Побег аристократа. Постоялец

Добравшись до ванной, он наконец глубоко, шумно вздыхал, до отказа открывал краны и тотчас включал в сеть электробритву.

Он был дородным. То, что называется «крупный мужчина», так будет точнее. Его светлые волосы поредели, но, вздыбившись хохолком после сна, придавали его румяной физиономии что-то ребяческое.

Все то время, пока он, бреясь, смотрелся в зеркало, даже его глаза — голубые — сохраняли по-детски удивленное выражение. Будто каждое утро, очнувшись от сна, в котором наш возраст исчезает, господин Монд недоумевал, увидев в зеркале мужчину средних лет, чьи веки уже помяты, а под внушительным носом топорщится маленькая щеточка бледно-рыжих усов.

Чтобы кожа под бритвой натянулась, он корчил гримасы. И неизменно забывал, что ванна наполняется, и кидался закручивать краны, только услышав шум льющейся через край воды, который через дверь достигал также и ушей мадам Монд.

Покончив с бритьем, он еще какое-то время смотрел на себя, испытывая от этого занятия удовольствие пополам с горечью. Ему никогда уже не стать прежним толстым простодушным мальчишкой, жаль, но он старался не морочить себе голову раздумьями о том, что больше не молод, жизнь клонится к закату.

В то утро, войдя в ванную, он вдруг вспомнил, что ему исполнилось сорок восемь. Ни больше ни меньше. Ему сорок восемь лет. Без малого пятьдесят. Он почувствовал себя утомленным. Потягиваясь под струями горячей воды, он старался изгнать из своих членов усталость, накопившуюся за столько лет.

Он был уже почти совсем одет, когда трезвон будильника, раздавшись у него над головой, возвестил, что его сын Ален сейчас тоже встанет.

Господин Монд не спеша закончил одевание. В заботах о своем туалете он был тщателен. Любил одежду безукоризненную, чтобы ни лишней складочки, ни пятнышка, белье накрахмаленное, но вместе с тем мягкое; на улице и в конторе ему случалось с удовлетворением любоваться блеском своих штиблет.

Ему исполнилось сорок восемь лет. Подумает ли об этом жена? А сын? Дочь? Да что там, яснее ясного: никто и не вспомнит. Разве что господин Лорис, старый кассир, занимавший эту должность еще при его отце, скажет с важным видом:

— Примите наилучшие пожелания, мсье Норберт.

Теперь надо было пересечь спальню. Проходя, он наклонился, коснулся губами лба жены:

— Машина тебе не нужна?

— Сегодня утром — нет. Если понадобится позже, позвоню в контору.

Странный у них дом. Этот дом был для него единственным в мире. Его приобрел дед господина Монда, и к тому времени особняк уже успел сменить несколько владельцев. И каждый видоизменял его по-своему, так что уже не разобрать, каким был первоначальный план этого строения. Одни двери заделывались, другие в разных местах прорубались. Из двух комнат сделали одну, пол настелили заново поверх прежнего, привели в надлежащий вид коридор с его непредсказуемыми поворотами и еще более внезапно подстерегающими на пути ступенями, на которых спотыкались гости, да и самой мадам Монд все еще случалось оступаться.

Даже в самые солнечные дни здесь царил мягкий полумрак, словно в воздухе висела пыль времен, пахнущая, надо признать, немножко затхло, но сладостно для того, кто дышал ею всю жизнь.

На черной лестнице еще сохранился газовый рожок, трубы проходили прямо по стенам, а на чердаке дремали, сваленные в кучу, керосиновые лампы всех мыслимых эпох.

Несколько комнат стали вотчиной мадам Монд.

Чуждая, безликая мебель примешивалась к старинному убранству дома, порой вытесняя в чуланы предметы былого обихода, но кабинет остался невредим — прежний, каким Норберт знал его с детства, с теми же красными, желтыми и голубыми витражами, которые вспыхивают поочередно в зависимости от положения плывущего по небу солнца и будят в углах комнаты крошечные огненные блики, такие живые, разноцветные.

Завтрак для госпожи приносит не Розали, а кухарка. Так происходит в силу сугубо четкого распорядка, введенного мадам Монд, согласно которому всяк в доме обязан занимать место, на этот час дня за ним зафиксированное. Впрочем, тем лучше: господин Монд не любил Розали, девицу сухопарую и болезненную, наперекор ассоциациям, навеваемым цветочным именем, да к тому же полную злобы, которую она распространяла на весь свет, за исключением своей хозяйки.

В тот день, 13 января, он читал за завтраком газеты, макая круассаны в кофе. Он слышал, как Жозеф открыл ворота гаража, намереваясь вывести машину. Немножко подождал, глядя в потолок, будто надеялся, что сын успеет собраться и выйти из дому одновременно с ним, но так не получалось, можно сказать, никогда.

Когда он вышел из дому, на улице подмораживало. Над Парижем вставало бледное зимнее солнце.

В те минуты господин Монд был еще невинен: даже в мыслях не имел бежать.

— Добрый день, Жозеф.

— Добрый день, мсье.

Сказать по правде, это начиналось словно грипп. В автомобиле он ощутил озноб. Он был чрезвычайно подвержен насморку. Случались зимы, когда простуда донимала его неделями, он так и жил с карманами, полными влажных носовых платков, его это унижало. К тому же в то утро он чувствовал себя разбитым, все тело ломило — спал в неудобной позе, или вчерашний ужин оказался тяжеловат?

«Как бы грипп не подхватить!» — подумал он.

Потом, точно в момент, когда автомобиль пересекал Большие бульвары, он, вместо того чтобы машинально взглянуть на уличные пневматические часы, как делал всегда, поднял глаза и увидел на бледно-голубом небе розовые дымки из каминных труб, а рядом с ними — проплывающее в вышине крошечное белое облачко.

Это напомнило о море. Сочетание розового с голубым всколыхнуло в его душе волны средиземноморского прибоя и внезапную зависть к тем, кто в это время года живет на юге и разгуливает в белых фланелевых брюках.

А навстречу уже плыли запахи Центрального рынка. Автомобиль остановился перед аркой, над которой желтели буквы: «Норберт Монд, экспортно-посредническая фирма, основана в 1843 году». По ту сторону арки простирался старинный двор под стеклянной крышей, придававшей ему сходство с вестибюлем вокзала. Вокруг и вправду были надстроены платформы, где складские рабочие в синих комбинезонах валили на грузовики тюки и короба. Когда кто-нибудь из кладовщиков пробегал мимо, катя перед собой тележку, он мимоходом бросал:

— Добрый день, мсье Норберт.

Рабочие кабинеты тянулись по одну сторону, тоже как на вокзале: череда застекленных дверей, над каждой — номер.

— Добрый день, мсье Лорис.

— Добрый день, мсье Норберт.

А поздравление с днем рождения, благие пожелания? Нет. И этот не вспомнил. А между тем листок на календаре уже оторван. Господин Лорис, мужчина семидесяти лет, не распечатывая, рассортировал почту и разложил перед своим патроном письма — несколько маленьких стопок.

Стеклянная крыша над двором в то утро была желтой. Солнца она никогда не пропускала, мешал скопившийся на ней слой пыли, но в погожие дни она желтела, почти светилась желтизной, хотя в апреле месяце, скажем, когда туча внезапно закрывала солнце, могла стать такой темной, что приходилось зажигать лампы.

От этой проблемы солнца в тот день многое зависело. А еще от запутанной истории с клиентом из Смирны, явно недобросовестным типом, склока с которым тянулась уже более полугода и который всегда находил способ увильнуть от исполнения своих обязательств, да так ловко, что хотя был кругом не прав, возьмет в конце концов верх, придется уступить ему просто от усталости.

— Товар в Бордо для фирмы «Мезон Блё» отослан?

— Вагон отправится с минуты на минуту.

Около двадцати минут десятого, когда все служащие уже были на своих местах, господин Монд увидел Алена — тот прошагал мимо, направляясь к себе в отдел по зарубежным связям. Ален как-никак приходился ему сыном, но к отцу не заглянул, не поздоровался. Вечно одно и то же. Но привыкнуть господин Монд так и не смог, он страдал от этого. Каждое утро. И каждое утро ему хотелось сказать: «Ты все же мог бы заходить ко мне в кабинет, когда являешься сюда».