Жареный лед

Но говорить об этом Чибису не следует, сразу задаваться начнет. Он старательно играет роль видавшего виды и знающего себе цену человека. Бывает, Николай расслабляется, смягчаются черты, и делается он похожим на сельского паренька с соломенным чубом, то есть тем, кем он и является на самом деле. Однако антракт длится недолго. Чем-то обозлила его жизнь. В самом начале. Пожалуй, чужая шкура лучше защищает его от ударов судьбы.

Меня Чибис покорил резким оппозиционным отношением к Панину.

— Солома, — пренебрежительно характеризовал он нашего начальника. — Ни черта не стоит. А раньше опером классным был. Красиво работал. Пока в кресло не сел, тут уж ухватился за него обеими руками, некогда делом заняться. И потом папины друзья его расхолаживают. Если и сплоховал — они выручат. А нас с тобой выручить некому, пацан. В другом мы разряде числимся, понял?

Звучала в Колькиных словах неподдельная горечь. О покровителях он готов толковать бесконечно. Навязчивая идея? Тогда я не знал, как это объяснить. Теперь знаю. Чибис честолюбив. Он всегда стремился «реализовать» себя. А ему мешали. Обходили по службе ловкачи, получали повышения чьи-то знакомые. Он не мог смириться с этим. И правильно. Только ершистость дорого ему обходилась. У меня, например, духу не хватало идти напролом. В отделении с ним предпочитали не связываться. Панин старался уничтожить его покровительственной иронией. Получалось неплохо. Чибис бесился — ведь он оставался кругом в дураках. Сжимал зубы и бешено работал. За самоотдачу Кольке вынуждены были прощать все.

К милицейской форме он относился с особым почтением, хотя носил ее редко. Я чувствовал, что мне это отношение никогда не постичь. Ведь подумать: китель — та же одежда, но с погонами. Для Чибиса каждая нитка в ней была наполнена особым смыслом. Интересно, что бы он делал в жизни, если бы не существовало милиции?

С некоторых пор я старался как можно реже облачаться в форму. Правда, возможностей для этого имелось не густо. Участковый — не сотрудник уголовного розыска, его всегда должны видеть. Разве что в сугубо личное время…

Однажды пошли мы со знакомой девушкой Татьяной в кино. Да, кстати, Татьяна заслуживает особого описания. Во-первых, она высокая. Маленьких я почему-то не замечаю, даже если они само совершенство. Во-вторых, она почти совершенство. Буйной страсти я к ней не испытывал, поэтому говорю абсолютно объективно. Чуть-чуть раскосые зеленые глаза, припухлые губы. Она напоминала итальянскую кинозвезду, это сходство едва уловимо. Оно, скорее, таилось в манерах, гордых взглядах, экспансивных поступках. Впрочем, меня больше эффектной игры цвета и линий привлекал ее характер. Конечно, доказать это — непосильная задача (кто же поверит?), но правда есть правда. А нрав у Татьяны был замечательный. С ней я чувствовал себя легко, точно с приятелем. Когда я пытался произвести впечатление и распускал перья, она весело осаживала меня:

— Архангельский, кончай выпендриваться!

Здорово, ведь верно? Но идеала в мире нет. Вот и у Тани был огромный недостаток — она любила мелодрамы, особенно индийского производства. И тогда Танька потащила меня на слезоточивую каторгу, в наш распрекрасный кинотеатр, где летом стучат от холода зубы, а зимой дикая жара. Я плелся следом и думал, почему женщины всегда мужиками руководят? Спросил ее.

— А потому, — безапелляционно заявила Татьяна, и ее подбородок воинственно задрался кверху, — потому, что вам ничего не надо! Пропали бы без нас!

Вот так клюква! Попробуй возрази. Но я собрался с мыслями и начал жевать скучную заумь о тактике и стратегии. Дескать, дамы — тактики по натуре и в маленьких сражениях побеждают чаще, а наш брат должен, вроде бы, одолевать в серьезных делах. Только пока этих серьезных дел дождешься, боевой дух угаснет. Собственно, развить премудрую мысль я не успел, поскольку времени до сеанса оставалось в обрез. Мы опаздывали со страшной силой. Неорганизованность — мое родимое пятно, с ним я появился на белый свет. Не помню дня, чтобы до работы добирался чинной походкой, вечно на рысях. Встану на час раньше и хоть лопни: все равно опоздаю. Моя жизнь в самом прямом смысле — марафонский бег.

Мы пулей летели по дороге. Танька, экономя минуты, норовила перетащить меня через улицу на красный свет. Объяснять ей, что нарушать правила безопасности движения нехорошо вообще, а при милицейских погонах и того хуже, было бесполезно. От этого произошла легкая размолвка. Знающие люди называют это прелюдией к будущей семейной какофонии. Впрочем, тогда грозовые аккорды скоро затихли. К счастью, нам удалось проскользнуть в уже закрывающуюся дверь кинотеатра. Мне сильно повезло: настроение у Татьяны заметно улучшилось.

Еще бы — на экране бушевали такие африканские страсти, она нарыдалась от души. И шла рядом какая-то просветленная, точно старушка с церковной службы. Но судьба наша — заковыристая качель. Едва забрался под небеса, тебя вдруг хвать об землю…

Один достойный джентльмен с косых глаз завалился в туалет, перепутав двери. Женщины, густым потоком выплывавшие из кино, были очень недовольны. По закону подлости именно я оказался первым милиционером, попавшим в их поле зрения…

Выдворить пьянчужку с незаконно занятой территории было не так-то просто. Он, вроде улитки, тем сильнее вжимался в кабинку, чем больше я старался выковырять его оттуда. Наконец мне удалось выдворить узурпатора и передать на руки подоспевшим дружинникам.

Смущенный и раздосадованный вернулся я к своей спутнице, которая очень мило делала вид, что не имеет ко мне ровно никакого отношения. Ситуация! Дипломатическая. Мы двигались молча. Высокие стороны прекрасно понимали, что игра в молчанку глупа, но начинать мирные переговоры первым никто не желал. Я думал так. Кто, черт возьми, пострадал здесь больше всех? Разве по собственной воле попал я… и вообще.

О чем размышляла Танька, легко представить. Ее день испорчен. И во всем виноват мой мундир. Я шагал, глядя под ноги, изображая оскорбленную добродетель, и, разумеется, вскорости налетел на Татьянину спину. Моя подруга свирепо обернулась, но, увидев сконфуженное лицо, наполовину прикрытое козырьком, смягчилась.

— Слушай-ка, — предложила она, рассматривая мою переносицу, — давай сходим к Юльке. Помнишь ее?

— Эта та, которая говорит, что с такими ушами, как у меня, носить короткую прическу — самоубийство?

— Ну да, Юлька, — отмахиваясь от шуточек, продолжала Танька, — которая в нашем промторге пашет. У них на базе мужские костюмчики есть… Прелесть. Цвет божественный, качество, о!

— Погоди, — успел вставить я слово, а если бы не успел, то конец. Когда она принимается толковать о тряпках, красноречие ее само собой не иссякает. — Погоди, за каким лешим тебе потребовался мужской костюм? Родственники из деревни хлопочут?

— Какие там родственники? — выпучивается Танька. — Какая деревня? — Наконец она догадывается, что я как бы подкалываю ее. — Я о тебе, умник, забочусь.

— А чем тебя не устраивает мой гардероб? — подозрительно спрашиваю я.

— Да так, вообще, — нахально врет она и при этом вы разительно косится на китель.

Тут уж человек и с сообразительностью мороженой репы докумекал бы, в чем дело. Страшно не люблю, когда лезут командовать моим бюджетом, выбором одежды. Нагрубил я в тот вечер Татьяне, однако с той поры стал являться на свидание сугубо в штатском…

Свою лепту в раскручивание моих спиральных залетов внес Витюля Шилков. Придется порыться на полках памяти и восстановить обстоятельства нашей с ним встречи. Иначе обедненной и неполной будет галерея людей, которым довелось участвовать в одной страшно детективной истории…

Через три-четыре месяца после моего торжественного вступления на должность мы с Шилковым направились в баню. Мне, естественно, весьма лестно было свести тесное знакомство с талантливым оперативником, о котором много говорили в отделении. В службе БХСС он слыл первым человеком. Зачем понадобился ему я, не берусь объяснять. Может быть, обычный интерес к новичку? Не знаю. Идея насчет бани мне очень понравилась, а ее реализация просто дух захватила…