь рекой текла на мостовую. С другой стороны улицы к незнакомцам бежало четверо парней.

— Уходим, уходим! — прокричал голос, и троица бросилась наутек. Они проскочили под железнодорожным составом на Парк-авеню, бежали, бежали — и вдруг хлынул дождь.

Он безжалостно хлестал по привалившейся к каменным ступеням фигуре, разбавляя густую красную кровь, которая вытекала из разодранного живота и неслась по канализационному желобу вдоль длинной улицы.

Патрульная машина настигла убийц в четырех кварталах от места преступления, но юноша к тому времени был уже мертв.

Детектив лейтенант Ричард Ганнисон был высокий худощавый человек с волнистыми светлыми волосами и темно-серыми глазами. В юности он перенес ветрянку в тяжелой форме, и в результате его лицо покрылось мелкими следами от прыщей. Теперь бритье доставляло ему сплошные мучения, и он постоянно резался. Заживающие порезы на щеках и подбородке придавали ему вид недобитого фашиста.

Лейтенант стоял во главе 27-го полицейского участка Гарлема, по которому пролегала длинная улица. Его участок оканчивался на Пятой авеню — точнее, на белой линии, проходившей через Испанский Гарлем до середины Пятой авеню. В подчинении лейтенанта находились восемнадцать человек, и ему нравилось называть Гарлем «гниющей помойной ямой». Эту фразу он где-то услышал и с тех пор вставлял ее при каждом удобном случае. Лейтенант не мог похвастать высоким уровнем интеллекта. Однажды он решил прочитать «Преступление и наказание», так как считал, что эта книга способна помочь ему в работе. Но, промучившись с неделю, он отложил ее в сторону, придя к заключению, что никто не может рассказать ему ничего нового о преступлении и наказании. Лучшим учителем являлся сам Гарлем, а Ганнисон проработал в Гарлеме двадцать четыре года. Он знал эту гниющую помойную яму досконально.

Трое парней, стоявшие сейчас перед ним в комнате для допросов, ничем не отличались от других преступников, которых он повидал за двадцать четыре года службы. По мнению лейтенанта Ганнисона, молодость не заслуживает никакого особого снисхождения. Панк всегда остается панком, и молодой панк — это всего лишь старый панк, который еще не успел набраться опыта. Глядя на троих парней, Ганнисон не испытывал ничего, кроме раздражения, потому что его вытащили из дома и оторвали от вечерней газеты. Офицер, который привез ребят в участок, продиктовал их имена дежурному лейтенанту, потом поднялся в отдел расследования. Он доложил об убийстве детективу первого класса Майклу Ларсену, и Ларсен тотчас позвонил в офис окружного прокурора, но перед этим вызвал лейтенанта.

Когда Ганнисон приехал в участок, помощник окружного прокурора — молодой светловолосый человек, выглядевший так, словно недавно вышел из юридической школы, — уже был там. Поскольку было совершено убийство, он привез с собой стенографиста из отдела по расследованию убийств при офисе окружного прокурора. Стенографист, лысеющий человек лет сорока, сидел на стуле с прямой спинкой и со скучающим видом наблюдал, как по стеклу стекают капли дождя. Ганнисон немного пошептался с Ларсеном и подошел к парням.

— Ну хорошо, — начал он, глядя на листок бумаги в своей руке. — Кто из вас Дэнни Дипаче?

Ребята молчали. За их спинами дождь монотонно стучал по подоконнику. Теперь наступила настоящая ночь. На улице зажглись неоновые огни. Тишину в комнате нарушал лишь шепот дождя за окном.

— Вы меня слышали? — наконец произнес Ганнисон. Ребята продолжали молчать. Самый высокий из троицы, мускулистый парень с карими глазами, стоявший между двумя друзьями, казался — из-за своего роста — вершиной треугольника. Лейтенант подошел к нему:

— Ты Дэнни Дипаче?

— Нет.

— Тогда как тебя зовут?

— Артур Рейрдон, — ответил парень.

— Сколько тебе лет, Артур?

— Семнадцать.

Лейтенант кивнул и повернулся к рыжеволосому мальчику слева от Рейрдона.

— А ты кто?

— Я Дипаче.

— Почему же не откликнулся, когда я спрашивал?

— Мне всего пятнадцать лет, — заявил Дипаче. — Шестнадцать исполнится только в сентябре. Вы не имеете права держать меня здесь. И не можете даже допрашивать меня. Я несовершеннолетний правонарушитель. И знаю свои права.

Ганнисон мрачно кивнул помощнику окружного прокурора:

— У нас тут объявился адвокат. У меня есть новости для тебя, сынок, и советую внимательно меня послушать. В штате Нью-Йорк правонарушитель, не достигший шестнадцати лет, считается несовершеннолетним.

— Я так и сказал…

— Заткнись и слушай меня! — рявкнул Ганнисон. — Согласно нью-йоркскому законодательству, несовершеннолетний преступник — тот, кто нарушил закон или постановление муниципальной власти либо совершил правонарушение, которое, если бы его совершил взрослый, считалось бы серьезным преступлением, за исключением — обрати внимание, сынок, — за исключением несовершеннолетнего, достигшего пятнадцати лет и совершившего правонарушение, которое в случае, если бы его совершил взрослый, считалось бы преступлением, которое карается смертной казнью или пожизненным заключением. А убийство, как известно…

— Прошу прощения, лейтенант, — решительно вмешался помощник окружного прокурора.

— Да? — повернулся к нему Ганнисон.

— Я не хочу прерывать ваш допрос. Но ведь мальчику еще не предъявили обвинение.

Ганнисон замолчал, взвешивая в уме годы своей работы и неопытность молодого человека, сравнивая свою и его должности, и наконец спокойно произнес:

— Произошло убийство.

— Верно. А мальчика привезли для допроса по этому поводу. Его еще даже не зарегистрировали как подозреваемого или свидетеля. Кроме того, вы пропустили важную часть Уголовного кодекса.