Вычеркнутая из жизни (СИ)

В свое время Эля окончила художественную школу. Говорили, у нее неплохие данные – вот они и пригодились. Дела шли неплохо: Элкины портреты, пейзажи и натюрморты пользовались спросом, круг постоянных клиентов ширился год от года. Эля не заблуждалась на свой счет, никогда не считала себя гением, как, к примеру, тот же Анатолий. Так о себе и говорила – крепкий ремесленник.

Зато ее портреты получались добрыми и красивыми, натюрморты – сочными и яркими, а пейзажи – мирными и успокаивающими нервы. Часто ей заказывали определенную картину: просили изобразить, к примеру, лошадь, пьющую воду из ручья, или букет роз в белой вазе. Люди любили украшать ее незатейливыми произведениями стены кухонь и гостиных, и готовы были за это платить. Писала Элка быстро, муки творчества ей были неведомы. Она ваяла свои картины без устали, как конвейер, и ее рекомендовали, передавали с рук на руки. Словом, без работы не сидела.

Родители поначалу были против Элкиных занятий. Особенно отец, занимавший хорошую должность в военкомате. Он твердой рукой направлял детей по жизненной дороге, решая, в какой школе им учиться, в какой институт поступать. С Гариком проблем не возникало, а вот Эльвира постоянно огорчала отца своими выходками. Отец и дочь были полными антиподами, хронически неспособными понять друг друга. Ее вечно зашкаливающие эмоции, эксцентричность и взбалмошность нервировали и ставили в тупик прямолинейного, консервативного, флегматичного Амира Маратовича.

После школы, вместо нормального, одобренного для нее папой вуза, дочь решила поступать в театральное училище. Пусть бы пошла в художественное, все-таки художественную школу окончила, так нет – только в актрисы! Напрасно отец с матерью отговаривали: Элка была непреклонна. Хорошо, хоть не прошла по конкурсу. Расстроилась, конечно, страшно. На предложение подать документы в нормальное учебное заведение ответила истерикой. Устроилась продавщицей в местный магазин. Сказала, на будущий год снова будет пробовать.

Однако уже к зиме передумала становиться кинозвездой. Отец предлагал уйти из магазина, сидеть дома, готовиться к поступлению в нормальный институт. Что он, не прокормит ее, что ли? Зачем ей торговля? Но опять коса нашла на камень: Эльвира упрямо продолжала стоять за прилавком. И поступила весной в институт торговли. Отучилась семестр и забрала документы – не мое! Родители, успокоившиеся было, снова переполошились: теперь-то чего ждать?

Тут еще надо сказать, что параллельно со всей этой учебной маетой Элка вела активную личную жизнь. Настолько бурную, что мама с папой не успевали запоминать имен и лиц кавалеров. Один из них учился в технологическом институте. С этим юношей у Эли случился долгий и вполне серьезный роман. Вслед за ним, как жена декабриста, Эльвира и пошла в этот вуз. Позже роман выдохся и умер, а Элка прижилась в институте и больше уже не металась.

С середины четвертого курса Элка стала жить отдельно от родителей. Они втайне вздохнули с облегчением. С квартирой помог папа. Элка как пошла после школы в магазин, так и продолжала постоянно где-то подрабатывать. То администратором в ночном клубе, то корректором. У нее была врожденная грамотность: не зная ни одного правила, всегда писала без ошибок. Но, конечно, ее заработков на отдельное жилье никогда бы не хватило. Отец выделил дочери требуемую сумму, поставив одно условие: квартира оформляется на мать, чтобы импульсивная Элка не надумала прописать кого ни попадя или подарить заветные метры нуждающимся. Элка условие приняла и зажила сама по себе.

После института папа устроил дочь на работу в городские электросети. Без особой, впрочем, надежды, что она надолго там задержится. «Другая радовалась бы, – с досадой думал Амир Маратович, – а моя… И замуж не собирается, даже не думает. Хохочет. А что смеяться? Уже двадцать пять, и никого серьезного на примете».

К удивлению Амира Маратовича, Эля проработала целых два года. А потом уволилась и занялась живописью. К тому моменту, когда с ней стал происходить весь этот ужас, она писала картины на заказ уже пять лет. Все в ее жизни было более или менее определенно: квартира (теперь уже оформленная на Элю: папа написал на тридцатилетие дарственную), машина, любимая работа, хороший доход.

После странного происшествия Элка пила взаперти три дня. Ничего не ела, только вливала в себя водку. Выбиралась два раза в магазин и снова забивалась в свою берлогу. Потом приехал отец. Сначала Элка не хотела открывать, но отец пригрозил вызвать добрых молодцев и высадить дверь. Зная характер родителя, Элка сочла за лучшее отпереть.

Тот пришел в ужас от вида дочери и запаха перегара, которым, казалось, насквозь пропиталась ее стильная квартира-студия. Он отправил Элку в ванную, ликвидировал запасы спиртного, наскоро привел жилье в божеский вид: как и Кира, он терпеть не мог беспорядка. Потом погрузил дочь в машину и отвез в отчий дом. Отлеживаться, отъедаться, оттаивать под присмотром матери.

Там ее, не вполне протрезвевшую, отупевшую от успокоительных, больную с похмелья, застал Ленькин звонок. С той поездки они не слышались и не виделись. Элка вообще со всеми этими событиями забыла о существовании друга и не сразу сообразила, какой такой Леня ей звонит.

Разговор вышел странный. Ленька несмело, запинаясь на каждом слове, задавал чудные вопросы. Нет ли чего-то необычного в поведении близких, соседей, коллег? Не менялась ли внезапно ее одежда, мебель, посуда? Не замечала ли она каких-то несоответствий? И тому подобное. Элка, у которой раскалывалась голова и сводило судорогой живот, ничего не могла понять. О чем и сказала Леньке, добавив, что у нее хватает обычных, нормальных человеческих проблем. «Я вот ребенка потеряла», – брякнула она. Леня ахнул, начал торопливо извиняться, просить прощения, что побеспокоил в такое время. На том и расстались.

– Наверное, он именно мне позвонил, потому что я такая же неприкаянная. Не мог он на кого-то из вас все это вывалить. Вы устроенные, семейные, – говорила Элка. – Только и со мной у него толку не вышло. Я положила трубку и забыла о нашем разговоре. До сих пор себя простить не могу! Если бы выслушала его тогда, рассказала про себя… Может, мы бы вместе что-то придумали. И Ленька остался бы жив.

– Ни в чем ты не виновата. Что толку саму себя со свету сживать, – тихо сказала Кира. – Хорошо, хоть теперь нас трое.

– Мы выберемся, вот увидишь! – Денис погладил Элю по острому плечу.

Элка посмотрела на них, попыталась что-то сказать, не смогла и заплакала.

Глава 15

Проплакавшись, Эльвира почти спокойно закончила свою историю – нагромождение диких, необъяснимых событий. В декабре началась совершеннейшая свистопляска.

Из Элкиной квартиры пропадали написанные на заказ картины. У старых знакомых оказывались другие имена. Иногда близкие люди вовсе не помнили Элю, удивлялись ей, как Толик. Зато из небытия выплывали личности с совершенно незнакомыми лицами, которые заявляли, что близко знакомы с Элей. Она оказалась в центре чудовищного хоровода, а когда попыталась рассказать обо всем маме, та заплакала и начала умолять дочь сходить к психиатру. Инесса Львовна решила, что у дочери белая горячка. Или какой-то другой алкогольный недуг.

Чтобы пережить все это, Элка периодически уходила в запой. Выныривала из водочных глубин, натыкалась на очередную непонятность, пугалась до полусмерти и снова проваливалась в хмельной туман.

Самоубийство Лени едва не погубило ее саму. Услышав о смерти друга, она внезапно вспомнила, что Леня звонил ей. Всплыли детали их разговора, и Элка поняла, что с Леней происходило то же самое. Как она корила себя, ругала последними словами, что не связалась с ним! Но ничего было не изменить.

Тогда Эля стала ходить к Елене Тимофеевне – ее тянуло туда со страшной силой. Разговаривая с несчастной матерью, Элка по крупицам восстанавливала последние Ленины дни. И постепенно убедилась, что они страдали одним и тем же. Только вот чем? Эльвира решила: это какое-то редкое психическое заболевание. Другого объяснения в голову не приходило. Вот совпало так – один диагноз у двоих. Как рак, или грипп, или гастрит.