Жареный лед

Мне все- таки удалось продраться сквозь словесную шелуху и понять суть довольно тощенького эпизода…

На наречии Снегиревой двое типов пытались подсунуть ей железку (грош цена которой), но не на ту напали…

Уже не скрывая своего любопытства к этой истории, я спросил:

— Поконкретнее, Аделаида Ивановна. Какие типы? Сами знаете, в милиции любят точность.

Она сосредоточенно уставилась в стакан, служивший вазочкой для заморенных сереньких цветков. Совсем мать моя потерялась, элементарной информацией поделиться не может.

— Ну как звали-то их? Тех, с кольцом? Или незнакомые купцы?

Снегирева захлопала глазами.

— Ну как их звали? Тех, с кольцом, — уточнил я.

— Один был Финик, а другой навроде Петрушки, в клетчатом пиджаке, нездешний.

«Три к носу!» — мелькнуло у меня в голове, и я ободряюще кивнул мадам. И тут же отметил про себя, что матушка права: липнет к моему языку жаргон. Больше никаких любопытных сведений о потерянной драгоценности выудить мне не удалось. Деля вновь вернулась к облюбованной системе беспрерывного пустословия, и я решил сворачивать «капканы», в которые, признаться, удалось наловить не так уж много.

— Замечательная у вас память! — пришлось похвалить Аделаиду, ведь теперь я точно знал, что Финик связан с этой таинственной историей. — Но, вообще, мне эти клетчатые пиджаки нужны, как прошлогодний снег…

— А кто ж проболтался? — задумчиво пробормотала Снегирева, безуспешно стараясь собрать складки на жирном лбу. — Нет, чегой-то не складывается… — Она помолчала и вдруг, осененная догадкой, подмигнула: — Ладно-ладно. Я прямо сразу и поверила. Доверчивость сгубила мою молодость.

Я неожиданно оказался в роли защищающейся стороны. Теперь уж самый выдающийся экстрасенс не вобьет в этот сумеречный мозг мысль о том, что персона гражданина Еропеева занимает меня не большего пожелтевшего окурка в придорожной канаве. Выхода не оставалось, кроме как воззвать к общественному долгу мадам.

— Пусть будет по-вашему. Не стану темнить… — я чуть не прикусил язык: весь перемазан уголовной стилистикой. — В общем, нашу теплую беседу надо забыть.

Аделаида от этих слов расцвела на одну щеку, словно недозрелый самую малость помидор. Ну ладно, прощайте, мадам, меня ждут великие дела. Но вдруг Аделаида колоться начала, и я задержался…

«ВОТ В ОТДЕЛЕНЬЕ КАК-ТО РАЗ»…

В отделении стоял умеренный адский шум. И немудрено: компания для наших мест собралась куда как бойкая, переводя на нынешний подзападный язык, крутая. Чибисов, Витюля Шелков, новый розыскник Чернышев и целиком наша бодрствующая смена, да еще криминалист Вадик Околович, мой начинающий друг. О нем речь впереди.

Суперблок (занюханная комнатушка, отданная Ганиным для участковых) курился синеватым дымком. Никола Дмитрук, как гордый лев, высокомерно отбивался от насмешек. Я никак не мог сообразить, по какому случаю перепалка: в голове шумело от «поросячьего» вина и Делиных откровений. Ладно уж, расскажу все до конца.

Стоило мне «довериться» Снегиревой, и она сразу расцвела во всю малогабаритную физиономию.

— Ох и уважаю я душевный разговор, — заверещала Аделаида. — Нежно надо с людями, полюбовно. По сто граммчиков приняли на две души и — полный контакт. Я тебя проинформирую…

Головка моя закружилась. Эх, думаю, рискнем для блага поселкового отделения.

— Вообще-то из общества трезвости я уже вышел, — неуверенно произнес я и уточнил: — По политическим мотивам. «Русская», «Столичная», «Московская»… Какой, понимаете ли, русский не любит…

— Любит, любит, — выуживая из-под прилавка соблазнительный пузырек, запричитала поросячья мама.

— Давай, — покорно кивнул я и для верности тайно пересчитал деньги в кармане, а потом… махнул порцию. Моя согревшаяся со страшной силой душа требовала интенсивного взаимопонимания.

— Слушай, Деля, что ты там говорила насчет информации. Колечко…

— О, Господи, не успокоишься никак. Не в етим дело, — Снегирева пошлепала жирным кулаком по стойке. Засим лихо опорожнила замусоленный стакан и изящно вытерла губы мизинцем. — Прочисти уши, — несколько таинственно продолжала она, — ты, небось, везде жуликов видишь. А уж среди нашего брата и тем паче. И правильно, людям веры нет. Эх, давала себе зарок не кочегарить на работе. Ну да ладно, — язык у Аделаиды заплетался вполне натурально. Знать, с алкоголем у нее односторонние отношения.

— Не каждый виноват, что тянет деньгу к себе, — бессмысленно тараща замалеванные буркала, исповедовалась мадам, — я, примерно, когда начинала девчушкой в овощном… Отмотаешься цельный день на ногах, а вечером, глядь, одни нехватки. Из своего кармана, понятно, доплачиваешь. Директор кричит свое: мол, делись. Стала чуток недовешивать, остаточки к рукам лепиться стали.

Тут и святой взять не откажется. Так-то, с крох, и пошло.

Теперь скажи, чем я виноватая?

От наплыва искрометной откровенности я слегка ошалел и не сразу нашелся, что ответить. А вообще, Аделаидина исповедь отдавала фальшивкой. Ощущение было такое, словно меня мякенько тянули за нос.

— Это что же у нас получается? Вроде явки с повинной? — только и осталось пробубнить мне.

— Э-э, пацанишка ты еще, — махнула дебелой кистью продавщица винных изделий. Хмель заметно размягчил линии ее бронзоватого лица. — Что ты наскакиваешь, как ошалелый кочет? Учат тебя уму-разуму. Небось, ваши вокруг энтих дел конспирацию разводят. Хитрые у тебя начальники, — Снегирева интимно подмигнула, став похожей на маску из маскарада ужасов. Впрочем, мне тогда больше не понравился ее взгляд: откровенно презрительный. Его следовало понимать совершенно определенно.

— Ты знай и помалкивай, — навязывалась со своими наставлениями Аделаида. — Примерно, я Михал Моисеичу из торга большие бабки за место отдала, а он, подлюка, сюда девку из ларька перебрасывает.

— А, Михал Моисеич, — легкомысленно бросил я, — он из «Козы Ностры», что ль?

— Козел и есть. Но ты к нему не лезь. Как сыну говорю.

И она по- бабьи подперла кулаком, прошу прощения, мурло и с жалостью посмотрела на меня. Даже чудовищная слеза вспухла на одном из ее нахальных глаз. Вот и пойми женщин. И чего она разнюнилась? То ли обида на пахана заела, а может, и впрямь, малолетство мое за сердце взяло? Разбирайся тут. С финиками, аделаидами, местной коррупцией.

С нее- то я и решил начать, когда пробирался меж стульев к Витюле Шилкову. (Помните еще про суперблок и чисто, прямо-таки, внутримилицейский конфликт?) Итак, Дмитрук отбивался, как гордый лев. Насмешки же сыпались со всех сторон. На время я даже позабыл про Снегиреву. Судя по накалу страстей, Дмитруку что-то давно и безуспешно втолковывали. Но на каждую реплику мой наставник, хитренько улыбаясь, давал стереотипный ответ:

— Погодь, будь ласка, — с видом человека, которому о предмете спора, конечно же, известно больше остальных, но при этом он великодушно разрешал: «Та, бреши дальше. Послухать можно».

Чибисов, дежурный Леонтьич, до безобразия похожий на подвыпившего Винни-Пуха, и другие с пылом обреченных бросались на неприступную крепость. Словесные стрелы нападавших изрядно затупились, а частью оказались поломанными вовсе. Эта полемика оригинальностью напоминала эпическую поговорку: «…на колу мочало…»

Шилков стоял в сторонке и откровенно скучал. Я-таки двинулся к нему, на ходу пожимая руки и вникая в суть происходящего. И это мне удалось в самой середине комнатушки.

Вот какой случай обсуждался в служебном помещении для участковых.

Расскажу о нем от третьего лица, если не собьюсь.

…Вступая в явный диссонанс с ликующей природой и миролюбивым настроением публики, ожидающей автобуса, на скамье под козырьком лежало помятое тело, извергающее запах алкоголя, невнятную речь и ясно различимый мат.

Две шустрые старушки в платках и с туго набитыми сумками принялись делать язвительные замечания такого рода:

— Где же это вся милиция подевалася?