Человек из Москвы

Это полковник Олег Пеньковский.

Пока пьют водку, я стараюсь рассмотреть и запомнить остальных, но самый примечательный среди них - полковник Пеньковский.

Завершая нашу встречу, Бодеников говорит, что доложит о моих предложениях руководству Комитета. Два дня спустя меня снова приглашают в тот же кабинет, но на сей раз приходится подниматься по лестнице - лифт сломан.

Несколько запыхавшись, я оказываюсь в обществе двух высокопоставленных работников: Гвишиани - председателя Комитета, имеющего прямую телефонную связь с Хрущевым, и его заместителя Левина. Оба расплываются в улыбках. Гвишиани говорит, что одобряет мою инициативу и готов принять нашу делегацию. Приносят водку:

"За советские товары!" - "За английские товары!" - "За англо-советскую торговлю!" - "За успех работы делегации!" Затем оба начальника удаляются, и на сцену выходят прежние участники, с которыми я приступаю к обсуждению деталей.

По возвращении в Лондон меня подробнейшим образом расспросили о моих визитах в Комитет. Кто присутствовал на этих встречах? Их имена? Наружность? Передо мной разложили множество фотографий. Кое-кого я опознал. А это кто? А вот этот? А этот?

- Это полковник Пеньковский.

- Кто, вы говорите?

- Олег Пеньковский.

В фотографию уперся палец:

- Вот ваш человек, Гревил!

Теперь начинался новый этап. Меня наконец посвятили в суть дела и проинформировали обо всем, что было известно о Пеньковском: курсант Киевского артиллерийского училища в 1939 году, боевые заслуги на Украинском фронте, назначение заместителем военного атташе в Анкаре в 1955 году, обстоятельства перехода в ГРУ - военную разведку, окончание в 1959 году Военно-инженерной артиллерийской академии имени Дзержинского в Москве и последнее назначение, связанное с Комитетом по науке и технике, в 1960 году. Именно это назначение и сделало возможным наше знакомство. Теперь я понял удивительную прозорливость организаторов операции, которые готовили меня к ней все эти годы и точно среагировали, как только представилась возможность действовать. Есть такая организация, которая называется "Комитет по науке и технике"... - вновь зазвучал в моих ушах голос Джеймса...

Я поспешно связался с руководством моих фирм и сообщил им - на этот раз в соответствии с действительностью, - что Москва ждет их представителей. Поначалу все восемь фирм выразили сомнения, но потом, под влиянием моих обнадеживающих заверений о реальных перспективах заключения крупных контрактов, все-таки согласились. Состав и сроки работы делегации, в которую вошли в среднем по два представителя от каждой фирмы, были согласованы; вылетев в Москву за пять дней до прибытия делегации, я узнал, что встречать ее должен полковник Пеньковский.

Задание мое было очень простое: никаких попыток сделать первый шаг, ни малейших намеков Пеньковскому на то, что я чего-то жду от него. Впрочем, не было исключено, что ожидать ничего и не следовало. Однако с первой же нашей встречи с глазу на глаз я почувствовал, что Лондон прав. Впечатление было такое, словно настраиваешь радиоприемник: еще много помех, но что-то уже прорывается. Я заметил, что во время деловых встреч, в присутствии своих коллег, Пеньковский был замкнут и строг, но в те редкие минуты, когда мы оставались с ним одни, он немного расслаблялся: спрашивал о моей жизни в Англии, о моей семье, о прошлом - теплые, дружеские вопросы. Иногда он смотрел на меня очень пристально и, казалось - а может быть, я ошибался? - что-то неторопливо и тщательно взвешивал.

Формально визит делегации оказался довольно успешным: на встречах было много советских представителей, которые проявили искренний интерес к британской продукции, а некоторым английским делегатам разрешили посетить ряд московских заводов - но не из числа заслуживающих большого внимания. Такова была советская политика. Некоторым делегатам совсем не повезло; интересующие их заводы находились за сотни миль от Москвы, и тут-то русский гений проволочек показал себя во всей красе. Нас заверяли, что члены английской делегации будут желанными гостями на заводах, но поводы для недопущения туда были разнообразны: и повреждения железнодорожных путей, и отсутствие комфортабельных отелей, и реконструкция заводов, и даже... опасность заражения чумой.

С каждым днем я все сильнее чувствовал, что в Пеньковском нарастает напряжение. Утром я присутствовал на разных конференциях, даже выступал на них, однако во второй половине дня, когда члены делегации уезжали на заводы и выставки, никаких дел у меня не было. Несмотря на то что Пеньковский организовал наш визит с удивительной тщательностью, он все-таки казался озабоченным и старался найти повод для обсуждения тех или иных деталей. "Есть еще несколько вопросов..." - обычно начинал он разговор, но, когда мы отправлялись на прогулку по улицам Москвы или сидели на диване в зале какогонибудь музея, эти вопросы как-то незаметно рассасывались. Пеньковский подолгу молчал, потом вдруг улыбался и предлагал мне сигарету. Помню, как в Оружейной палате Кремля он остановился перед каким-то ларцом и, прикоснувшись ладонями к стеклу, начал всматриваться, точно загипнотизированный, в эту средневековую вещицу. Я заговорил с ним, но он не ответил. Когда я обратился к нему снова, он вздрогнул и схватил меня за руку:

"Уйдем отсюда: здесь так мрачно - я не могу этого вынести! Мне нужен свежий воздух". Мы вышли, пересекли Красную площадь, поднялись к Лубянке и прошли мимо тюрьмы, освещенной бледным, низко висящим в свинцовом небе солнцем. Мы оба тяжело дышали, в особенности я, и в морозном воздухе перед нашими лицами клубился пар.

Мы испытывали друг к другу безотчетную симпатию, но именно это его и сдерживало: офицер ГРУ, он был приучен не доверять такого рода чувствам. Впоследствии он рассказал мне, что много раз был на грани откровенного разговора, но так на него и не отважился. Слишком удачным все это было: глава английской делегации, с которым можно проводить столько времени наедине, так дружески настроенный и готовый выслушивать любые откровения! И пока мы продолжали наши прогулки и осмотр достопримечательностей, я читал в его светлых глазах желание объясниться в сочетании с неуверенностью, - но никак не мог ему помочь.

В последний вечер он пригласил меня на "Лебединое озеро". Сидя в огромном зале, отяжеленном позолотой и украшенном громадными люстрами царских времен, я убедился в сильнейшей любви русских людей к этому виду искусства. Русские знают толк в балете так же, как англичане - в футболе. Это было все равно что присутствовать на стадионе "Уэмбли" на финальном матче чемпионата мира - когда ощущаешь сосредоточенность и горячую увлеченность всех присутствующих.

Спектакль окончился, но музыка все еще продолжала звучать в наших ушах. Мы зашли в кафе, сели за столик в углу и заказали пива. Пеньковский вздохнул и, словно подводя итоги, сказал:

- Гревил, я думаю, нам уже пора называть друг друга по имени.

- Конечно, так лучше, Олег.

- Да. А еще лучше: "Алекс". "Олег" по-английски звучит не так хорошо.

- Да здравствует Алекс! - сказал я. - Надеюсь, мы еще встретимся,

- И я на это очень надеюсь.

- Может быть, в Лондоне? Ты когда-нибудь бывал в Лондоне?

- Нет. Но очень бы хотел.

- Это можно устроить. Я побывал в твоей стране - почему бы тебе не побывать в моей? Кстати, ты мог бы возглавить ответную делегацию.

- Да, пожалуй... Почему бы и нет? Отличная мысль!

- Тогда предложи это Комитету.

- Нет, - он заколебался, - нет, Гревил, будет гораздо лучше, если это предложение поступит от тебя. Ты сделаешь это?

- Конечно!

Хотя мы разговаривали тихо, Алекс каждый раз, когда ему надо было сказать что-то важное, заслонял нижнюю часть лица рукой или подносил ко рту стакан. Этому обучают всех разведчиков - для того чтобы в людном месте, особенно в баре или ресторане, сделать невозможным чтение по губам: опытный специалист может узнать, о чем идет речь, даже если он сидит через несколько столиков от вас.